Пушкинский мороз.
Теней ярко-контрастных
ослепленье снежное. Горячий
воздух от электропечки рябью дразнит
эту книжную страницу. Зрячий,
видимый, упрямый, ненасытный,
затхлый и колючий (относимо
с форточкой и дверью) он как мытарь
медяки вытягивает...
Мимо –
звук трембит. И коломыек опереттных
ножки смуглые и стройные вбивают
по-гуцульски в пыль траву. И предков
позабытых тени оживают.
Наиграй, Иоахим, на вербной
дудочке о том, как плачут мавки...
В холод сломанную «молнию» примерно
замещает старая булавка.
В холод греешься не пухом, а участьем
тополей – к теням, а солнца – к снегу.
Греешься душевностью (нечастой)
неба к обшлагам и пОлам.
Пегим
горбунком несется длинноухий
«Почему-у?»...
На струнах заэкранных
малоросской льется медовухой
«Слепеньким пода-а-айтэ...», – как подранок,
голосом высоким и осипшим
бандурист слепой затянет думу
над морозом, солнцем, над притихшим
днем, по-пушкински чудесным...
И на тумбе
прочитав афишку, ты на солнце
тихо взвоешь о впустую проходящем
житии... А диск – канатоходцем...
Нет... – как лыжник –
исчезает в хвойной чаще...
8.02.03