***

***
 «Записки в верховьях реки сочинил,
и сплавил в низовье куда-то...
Напрасная трата свечей и чернил,
и силы теченья растрата.»
Саша Соколов,
«Записка, посланная отдельной
бутылкой»;
из романа «Между волком и собакой»
 
***
Я люблю эту тихую зелень,
палисадники в пыльном цвету.
И детишек простое веселье,
беззаботную их маяту.
Как в прекрасную пору ненастья
вдоль заборов знакомых пройдёшь, -
сердце чувствует: скромное счастье
ожидает у старых ворот.
Возвращенье - безмерная тяжесть,
палисадники в тонком снегу...
Для чего это? - тихо ты скажешь.
Я ответить тебе не смогу.
 
***
Пусть немота мне не простится.
Я знаю - узок взгляд порой.
Но пресловутая синица
не застит мира предо мной.
О, дым костров и запах листьев,
осенней пашни чернота,
я так от многого зависим, -
пусть мне простится немота.
 
***
Мятежна наша жизнь, мятежна.
А с виду - так она проста!
Бывает с виду безнадежна.
Бывает даже и пуста.
Знакомо всё, всё - до травинки;
и кажется, что облака
застыли как на фотоснимке -
не на год даже, на века.
Ну вот какая окрылённость?
Какой подъём? Всё - суета.
Когда везде определённость,
кругом - святая простота.
И всё же наша жизнь мятежна,
а только с виду что проста.
Бывает, правда, безнадежна,
А то и попросту - пуста.
 
***
Прости меня, юность.
Теперь - издалёка
к тебе за поддержкой - к опоре - рука.
Прости мою утлость.
Прошли мои сроки.
И строфы вмещают - что раньше - строка.
 
***
Увядает сирень, умирает,
счастье капает с пышных ветвей.
Я хожу и в траве собираю
посеревшего счастья капель.
А весна протрезвонила мимо,
красотой и свободой маня.
И затихла сирень сиротливо
у дороги, в пыли, у плетня.
 
***
Из полумрака книжных полок
глядит с укором старая икона.
И взгляд не оторвать вовек
от человека, что не человек.
Глядит с укором старая икона,
взгляд приковав. И тишина - до звона...
И надо что-то думать, говорить,
чтоб взгляд её отгородить.
Печально, что в иконы я не верю,
потребности душевной не имею
молиться, плакать, воспевать, -
и не от этого ли я немею,
не оттого ль мне нечего сказать?
Как жёсток взгляд. И как укор жесток.
Не проще ли - сбежавши за порог,
не лучше ль - осердясь на взгляд с укором,
который слишком строг и долог,
не проще ли - когда ответить нечем,
уйти под одиночество и ветер.
Пыль водяную на лицо ловить,
по лужам, как ребёнок, побродить,
залюбоваться на цветистый круг,
признаться дождику: ты - лучший друг!
... Желанная, беспечная пора -
блаженная иллюзии игра.
 
***
Я к книгам подхожу насторожённо -
дано ль опять открытие свершить?
И сделать невозможное возможным,
и мысль распавшуюся соединить,
и полюбить неясно и тревожно
чужую радость, что меж строк лежит.
Я книгу открываю осторожно -
строка с укором мне в глаза глядит.
Судья-советчик, книга не безмолвна,
и мой мир тоже в строках отражён.
И если был ленив и невзволнован,
то после книг я волей заряжён..
 
***
Когда-нибудь, во времена иные
за каждый день, изжитый мной в тиши,
я всё верну словами золотыми 
которым всё даровано вершить.
Когда-нибудь из своего молчанья
составлю я понятный всем рассказ.
Мгновенье длится радость узнаванья -
но сколько жизни оно будет в нас!
 
***
Бывает так: мелькнёт в окне вагонном
безвестный свет окраин городских,
и снова с непреложностью закона
увидишь знаки горестей людских.
Судьба других твою судьбу измерит,
и не свершённое укором душу жжёт.
О, сжалься, жизнь! Уменьши счёт потерям,
пусть в сердце свет надежды снизойдёт.
 
***
В горячий день пойди тропою тёплой
среди кустов предгорий к тишине,
где замерли недвижных стариц стёкла,
где густоцветье в будущей стерне.
Так лёг ковыль под ветра дуновеньем,
и в полдень спят ленивые стада.
И каждый штрих и запах - откровенье,
что память принимает навсегда.
До бледных звёзд над меркнущей рекою
броди и слушай, сердце отворя
перед природой. Лаской, добротою
тебя осветит родина-земля.
И будет день - придёт, пригнёт усталость
тебя к столу, как дождь траву к земле.
Припомни миг, когда тебе смеялось
шальное солнце в гулкой синеве.
Когда ты чистый от наносов будней
с землёю в ритм свободою дышал.
И сил, и воли во сто крат прибудет,
и ты допишешь, что не дописал.
 
***
И мил, и дорог мне мой кров.
Но всё ж завидую я людям,
которых на рассвете будит
погудка утренних коров.
И многое, что нам желанно -
и мне, и другу моему,
в деревне дальней я займу,
в деревне розовой и ранней.
Не смейтесь, тётки, старики,
механизаторы, не смейтесь.
И, как ни трудно, разумейте:
не застрахован от тоски.
Всё есть в моей мирской квартире:
и книг толпа, и сын, и друг.
Есть дело. Даже дни без мук
случаются в подкрышном мире.
Есть всё, чем каждый небогат.
И не хватает лишь знаменья,
чтоб рассказать стихотворенье
среди пустующих громад.
 
***
Свистит гудок. Последний тает взгляд.
Здесь расстаются, может быть, навек.
Лишь рельсы равнодушно заблестят.
И на плече заплачет человек.
И по пустым, бездонным вечерам,
когда за горло схватит пустота,
он, может, постучится тихо к вам,
и постоит безмолвно у крыльца.
Не прогоняйте. Он уйдёт сейчас.
Но взгляд его запомните навек.
Уйдут, быть может, завтра и от вас.
Пусть на плече поплачет человек.
 
***
Я стал грустней. Совсем не так, как прежде
люблю теперь ненастною порой
с волненьем  тихим, радостным, нездешним
зарыться в старых письмах с головой.
Листы безлики для чужого взгляда, -
пыль да бумага, стёртые слова.
А для меня они всю ночь отрада,
задумчивая повесть про тебя.
Я их читаю, как читают сказки,
я их держу, как держат пух в руках.
Я их храню, как сберегают бабки
ненужную одежду в сундуках.
Я.их читаю, как читает грешник
священного писания листы.
Мне письма эти - как зимой подснежник.
Мне письма эти написала ты.
 

О поездке в Переделкино
В Переделкино видели всякое.
Есть и кладбище. Три сосны
над могилою Пастернаковой
соком Сетуни взращены.
Не хулим там никто. Согласие.
Изучаются все в ИМЛИ.
У Чуковского крест подкрасили.
Остальным подвезли земли.
Было жарко. Плескались в Сетуни.
Был мосток. И тропы тупик.
Значит, так. В Переделкино съездили.
Сувениров - не продают.
 

Эпитафия Николаю Игнатьеву, поэту
Не надо, мой друг, не надо,
не надо меня жалеть.
За этой резной оградой
нам песен с тобой не петь.
А мне не придётся плакать,
В траве не искать васильков.
И пусть на могиле лапоть
хрустальным звенит венком.
 

«... Ночные наши, бледные владенья -
забор, фонарь, асфальтовую гладь, -
поставим на туза воображенья,
чтоб целый мир у ночи отыграть.
Не облака, а - горные отроги.
Костёр в лесу - не лампа у окна.
О, поклянись, что до конца дороги
ты будешь только вымыслу верна.»
Владимир Набоков
 
***
Вдали, в глуши, в своём уединеньи,
лаская сердце памятью о детстве,
старательно соединяю звенья
нехитрого наследства.
Из дней-открытий, из потерь и боли,
из развлечений и жестокой лени
вдали, в глуши, раскованный и вольный
соединяю звенья.
Концы с концами. Всё, что помню, знаю;
долги, подарки... Ласкою и лестью
фрагменты жизни я соединяю.
Соединяю вместе.
Уж много дней тружусь не отдыхая.
Бывает даже - до седьмого пота.
Фрагменты жизни я соединяю.
Трудна работа.
 
***
Вечер, морось...
Безлюдье какое!
Над скирдой одинокая птица.
Знать, ворона.
Чего ей не спится?
Что тут высмотришь в ветреном поле?
Осень. Дождик.
К стогу приникая,
я давнишнюю думу пытаю:
о, октябрь, открой свою тайну,
о тебе ничего я не знаю.
Вон из леса разбойничьей глуби
ночь-туман выползает клоками.
Что за лесом, жнивьём, за стогами?
Тишина... - шепчут мокрые губы.
 
***
Не вспоминай,
не вспоминай! -
кричу и плачу, заклиная.
Не вспоминай...
Я это знаю. А ты - не надо, не гадай,
и не испытывай удачу,
она как прежде, как всегда
мешает слёзы горя с плачем
от радости и от стыда.
Какая сладкая забота:
пройти по стыни дождевой,
по речке, лесу, вдоль болотца,
дорогой брошенной лесной.
Такая тяжкая работа!
А я-то думал -
чудеса
и воскресенья в поворотах
лесного малого ручья. .
Но там - молчанье.
Были вместе...
С отчаяньем и головой больной
я различал повсюду вести
одной лишь осени седой.
И моросило, моросило...
И расплывался леса край.
Как будто всё кругом просило:
не вспоминай,
не вспоминай...
 
***
Вдоль по речке - звёзды, волны,
от весла растаял след.
И так тихо, долго-долго
занимается рассвет.
От костра дымок стремится
затихающей струёй.
Что-то мне теперь приснится -
смех ли, взгляд ли, шёпот твой?...
Ты была со мной пуглива,
да была ли ты со мной?..
И всего-то подарила
поцелуй в тиши ночной.
И - ушла, сбежала в лето.
Всплеск волны, и взмах весла...
Завела кукушка где-то,
мне - про годы - завела.
 
***
Может, будет, как было давно:
вечер, дождик...  мерцает окно;
лес в туманы, как в саван, одет.
И в траве чуть виднеется след.
В небе клик журавлиный повис,
в паутине колеблется лист.
Стелет тени по плёсу ветла.
В лунном свете тропинка светла.
И лицо сквозь ночные цветы,
на крыльце в блёклом платьице - ты...
 
***
И был долгий вечер туманом одет,
огнями роса на траве.
И твой осторожный, пугливый твой след
терялся в прибрежном песке.
И серые тени тревожно легли
в кустах и речном камыше.
И чёрного неба немые огни
дрожали в немой вышине.
И лучшее слово меж нами легло, -
и не было больше времён...
... Я видел, как нежного утра крыло
твой охраняло сон.
 
***
Дай я тебя поцелую в веснушки,
если уж в губы нельзя.
Ночь-тишина за окошками слушает,
как засыпает земля.
Тихо и нежно. Слышно-неслышно
шёпот берёз за окном.
Месяц-разбойник охотиться вышел
в белом кафтане своём.
Мне бы сейчас вместе с ним затеряться
в листьях и ветках ночных.
Бликом в полночной воде, расплескаться,
в тёплых ладонях твоих.
 
***
Стою на мосту через светлую речку.
Родное...
Как дышит кругом тишина.
Вот светом последним, закатным отмечена,
стволом медно-красным блистает сосна.
Вот струи бегут.
Я застыл... И всё пристальней,
упорней на воду немую гляжу -
надеждою тешусь:
откроется истина -
и я о природе тебе расскажу.
 

КУСТ
Евангелие от куста жасминового,
дыша дождём и в сумраке белея,
Среди аллей и звона комариного
Не меньше, говорит, чем от Матфея.
Так бел и мокр, так эти грозди светятся,
Так лепестки летят с дичка задетого
Ты слеп и глух, когда тебе свидетельства
Чудес нужны ещё, помимо этого.
Ты слеп и глух, и ищешь виноватого,
И сам готов кого-нибудь обидеть.
Но куст тебя заденет, бесноватого,
И ты начнёшь и говорить, и видеть.
А. Кушнер
 
***
Скупа на ясность леса глубина.
Но там, в глуши осеннего пространства
мерцает всем доступное богатство,
и тайна всем доступная видна.
И в сумрак, тлеющий над берега навесом,
и в тростники, и в ткань потухших трав,
я всматриваюсь, милое узнав,
и различив октябрьские вести.
 
Октябрь
Октябрь. Осень. Я иду опять
средь рощ сквозных, среди полей искать
в природе и в себе напоминанья
полузабытого признанья.
Я напряжён, и радостен, и робок.
И взглядом жадным истово ловлю
и очертанья дальних сопок,
и дым костра у поля на краю.
Следы, следы, вы живы ли в стерне,
забытые и милые вдвойне.
И я не знаю, что тут повторилось,
что стерлось ветром, что дождями смылось,
оставил что-нибудь тут прошлогодний день,
следы найду ль? Хоть отзвуки, хоть тень...
И надо мне затихнуть, отрешиться
от города, где по ночам не спится,
от дум и мнений, чтобы просветлев,
узнать октябрьский напев.
Насторожась, настроившись на память,
с надеждой-просьбой на округу глянуть.
...И вот уж времени очередного
я различил знакомые черты.
И под ногами поздние цветы,
чуть видные средь серого покрова.
И чудится, что в тихом дальнем звуке
полным-полно понятной красоты.
И к лесу я протягиваю руки,
шепча простое: лес мой, это ты...
И память рвёт из рук моих поводья,
и - что же это, снова не понять:
виденье ль, что хотел себе создать,
иль это было: сердца половодье
средь рощ и трав, что осень хороводит,
за ветви взявшись, ветру вопреки.
Ты помнишь: на излучине реки
над лесом облако тихонько истлевало,
и дым охапками стремился в тростники,
и тишина, как добрый зверь дышала
теплом осенним в голые кусты.
И робких слов волнующая вязь
признанья нитью зыбкою вилась,
сближая нас, в одно соединяя,
уверенность давая нам и власть,
и ясность долгожданную давая.
О, как немного слов для исцеленья
от долгого недуга, от сомнений,
от тщетности решений и борьбы
мне надо было. Память, помоги.
И с осени я начал исчисленье
своей судьбы.
И круг второй мой стал уж кругом первым.
Я без тебя. Но я под тем же небом.
И сладко мне, хоть слёзы солоны.
Где явь жестока - там помогут сны.
Пусть будет осень...
Я приду опять
твои следы по октябрю искать.




















* * *
Среди рощи кленовой в багряных узорах
ты напомни мне слово заветное, осень.
И ясё чуждое, лишнее, тяжкое - сбросим
среди рощи кленовой в багряных узорах.
На губах твоих капли рябин переспелых,-
тлеют ягоды - дней октября озаренье.
Протяни мне ладони, на них одаренье -
на руках твоих капли рябин переспелых.
Я забуду все ласки, что жизнь мне дарила,
все признанья сменяю на слов твоих ясность.
Посмотри же спокойно, уверенно, властно, -
я забуду все тайны, что жизнь мне открыла.


















* * *
Сколько радостей тихих осень мне надарила,
сколько слов вспоминалось, каких не сказал.
Скольким песням забытым меня научила,
и молитвам, которых я раньше не знал.
Как к заутрене встану я зябкою ранью,
и как в храм я войду в золотой листопад.
На поляне пред ней на колени я стану,
поцелую берёзу - заката оклад.
И молитва в молчанье - восхищенье тобою.
Откровенье и чудо - неяркий рассвет.
Полыханье округи, осенняя воля -
нет сильнее её и прекраснее нет.
 
***
Я не знаю, где это было.
Может - не было даже вовсе.
Может, просто листву кружила
заплутавшая в рощах осень.
Может, просто чужую радость
вместе с грустью моей смешало,
и наградой мне - отрада, -
беспечальной поры усталость.
Это жизнь мне теперь открыла.
Вам откроет - в такую же осень.
Всё прошедшее станет мило,
всё дурное - забудется вовсе.
 

"... И каждый год, как жёлтый лист кружится,
Всё кажется, и помнится, и мнится,
Что осень прошлых лет была не так грустна".
Александр Блок
 
***
Я пред зимою отступил -
сломило вьюжное засилье.
Рука моя опять бессильна.
И одиночество превыше сил.
Какое утро! Снег беззвучный
спокойно падает, устало.
Зима, ты тоже начинала
с позёмок радостных, беспутных.
Да, надо что-нибудь постичь.
И надо бы собраться с волей.
Но - лучше в ветреное поле
уйти, теряя снег с ресниц.
О как мне хочется к теплу!
Но ностальгия по бездомью,
и бесконечное безмолвье
узором тянет по стеклу.
 
***
Мало сил у случайной метели,
это значит - зима на исходе.
Ночью ветры бесились, свистели,
утром робко в полях хороводят,
то позёмкой, то веткой играя,
всё - под песню протяжно-родную,
что на тонких  тростинках - кураях
март выводит: иду я... иду я...
 
***
Как пахнет жухлою травой,
листвой октябрьской падучей.
И над обрыва тяжкой кручей
осенних запахов настой.
И с каждым днём разлука горше.
Но память - счастлив я - светла.
Гори, октябрь. Сгорай дотла.
Мне ничего не надо больше
ни от тебя, ни от раздолья,
ни от свободы - что за сласть!
Я отдаюсь зиме во власть, -
работе, радости и воле.
 

"... Час настанет -
Господь сына блудного спросит:
- Был ли счастлив ты в жизни земной?
И забуду я всё,
вспомню только вот эту
полевую тропу меж колосьев и трав.
И от сладостных слёз не сумею ответить,
к милосердным коленям припав".
Иван Бунин
 
***
Я лета жду, как леса степи ждут.
Как тьма полночная ждёт тишину земную.
Как ждут колосья - скоро ль их сожнут.
Я лета жду, тоскуя об июле.
Я лета жду... Тропа в палящий зной,
просёлок ветреный с изгибом косогора,
теплынь смолистая полуденного бора,
олешник, лён, ручья напев простой.
И блик слепящий на волне реки,
и жар песка, и лепет птиц и листьев,
и дрёма трав, где буйствуют сверчки
в урочный час призывно и неистово.
Я лета жду. Припасть к траве лицом,
чтоб вновь понять средь тишины и зноя,
что первородный, материнский дом
нас тоже ждёт, и примет, успокоя.
 
***
Не выбирают жизнь свою -
она сама нас выбирает.
Во мне тихонько умирает
любовь к далёкому ручью.
Как горько это пораженье!
Борюсь: рисую, говорю, -
пытаюсь верную струю
вернуть себе изображеньем,
словами, строчками... Зову!
Но - нет. Там - что-то всё ж сильнее;
она журчит, она синеет,
но я не с ней уж говорю.
И добросовестно, и рьяно,
тружусь, одной заботой полн.
Но звон ручья похож на стон.
И в памяти зияет рана.
 
***
Жизнь моя, милая, друг мой, спешащая,
что так уносишься?
Где - суетлива, а где - настоящая,
ладно ли споришься?
Знать бы одно мне - от строк зарифмованных
боль уменьшается?
Сколько мгновений, мгновений не собранных.
Не собирается...
 
Загорье

"...Хотел бы я долгие годы
на родине милой прожить.
Любить её светлые воды,
и тёмные воды любить. "
Владимир Соколов
 
***
За ригами, сараями - раздолье,
поёмные, цветистые луга.
Прими меня, великое Загорье,
волшебных снов заветная страна.
Волшебная - здесь всё неповторимо.
Заветная - здесь детство отцвело,
и столько откровений надарило,
и сколько бед от сердца отвело.
Грущу ли я, что время растеряло
далёких дней неяркую красу,
весёлый, хмурый, нежный и усталый
тревогу, радость - я тебе несу.
И пусть не всё донес я по дороге,
пусть многое я в жизни не смогу.
Всегда ты утолишь мои тревоги.
И вечно пред тобою я в долгу.
 
***
Как же долго бродится
вечером в полях.
Заблудиться хочется
в душных клеверах,
Чтоб душа покоилась,
и заботы - прочь,
ухожу покосами
слушать в поле ночь.
Там ли не засветишься, там ли не споёшь,
как под белым месяцем колосится рожь.
Иволга откликнется - веселись, душа!
Как  же ночь июльская
хороша!
 
***
Над тобой неповторимы зори,
над водой туманов седина.
Где ты начинаешься, Загорье, -
сонной лебедою у плетня,
по меже тропинкой незаметной,
и опушкой в травах и росе;
радостью нежданной предрассветной,
речкою в полуденной красе...
В детстве начиналося  ты сказкой,
в юности - восторгами ночей.
Я к тебе за словом и за лаской
с неизменной верностью своей.
 
***
Всё замерло - и за окном осенний тает день,
и ранняя звезда в ультрамарине стынет.
Густеет ночь. И тёмной шалью тень
увядший лес на плечи нам накинет.
Пойдём с тобой по озими в закат
тропой сверкающей, и только мне известной
в страну, где несказанно я богат, -
оброк с неё - мои простые песни.
 
***
Снова плен, но - свободней свободы.
Снова шорох и запах лесной.
Ухожу под зелёные своды
по тропинкам, покрытым листвой.
Уведите меня, закружите,
чтоб обратно пути не искал,
в беломшанных  сенях уложите,
чтобы сладко и долго я спал.
Пусть мне сны золотые приснятся
о далёком и самом родном,
Я бы мог вечно тут оставаться -
здесь мой храм и мой дом.
 
***
С каждым вечером ярче закаты,
с каждым утром свободнее день.
И всё ласковей елей косматых
предвечерняя стелется тень.
Ах, тропинки, тропинки лесные,
и за  что я вас так полюбил.
Видно, помните сказки такие,
про которые я позабыл.
Или знаете слово такое,
и умеете так ворожить,
что бросаю я счастье любое,
чтобы с тайною вашей побыть.
 
***
Затерялось в берёзовом солнце,
то мелькает, то плавно плывёт...
И разносится в рощице звонкой,
рассыпается имя твоё.
Не откликнешься - только весёлый,
переливчатый, светлый твой смех.
Я бегу за тобой, как за словом,
что уходит под утро в рассвет.
Ну постой же, ну дай насмотреться,
дай коснуться, чтоб тихо понять -
ты - моё отмелькавшее  детство,
никогда мне тебя не догнать.
 
***
Как в избе заметно потемнело.
Гаснет свет закатного огня.
И луны полупрозрачной тело
видно из раскрытого окна.
Кошка дремлет. Ходики, поленья...
Светит печки побелённый бок.
И всё кажется - моё стихотворенье
только что шагнуло за порог.
 
***
А в Загорье такие зори!
Лучше нету на свете зорь.
Мне Загорье как лукоморье,
и как дом мне его простор.
Мне бы знать, что на свете этом,
где б я ни был, не шёл бы с кем,
ждут поляны меня расцветом,
ждёт Загорья родная звень. .
 

"... Не жизни жаль
с таинственным дыханьем, -
что жизнь и смерть?..
Но жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идёт. И плачет, уходя".
Фёдор Тютчев
 
***
Кругами - как в тайге кружу,
считая час за вечность.
Мгновенной радостью живу -
а радость скоротечна.
Зачем открыл я в доброте
и нежности случайной
соединенье двух потерь
в проклятое отчаянье!
 
Утро
Я смотрю на тебя - это вечность позволила
не надолго, но всё же - может быть, до утра.
И во сне твои руки так странно изломаны,
ты - случайная нежность - сгорела дотла.
Я боюсь. Пробужденье - пожарное зарево.
За окном сумрак тает, - безжалостный час.
В серых лицах прохожих читаю я заново,
что несчастье у нас.
Темнота здесь и холод. Подвальная комната.
То не замок фамильный - фамильный твой склеп.
Ты словами моими, как шпагой, исколота,
отчего же тиха ты? А я - как ослеп.
Мне твоё пробужденье как врага воскрешенье.
Зубы сжав, отойду. Я смотрю за стекло.
Мир весь мёртв. В нём не будет знаменья.
И косматый Харон поднимает весло.
Как ресницы дрожат... О, как тлеет улыбка
на губах среди простынь. Я уйду или нет?
Дай к теплу прикоснуться. Объятье как пытка.
Отойди, сатана! Всё - неправда, навет.
Что так гордо встаёшь? Разве я уже при смерти?
Видишь, даже смеяться могу, попроси.
Беспокоишься: снова, родимый, не выспался
О, как трудно заботы твои мне сносить.
Синева за окном. Вижу там обещания
слов ненужных, привычных, как ворох бумаг.
А в душе предрассветной моей - обнищание.
На губах моих пепел. Морщинки у глаз.
Ненавижу! - как крикнуть? Проклясть бы объятья.
На колени бы пасть, что б уйти от беды.
Не напрасно похоже: объятье - распятье.
Что б воскреснуть, забыть нужно даже следы.
Мне стряхнуть бы весь мусор. Но вера - осталась ли?
 
Кто сказал, что вся мудрость с рассветом придёт?
На меня, как медведь, навалились усталости,
на меня, как на берег весной ледоход.
Встрепенулся, смотрю. Ты проснулась, волшебница...
Видишь - тает и меркнет твоя ворожба.
Но ещё свет надежды в глазах твоих светится,
а в моих, потускневших, застыла вражда.
Где там шляпа моя? Плащ мой серенький, где же ты?
Одеваю пиджак - он поник на плечах.
Полосатый мой галстук на коврике нежится, -
ну, иди, сирота. Сигарета в зубах.
Как пустынна ты, комната, Эта тусклая лампочка...
Посадить бы травы у порога дверей.
Ты в рубашке, как совка, ослепшая бабочка,
что укрылась от утра в сплетенье теней.
Ты - такая, как я, моя нежная-нежная.
Ты такая, как я - вся покой, тишина.
Но я всё же пойду. Проводи меня бережно,
очень просто, обыденно, проводи ты меня.
Всё окончено. Занавес. Весь я - наружу.
Взгляд последний, прощальный, молитвенный взгляд.
Неуютно. Скорее - в желанную стужу!
В рай кромешный, бездонный; бессмысленный ад.
 
***
Твои двери - как изуверы
гильотинировали меня.
Расставанье души и тела -
как в пещере потеря огня.
Как звенит пустота в пролётах!
Одиночество. Кара. Крах.
Я - измученная пехота,
кровь стучит молотком в висках.
Изваяние. Тёмный идол.
Без закланий, кровавых жертв.
Но я видел, о, бог мой, видел!
как дрожал над ресницей нерв.
Да, всё просто, всё очень просто.
Мир велик. И приюты есть.
Необитаемый мой полуостров,
мне тропинок твоих не счесть.
Перешеек перекопали?
Ничего, наведём мосты.
Только что же там, за дверями,
кроме тела и пустоты?
Жрица дикая, храм твой прочен ли?
Вдруг - покаяться я пришёл.
 порога, как у обочины,
я стою. Темнота и боль.
Ничего, ничего, образумимся.
Ведь без тела нельзя никак.
А душа моя - она умница.                Подождёт. Не впервой ей так.
 
               




* * *
                Квартал старинный – за перепутьем улиц,                               
что снегам отданы.
Среди хмурых прохожих, сутулясь,
я иду. Фонари- бледны.
Старый квартал. Простор дворовый.
И провалы окон.
Купол ночи - пустой, огромной
веков испокон.
Синий снег. И худых деревьев
бестелесны стволы.
Я, изгнанник, иду, разуверясь,
из недружественной страны.
Расскажи мне, квартал старинный,
что хранишь? Обнадёжишь чем?
Одинокий. Пустой. Безвинный -
я - надежды и ласки тень.
 
***
Обрывки мыслей... ночь без сна,
и - призраком - везде она, -
всегда, повсюду, всё о ней.
О, как немного нужных дней
осталось в памяти моей.
Прими же - сбивчивы - слова,
ведь ты умела, ты могла
смотреть иконой из угла;
могла корить, могла судить,
умела слабость не простить,
и то умела понимать,
что громких слов немая рать
была бессильна передать.
Мольбу, признанья, клятву, плач
могла понять, признать, принять -
без слов совсем - лишь взгляд и жест, -
так понимает землю лес,
так понимают облака
о чём печалится река;
так ждут и верят травы в зной,
что вечер одарит росой.
Ты - так умела, так могла.
Благодарю, что ты была.
За муки слов, за счастье пут,
За долгий, тяжкий неуют,
за горечь справедливых слов,
за понимание стихов,
И за молчанье, и за гнев,
и за полуночный напев,
что был последним. Вечен долг
мой пред тобой. И был бы Бог,
я всю бы жизнь благодарил
его за то, что я любил.
Нет, я не маг, и не творец,
 
тебе придумавший венец,
и нимбом я не наделял -
не оттого ли потерял?
Осталась память о тебе,
необходимая в судьбе.
И есть надежда. Может быть,
пока она поможет жить.
Поможет быть, существовать,
поможет о тебе писать,
даст силы, волю, радость, высь, -
надежда, доброй будь, явись!
Из дорогих, из наших слов
я напишу тебе стихов.
Из всех закатов отберу
одну великую зарю.
И будет медленный закат,
в нём будут ласка и набат,
в нём будут тайна и тоска,
восторгов осени каскад.
И будет в нём отражено,
всё, что тобою мне дано.
И полыхать, гореть и тлеть,
мрачнеть - и сразу потускнеть,
или разлиться небом вдруг,
или собраться в тёмный круг,
иль - потеплев - согреть, простить, -
тебя он будет так любить.
Я всё верну в закате том,
и он заполонит твой дом,
и окна светом обагрит,
и сердце счастьем опалит.
И улыбнёшься ты: теперь
наш мир избавлен от потерь.
 
***
Опрощенье - как озаренье, -
радость тихая у огня.
Снизошло на меня повеленье,
благословление - на меня.
*
Поводырь мне - подруга-бессоница,
только надо огонь притушить.
Упроститься. Окупится сторицей.
Надо выжить, чтоб снова жить.
 
***
К тебе ушли мои слова - как в кабалу, в загон.
Ты ополчилась - увела покорного в полон.
Пленён. Но весело во мне - ну что за кабала!
Мне в мутном маленьком окне дороженька видна.
Не совладать тебе. Простишь. Уйдём в февраль вдвоём.
И будет снег срываться с крыш победным вьюжным днём.
Я горд и смел. Я сам сковал цепями руки - сам!
И для меня гудит февраль по гнущимся лесам.
 
***
Служил как мог - как мал итог!
Бессмысленно безверье.
Не сделал многое, что мог,
что начал - не доделал.
Смешно: как мушка на огонь
настойчиво и снова -
щекой на милую ладонь,
что так ко мне сурова.
Но словно пёс сторожевой
прилягу у надежды:
надежда, болен я тобой,
не прогоняй, надежда.
У ног твоих свернусь, засну, -
я прежний, самый верный.
Учён - чужого не возьму,
отравленного зелья.
Устала? Нежность как порок.
Что ж, ухожу к калитке.
Забьюсь под сумрачный порог,
хвост завернув улиткой.
Вздохну, полаю, поскулю...
Затихну, не завою.
И с робкой горечью взгляну -
как ты уйдёшь на волю.
Останусь - пёс сторожевой;
кому я - самый верный.
Ну, оглянись, возьми с собой!
В последний раз - поверь мне.
 

"... Уснуло всё.
Спят крепко толпы книг. Спят реки слов, покрыты льдом
забвенья. Спят речи все, со всею правдой в них. Их цепи
спят. Чуть-чуть звенят их звенья. Все крепко спят:
святые, дьявол, Бог. Их слуги злые. Их друзья. Их дети.
И только снег шуршит во тьме дорог.
И больше звуков нет на целом свете.

……………………………………………………………….

На чьё бы колесо сих вод не лить,
оно всё тот же хлеб на свете мелет:
ведь если можно с кем-то жизнь делить,
то кто же с нами нашу смерть разделит?"
Иосиф Бродский
"Большая элегия Джону Донну"
 

Тишина
К столу крадусь в полночной тишине.
Домашние, вы спите, не очнитесь.
Не надо, ради Бога, не вспугнитесь,
спокойно пребывайте в долгом сне.
А я начну борьбу с самим собою,
с неверным другом, с памятью, с врагом.
Безотлагательно. Теперь, а не потом.
Ведь шаток мир, и плохо в нём с любовью.
Мои враги - быть может, не враги.
Неверный друг? А может, я неверен.
И надо уменьшать наш счёт потерям.
Ты, тишина, мне в этом помоги.
И потому склоняюсь в тишине
я над листом - надеждой робкой тешусь,
что хоть чуть-чуть страдания уменьшу,
всё оживив, что замерло во сне.
 
Неизвестное произведение Мацуо Басё (1644 - 1694 - 2008)

Предуведомление переводчика
Великий бродяга, бездельник, шарлатан и гениальный японский поэт Мацуо Басё не оставил после себя рукописей. Говорят, его единственным другом был главный нищий средневековой Японии Такусай, который кое-что и записал, когда опившийся саке (самогону) Басё бормотал свои сочинения (а он творил непрерывно и в любом состоянии). Художественным методом Басё была глоссолалия, то есть невнятный словесный бред по наитию и по любому поводу. Басё, как Будда, считал, что ничего за ним записывать не нужно, потому что его произведения останутся в атмосфере. Видимо, Басё уже был знаком с учением Вернадского о ноосфере. Но Такусай записал. Когда Басё узнал об этом, он избил своего друга дырявой соломенной шляпой. За что Такусай подарил ему свою шляпу, тоже соломенную, но менее дырявую. Потом они вместе слушали как текут соки внутри деревьев и ловили блох из своей ветхой одежды. При этом Мацуо Басё заглядывал в дыры одежды, надеясь обнаружить там предмет вдохновения. Налетевший ветер унёс вдаль обе шляпы - дырявую Басё и не очень дырявую Такусая. Пропали шляпы! Всё это хорошо отражено в великолепной анимации современности (2008г) "Зимние дни", созданной по мотивам произведений Басё.

0дин из режиссёров фильма (кажется, Норштейн, автор "Сказки сказок") позже обнаружил в старояпонских архивах неизвестную поэму Мацуо Басё, где рассказывается об одном зимнем дне некоего Мо-Тью-шена, налогоплательщика, современника Проханова и Емелина. Через интернет я добыл текст этой поэмы и перевёл его на общедоступный русский язык. В настоящее время мой перевод поэметты рассматривается в Нобелевском комитете по литературе на предмет выдвижения его на соответствующую премию. Если премия будет присуждена, меня сошлют на семьсот лет в Главную соматическую пещеру Гималаев (Тибет, Шамбала) имени проктолога Мулдашева, который и открыл эту пещеру. Там я проведу семьсот спокойных лет в состоянии сомати (восковое оцепенение при полном сохранении интеллекта). Наш дивизион сомати должен очухаться, когда на Земле наступит окончательная ночь. И мы начнём всё сначала.

Сергей Матюшин. Январь 2008 года.
 

Мацуо Басё

Зимний день Мо-Тью-шена
поэметта
(перевод с японского Сергея Матюшина)

1.
Гости ушли, слава богу. Одиночество ночью.
Вышел во двор покурить.
Звёзды на гробовом бархате неба. Холодно им.

2.
Утро и пасмурный сумрак промозглый.
Снег возникает с сивых небес сиротливых.
Хлопья - как бабочки мокрые.
Только одна опустилась ко мне на ладонь.
Тут же растаяла тихо. Думаю, что вознеслась.
Прими же, о, небо, душу её снеговую навечно!

4.
Что с моим пальцем противным? Очень болит, распухает излишне.
Это - артрит.
Дальний гудок тепловоза.
Окна соседа зажглись. Привет, дядя Ваня!

5.
Вышел сосед покурить. В теплой фуфайке двубортной.
Брезжит и брезжит рассвет в небе сивушном и плоском.
День начинается. С мыслями надо собраться.
Здравствуй, сосед дядя Ваня хороший!

5.
Ты не с похмелья случайно? Нет? Ну и я не с похмелья.
Как там твой шурин и деверь? Слышал, война в Мозамбике?
Где-то весна заблудилась. Как мне зима надоела!
 
6.
День будет долгим как вечность. Правильно я говорю, дядя Ваня?
Вот свиристель прилетела.
Но и снегирь ведь не хуже?

7.
Вот и сосед наш богатый приехал на хонде. Или то лексус?
Я точно не знаю.
Есть ли проблемы?
Он хочет помочь нам с тобою.
Пива хочу, говорю. - На хенесси, говорит, улыбаясь.
Килька ещё осталась. Хорошая килька, в томате.

8.
Свора собачья несётся лавиною серой и страшной.
А если укусит какая? Чем защищаться мы будем?
Знатный сосед нас спасает крутой и бесстрашный,
Он бультерьера спустил.
Всех разорвал бультерьер!

9.
Вот и уехал крутой на разборку, на стрелку.
Типа базар фильтровать, чтоб было конкретно и ясно.
Три бультерьера лоснятся в просторном салоне.
Это надёжно, братан! Возвращайся с победой!

10.
День расцветает. Кто жив, те пошли на работу.
Как ты спешил к проходной, дядя Ваня хороший,
весь к подвигу вечно готовый, к порыву и славе.
На, закури. И возьми этот штофчик с собою.
Надо делиться. Так говорил один мудрый.

11.
Вот и жена. На ней бабки облезлая шуба.
Снег по колено. Мусор несёт на помойку.
Холодно, старый пердун?
Ветер поднялся напрасный.
Камо грядеши, родная, камо грядеши?
 
12.
Зад приморозил. И ноги застыли немного.
Валенки как бы купить, или что-нибудь вроде.
Надо домой. Только нет аппетита. ***во.
Завтракать стоит, однако. Будет овсянка крутая.

13.
Килька и пиво. Ну её к фигу, овсянку. Друг закадычный в щетине.
Песню сложил боевую. Хочешь послушать?
Давай, говорю. Наливаем.
Секса не много ль? Зачем материшься отважно?
Помнишь, как это бывало на пасху?
Давно это было, друг мой заядлый вонючий.

14.
Вот и пришёл дядя Ваня отпетый противный.
Мне хенесси он принёс навсегда безвозвратно.
Рано ещё. Пожалуй, оставим на вечер.
Надо поспать. Слишком рано встаём мы с тобою.

15.
Щи и грибочки. Не так уж и хило вообще-то.
Очень приличный обед. К вечеру надо бы рыбки.

16.
Вроде чуток подремал, а проснулся - и - сумрак.
Вот залетела синица на кухню. Что ей тут надо!
Вредная птица,  не место ей в доме.
Не место.

17.
Пахнет капустой. Рагу овощное? Надо диету блюсти ежечасно,
Чтобы наладился стул, и моча, и другое.
День на Земле. Очень уж серый, короткий. Как и вся жизнь.
Песню ли спеть? Друг сочинил - боевую!

18.
Книжку пора почитать. Можно Монтеня иль  Робски.
Или Сервантеса, Маркова, Влади. Или Пелевина, Быкова, Куллэ?
Очень их много, хороших и разных. Только вот много уж очень их разных.
 
19.
Почта пришла. Городская газета цветная. Умерли трое.
Но двум дали орден для форсу. Мэра опять посадили за что-то.
Вредная служба у мэров.

20.
Время прогулки. Вечер тишайший и долгий.
Снег словно бабочки с неба пустого. Гудок тепловоза далёкий, призывный...
А там, на вокзале, в буфете...

21.
Где дядя Ваня? Неужто сокрылся, проклятый?
Выжрал моё хенесси он нещадно?
В грёзах, наверно, теперь пребывает он сладких,
гурии нежат его, а тут ветер колючий.

22.
Тихо темнеет. Продлись, о, мгновенье! молю я.
Время, застынь. Что тебе стоит, о, вечность!
День растянуть лет на десять иль двадцать.
Тебя не убудет, ведь правда, о вечность?

23.
Ветер, утихни, противный. Мусор несёт жена Люся.
В той же шубейке облезлой. Мусор несёт жена Люся.
Много его производим, мысль мою слышишь, родная ?
Тихо ступай. Снег весенний коварный.

24.
Дети резвятся, сугроб небольшой разрушая.
Слёзы и смех. Деструктивность тотальна, как вечность.
Брейгель и Босх. Слёзы и смех вперемешку.
Зря я про Босха. Пацан ни при чём в нашем мире.

25.
Маленький мальчик румяный бросил снежок очень плотный.
В глаз мне попал. Вырастет, будет ОМОНом.
Босх возродился, хоть снег мирискусства повсюду.
 
26.
Глаз потерял, был он стеклянный, удобный.
И свиристели пропали куда-то. Вот он лежит как сопля весь зелёный
рядом с гавешкой собачьей, рядом с окурком от примы.

27.
Что там бормочет чёрт бородатый, лохматый? С палкою толстой в руке
суковатой? Сына идёт убивать?
Он из психушки сбежал, будучи  дядькою крепким.
Три раза в день он, взбираясь на крышу,
небу проклятья орёт, словно бес одержимый.

28.
Где же теперь дядя Ваня хороший и добрый?
Время пришло. Неужели всё тешится в грёзах?
Скоро ведь ночь на Земле, дядя Ваня.
Где хенесси? Выноси, поделися.

29.
Есть верх блаженства, когда весь совсем коченеешь.
Сжалилась вечность. Себя подарила навечно.
Падает снег ниоткуда, но слабый.
Где же жена? Она утром тут мусор носила.

30.
Холодно, милый? Быстро домой, непослушный придурок корявый!
Нос уже белый. И сопли замёрзли под носом.
Трудно идти.  Гибкость суставы забыли.
Палку отнял сумасшедший дворовый,
чёрт бородатый лохматый вонючий.

31.
Кто-то в подъезде нассал. Вот две бутылки пустые.
Крупный чинарик. Надо его докурить, он хороший.
Скоро поджарится рыбка. Сегодня - ставрида.
Глаз-то забыл поискать. Ну, да завтра.
 
32.
Час предночной. Что за окошком грохочет так больно?
Глянул: там три машины столкнулися лбами.
Снег обагрился.
Вопли, и стоны, и вой запредельный ненужный.
Пора телевизор включать. Где ты, родная?

33.
Килек пять штук, две картошки и пиво. Надо туда корвалола накапать
побольше.
Где же ставридка с лучком и лимоном и карри?
А, это днём мне приснилось - был на диване, в нирване.

34.
Фабрика звёзд. Ледниковый период. Статные девки в трусах и оборках.
Титьки огромны, а задницы что-то не очень.
В детстве любил я каток посещать на досуге.

35.
Ночь на земле. Вот уж пора на прогулку. Так надо!
Врач прописал, чтоб мученья продлились.
Кто там, в подъезде орёт и бормочет?
Скоро взойдёт над домами и мною звезда.

36
Колет в боку, сердце, бедное, ноет. Печень цирроз дожирает упрямо,
настырно.
Сил что-то мало. Наверно, пойду-ка обратно.
Кто там, в подъезде хрипит, словно агнец?
Там ведь меня поджидают, наверно.

37.
Пенсия завтра. Буду в окошко смотреть на дорогу привычно.
Тётка с охранником в дом мой придут до полудня.
Чаю не дам. Самому очень мало. Мне жалко.
Будет прибавка? Я верю, что будет.
 
38
Пенсия завтра. Килек и пива купить капитально. И чаю.                                                Чай, сигареты, кусок колбасы и потолще.               
Надо бы список составить построже.
Вот и в подъезде все хрипы утихли и вопли.

39.
Снегом засыпана лавка кривая. Вновь намело - и сугробы по ноздри.
Я как ворона сижу на краю этой лавки.
Мусор опять понесла на помойку родная.
Где дядя Ваня?
И где же твой вкус, хенесси  несравненный.

40.
А возвращаясь, споткнулся о пень, будь он проклят!
Снег такой мягкий. Лежать так удобно в сугробе!
Снег в рукаве как слизняк препротивный, холодный.
В немощи есть неудобство, друг милый.

41.
Нет, не засыплет меня, не позволю! Вот и жена помогает, как может.
Вместе упали и в снеге зарылись навечно.
Ну, остаёмся? Слабо нам, довольным?!

42.
Тучи, однако, и мрак непроглядный, постыдный. Где же звезда?
Не пробилась сквозь тучи, родная?
Надо дождаться.
Снег такой тёплый и мягкий.
43.
Сонливость. Это опасно, я слышал. Так замерзают навечно, хотя и приятно.
Там, где ничто, не бывает страданий и боли,
но там и килек в томате нет, чая и пива.

44.
Вечность нас ждёт, это тоже я слышал.
Время всё длится. Пора вылезать из сугроба.
 
Там, где ничто, и усталости нет и в помине.
Мне надоела усталость и боли в коленке.

45.
Сонливость - это опасно. Не раз это слышал.
Врут всё.  Не вижу беды я.
Приятно...
Что ты толкаешь, жена, что материшься?
Лучше бы глаз мой любимый в снегу поискала.

46
Вот и дополз до подъезда, гнилой паралитик.
Подвиг свершился! Но орден не надо, не надо!
Снова нассали везде наркоманы и ****и.
Лужа замёрзла зелёная, жёлтая, что ли.

47.
Есть три бутылки пустые пивные. Есть два окурка немалых, приличных.
Только вот вмёрзли они в лужу ссаки.  Разве добудешь? Возьму хоть бутылки.

48.
Вот весь в снегу, старый пердун незабвенный.
На тебе веник. Ходи осторожней по снегу.
Там кругом пни и каменья,  и вздор. Много обломков несчастья, а ты слабосильный.

49.
Что ты в слезах? Это сопли. Что ты в соплях? Простудился.
Надо пробежки, закалку, прыжки, обтиранья. Разве не знаешь?
Ну вот, и утри свои сопли.

50.
Ночь на земле.
Детки, крутой, дядя Ваня.
Глаз мой пропавший и Босх непонятный сокрытый.Брандт недочитан. Теперь не успею.
Кто же вопит там, во мраке, словно ребёнок?
Надо принять корвалола побольше. Пиво осталось, родная? Осталось!
 
51.
Ночь на земле.
Это надолго, навечно. Я свой сугробик запомнил,
конечно. Спи, успокойся, родная, утихни.
Я присмотрел себе это местечко.
Там, где сопля и мой глазик фальшивый,
где небосвод очень низкий и сивый,
Я застолбил свой сугробик конкретный, уютный,
правда, пока ещё смутно.

52.
Ночь на земле. Это надолго. Что же сквозняк в коридоре, в квартире?
Чем ты синицу убила? Никак мухобойкой?
Вредная птица.
Вестник безумия в облике милом.
Выброси в форточку эти противные перья!

52.
Ладно. Включаем. Ну что нам покажут? Видишь, веселье кругом и
довольство, и радость. Правда, и крови и гнуси навалом. Это же
всё несерьёзно, ты знаешь. Утро настанет. Мы купим печенья и вафли.
Пива и кильку густую в томате. Всё хорошо. А сугроб завтра утром
просто растает.
И некуда будет приткнуться.

54.
Ночь на Земле.
Вот на Луне - не бывает.
Лучше бы жить на Луне, средь каменьев и пыли.
Возьми референтом,  Пилат.

               ********