Любовной лирикой встревоженный,
На рифму чувствами положенной,
За полночь незаконно рожденной,
Он сидел и смотрел в небо с ним откровенное,
Мерцанием звёзд преднамеренно пленное,
В оконный проём между тонкими стенами.
В тишине, нарушаемой стрелок движением,
И мыслей шагами от бездарности к гению,
Постоянно искал компромиссы с сомнением.
Не скатиться бы в самоиллюзий иронию,
Альфы и гаммы сплетая в гармонию,
Старался создать он без звука симфонию.
В глазах свет луны, преломляемый стёклами,
Смешался с скупыми, солёными, мокрыми…
Вызванными ностальгии потоками.
И чувствовал он, как струною становиться,
На которой играет сонату бессонница,
Творчества в целом большая поклонница.
Вендетту устроил он музе, пусть бесится,
Что та не чернила бумагу два месяца,
Теперь даже в ночь его чувства не вместятся.
И сердце, и пульс – то бегом, как от выстрела,
То полуползком, каждый дюйм будто выстрадан,
И нервом в висок каждый слог будто выструган.
Она ни на миг не покинет сознание
Его воспалённое, даже заранее
Зная, к чему приведут все страдания,
Писал и писал он неровно, но искренне,
И в строках его, как в вине была истина.
Собрал он в последних словах зари искры все.
И вот уже век не разжать, голова на грудь,
Но мысли порхают и жалят, как тут уснуть ?
Он знал, если дать слабину, искры не вернуть.
И знал он ещё, что когда это кончиться,
Вернётся с вещами его одиночество,
И не фамильярно, по имени-отчеству.
Но как хорошо, что она не прочтёт всё то,
К чему прикоснулось в порыве его перо.
Ведь утро, она на учёбу. Вагон метро.
А он дописал, чуть вздохнул, перечёл, привстал,
Стоял пол минуты, смотрел на свой пьедестал,
Пусть рукописи не горят, всё огню отдал.