***
В любви впервые девушке признался
у бронзового Пушкина, в Одессе,
где вечерами кормятся Пегасы
и вьются молодые поэтессы
да музыканты. Парень на гитаре
играл из «Beatles», кружились пары в вальсе.
Вздохнула девушка: «А Пушкин старый!» –
и гитарист негромко рассмеялся,
но вдруг притих и стал совсем не весел,
шепча: «Смотрите! Снится ли мне это?»
Я проследил за взглядом и опешил:
он ожил, бюст великого Поэта.
Сведя в улыбке бронзовые губы,
он развернулся и сказал весомо:
«Вы, сударь, признаётесь очень грубо,
а с виду – из порядочного дома».
Я обернулся: мне ли говорил он,
иль то игра душевного разлада.
Внимали все. Магическая сила
жила в раскосе бронзового взгляда.
Он говорил: «Я верю только в чувства,
а что у вас? Пыль, ветреная шалость.
Любовь сродни высокому искусству –
у вас его, похоже, не осталось.
А впрочем, вовсе я не утверждаю,
что умерло изящество признаний:
я многих новых слов не понимаю.
Поверьте, нет ужасней наказаний!
И вы меня, сударыня, простите
за эту старость облика в металле,
и впредь о внешнем строго не судите,
пока поэта ближе не узнали».
Укрыла нас завеса из тумана.
Мы ждали: вдруг ещё заговорит он,
и выглядели, верно, очень странно –
как в сказке, у разбитого корыта.