Коллекция марок – какой-то калека,
копил их, как скряга, наверно, полвека,
отпаривал их от конвертов, менял,
и вот эти марки дошли до меня.
О, филотелии –премудрая каббала!
О, мелких подробностей кабала.
И даже не мелких, а микроскопических,
о, яркие перышки птичек тропических!
О, бабочек крылышки! Лапки жуков!
Таким этот мир был во веки веков!
Гашеного Гитлера ручка когтистая
срослась с многоперой крылатою птицею.
Поставлю - ка я его рядом с рептилиями,
чтоб вместе – клевали, летали, когтили.
Туда ж –Джугашвили. Пускай постоит.
Хотя бы и так вот –“поставить на вид”.
Куда же приткнуть мне вот эти цветочки?
Тычиночки, пестики и лепесточки?
Поближе к шмелям, паучкам, мотылькам?
О, сколько же я их сюда натолкал!
Блестят, копошаться – такие гвинейские,
энтомологические, компанейские!
Граждан бы делать из этих козявок,
сколько б на выборы было заявок!
Из серии “псы” смотрит добрый ньюфаундленд.
Куда мне его – неужели же к фауне?
А может быть, к флоре? Он шерстью оброс
и просится в рубрику “Хвойный барбос”.
Египетских мумий я все–таки - к бабочкам,
к личинкам, задумчивым древним коробочкам,
хитиновым, платиновым, золотым,
эмалью цветною внакрап залитым.
Туда же поставлю моих астронавтов -
личинок прогресса. Пускай! А страна –то
Луна - не такая уж нынче желанная!
Пускай копошатся – опарыши лунные.
Комету Галлея—куда ее деть?
Ведь если сквозь лупу на это глядеть,
то может комета накрыть Гваделупу.
Нет, лучше - ка спрячу я глупую лупу.
А это вот что на жучке за кудель?
Ба! Это же он – бородатый Фидель.
Монгол Шууддан. Пояс черного дана.
Как это давно все! И, вроде, - недавно...
Я в серии “живопись”, как в вернисаже.
Здесь Шишкин, как в книжке, Куинджи, и даже
есть Маха, которую Гойя любил.
И вот я смотрю на нее, как дебил.
Пожалуй уж лучше на Репина гляну!
Иль на Левитана какую поляну!
Травинки, тропинки, дубы, колоски –
они не дадут удавиться с тоски.
Мне Лениниану бы не проморгать,
мне б за бронтозавра с слепа не принять,
фигурку с кепчонкой в ручонке на бро—
невике…А ведь это добро…
И иностранец отвалит сполна,
чтоб лысина эта светила со дна
альбомчика меж экзотических тварей,
и будет сквозь лупу довольною харей,
как через иллюминатор глядеть на,
то, как Россия была многодетна
безумствами красных полотнищ, серпов,
сатрапов, арапов, тяжелых снопов.
Бурлачила как, на Голгофу всходила
с лицом ли блаженного, или дебила.
Как суриком крови-по Сурикову…
А если уж в Жанны, то-Чурикорву!
По брюлловким антикам—черной падучей,
звездою кровавой—страшнее, чем дуче,
на спинах, и с пеной шахида – у рта,
и рот - как Везувий. “Оно не спроста!”
Глядите же, Федор Михалыч! Зубцы
почтовые нам напророчат концы
такие, что где там – железной звезде
прогресса …О, зубчики! Всюду! Везде!
Кузнечиков пилки ли, пылких политиков,
зубастые речи апокалиптиков...
К печати - печать. Шестерня - к шестерне…
Скрежещет. Грохочет. Ползет по стерне.
И только Толстой… Как слепой, как Гомер
у брега. По пояс – уже Холстомер.
Все видит. Все чует ноздрей лошадиной…
И то, как лещина дрожит над лощиной
иудиным деревом. Черной осиной.
И как обтянули до крупа лосины
на этой вот марке гашеной француза,
который наелся России от пуза...
Как мир измельчал! Словно надпись на марке…
И не разобрать, если ты близорук…
Коллекции копят всю жизнь… Но в запарке—
кому ни попало сбывают их с рук.
Какого ж рожна—миновало полвека!
Жена и семья. Собиратель—калека—
ощерясь зубцами, на дно завалясь…
Я сам себе продал на днях этот кляссер.