Крот, говорю, многое в малом – зрение, норы, прообраз скупца. –
Может ли меч оказаться оралом, или на это не хватит винца?
То ли венец ложноножками машет, шип ли смущает своей прямотой –
Вижу, философ то землю попашет, то выбирает казенный постой,
Прячется зависть за счастье Мелхолы, то-то пращи зависает замах,
Строим в земле поднебесные школы, вот и смешенье понятий в умах. –
И, размышляя о сущем и вящем, то ли храним, что скисает за миг, –
Пядь, говорите? – вот пядь и обрящем, то ли провал, то ли путь напрямик.
* * *
Вот замысел с аукциона – Бог весть зачем кто продает! –
Вернуться на зарю эона, когда отплыл межзвездный плот,
И там созвездие законов всемирных чуть переиграть
И в странствие корабль Язонов отправить сквозь пучину вспять,
Гекатонхейрами пространство перемешать, смешать, сплести,
Изведать и обман, и пьянство, и глупость, Господи прости,
Назвать другими именами историю, науку, страсть,
Лишь полутон добавить гамме – достаточно, дабы не пасть.
* * *
Мы разное зовем своим – и лес, и горы, тракт заросший,
Детей, недобрый Третий Рим, другую жизнь, где я, прохожий,
Оставил часть души, забыв себя спросить – а так нужна ли? –
Чужой навязчивый мотив, который дома не узнали,
Не полюбили пару нот, жалейкой пущенных тоскливо,
В стране воссоздают синод – пугающая перспектива,
Из-за стола на праздник сей встает и стар, и млад, и жалок,
Какую слепоту ни сей – в капусте место для весталок,
Для аиста – печной трубы достаточно на пепелище… –
От произвола до судьбы, всё одиночеству не пища…
* * *
Разумны ли поступки? – никогда! –
Они механистичны или мнимы,
Иные не приветствует среда,
Но как огонь не может быть без дыма,
Так иногда в последствиях есть смысл,
Рождение ребенка, две березки,
Прозрачный хинный жар холодных числ,
Растоптанный цветок на перекрестке,
Подснежник ли, бессмертник ли, репей
Не делятся на ранний или поздний,
Браслеты остаются от цепей,
Гомеопатия – от козней,
Разумна только память – портретист
Зовет свои химеры миражами,
И воздухом закатным задник чист,
Что речь за основными падежами.
Неписаные правила следи,
У лиственницы сыпь необратима,
Тень звука остается впереди
Бесследно исчезающего дыма.
* * *
Орнаментом кружи по дням, сплетая утренний, вечерний,
Не замечая воронья, мерещащегося на черни,
Гуляющего по полям, неторопливо, безнаказно, –
Как нежить мелкая из ям, существование заразно,
Но требуется ритуал для псевдо– и одушевленья,
Как будто Бог меня позвал, и сквозь сомнительное пенье
По незатейливым крюкам, дыша отдушкою органа,
Разлягусь вереницей гамм, поскольку реквиемом рано.
* * *
Две точки соотнесены, две черточки разъяты,
Избыток лиственной казны и прочие растраты,
Песьеголовец нелюдим, да у Горгоны змеи –
Вдыхая воздух или дым, преследуя в ромеи
По топким илистым водам, держи свою сороку,
Не то я карканью воздам кукушечьим до сроку. –
Шучу, почтенный пешеход! – не гидрою единой,
Не всякий радует восход, к иному с кислой миной
Подходишь из-за кремешка, пустое прогорело,
И одиночества мошка – что азбука менгрела,
Вот буква угол, вот квадрат, овальная фигура,
На камень сыпется обрат, купавкой слепнет кура,
Багульник? – всякая игла исчезнет без возврата,
Как звезды и колокола, как времена и даты.
* * *
Светящаяся тьма, пульсирующий кокон,
Не шелкопряда, нет – оранжевой звезды,
У дома, что вокруг – ни чердаков, ни окон,
Ни этих, между рам, похожих на кресты.
Мир соткан из похвал, хулы и суеверий,
Мешает, как сорняк, кривляется, как мим,
Изменится ль без нас – порогов и преддверий,
Иль выгорит дотла, став бледен или мним. –
Проверить не хочу, поверить не умею,
Доверившись ветрам, хранителям морей,
Медлителен и хром, а хочется скорее,
Пока моя звезда не вышла из дверей.
ОДНА ШЕСТАЯ
Треть ли моих сомнений, четверть моей беды,
Узкий огонь мигрени, скулы косой орды,
Пятна периферии, чеховский Сахалин,
К подлости аллергия, ниже твоих долин
Ширится безразличье, фундаментален страх,
Как лихорадка птичья, испепеленный прах,
Нет продолжений, веток, не зарастает свод,
Лишний овал таблеток, хаоса хоровод,
Ядом полна реторта, пена с одной шестой,
Горло саднит от форте, в легких царит застой,
Душно! – бери не глядя, узок кувшин, разбит
Горечью о распаде, трещинами обид.
* * *
Не трус, не шарлатан, не победитель,
Скорее зритель, чем подземный житель –
От мирмика до хомо не прогресс,
Но хаос, развалилась пирамида,
И, меченный созвездием для вида,
Не верю в настоящее, что Крез,
Швыряя в море славу и богатство,
Одним коан, а прочим – святотатство,
Обманывать детей нехорошо,
Аскеза – что весы для воздаянья,
Ей не под силу данное деянье,
Не уцелеть, отделавшись грошом.
Что мы храним из прошлых воплощений? –
Ни «аз воздам», ни прихотливый гений
Реки не одолеют поперек,
Какие-то картинки, фотоснимки,
Любовь и смерть – почти что невидимки,
Ничто себе не заготовишь впрок.
А хочется оставить любопытство,
Терпимость и терпение, ехидство,
Общения бесценные дары,
Да, собственно, лишь то и остается,
Что как воспоминание дается,
Не изменяя правила игры.
Как ни кружи – дорога неизменна,
Венецией сменяется Равенна,
Из Северной Пальмиры на Урал,
Не маяки поставлены, но веха,
В горах ясней, отчетливее эхо,
И вспомнится всё то, что потерял.
Я предпочел бы так сказать – оставил,
Поскольку мы, не соблюдая правил,
Не то чтобы выходим из игры,
Но, мудрым оставляя недеянье
И доблести и подвигов сиянье,
Лишаемся привычной мишуры.
Пожалуй, повторюсь – что остается?
Вода, что превращается и льется,
Весь жар и пламень, воздуха порыв,
Неспешное преображенье тверди,
Отмена завершенности и смерти,
Цветение бессмертника и слив.
* * *
Когда дотянешься до полки –
Увидишь лампу и осколки
От вулканических костей.
Что есть огонь? – всего лишь блики,
От померанца до гвоздики –
Ожог рябиновых кистей.
Охладевает кровь земная
И, пустоту запоминая,
Темнеет отблеском былым,
Но хрупок лик ее, расколот,
Терзает оболочку голод –
Иной пожар неутолим.
И мы горим, спускаясь в бездну,
И, застывая бесполезно,
Огонь беспомощно следим,
И лед внутри и лед снаружи –
Оставь хоть что-то, кроме стужи,
Какой-нибудь холодный дым.
Дыхание живет в тумане,
Ждет исполнения желаний,
И лампа с пылью вековой
Хранит ифрита или джинна,
Пахнёт корично и бузинно,
Мигнет совиной головой.
Далёко забрела Афина,
Богов едва ли половина
Сумела просто уцелеть,
Идет смешение народов,
Не остается антиподов,
Стекло уменьшилось на треть.
Само? Исчезло? Испарилось? –
Частично воодушевилось,
Истаяло, но недвижим
В пыли у лампы отпечаток,
Бог сохранил сухой остаток,
Как в ране скальпель и зажим.
* * *
Ни городу, ни миру, ни войне,
Ни памятник, ни рукопись, ни эхо,
Ни тяга любомудров к старине,
Ни золотое правило ореха,
Драконов яд подземных кладовых,
Разреженные пастбища ковчега,
Календы необъезженных кривых,
Стигийское желание ночлега,
Околица, сокрытая травой,
Не ярмарка, не столбовая тяга –
Весталка, возглашенная вдовой,
Полотнище окрашенного флага.
* * *
Все облака пирамидальны,
На нет исходят наверху,
Вскипают пенкою миндальной,
Склоняя воздух ко греху –
Сгущаться, тяжелеть, сверкая,
Длить протяженности громам,
И никакая тьма морская,
Скалами корабли лаская,
Не уподобится холмам
Небесной клинописи, глине,
То исчезающей легко,
То возникающей на сини,
Как на конфорке молоко.
И мы – случайное подобье
Геометрических причуд,
То проливающихся дробью,
То изменяющих маршрут.
* * *
Сорви трилистника соцветье
И не сори,
Съешь суеверия на третье –
Звезда, гори,
Любовь, терпение и мука –
Цвет розоват,
От дряхлой мудрости до внука –
Вино триад,
Не одуванчика, полыни,
Не слов и дел,
Но мысли в выжженной пустыне –
Что есть предел? –
Зима? – Без цвета и без звука? –
Луга, луга… –
Исчезновение, разлука. –
Потом – снега.
* * *
Что близилось, то удалилось,
В том мировая справедливость
И в том же мировое зло –
Ничто не вечно, жизнь беспечна,
Очарованье скоротечно,
Существование мало.
Всем королевство маловато,
Но не объявлена регата,
Белеет приз, неуловим,
Танцуют знаки препинанья,
Как на изнанке мирозданья,
Не поддающейся живым.
Возьми восьмое чудо света,
Оно – Галлеева комета,
Колосс на глиняных ногах,
Не Атлантида, но Гондвана,
Недостижимо и желанно,
Что Лета в новых берегах.
Дальнейшее недальновидно,
Чуть ниже – Цербер и Ехидна,
Повыше чертят пауки,
Сокрыты тиною обломки –
Ничьи надменные потомки,
Толчемся около реки.
И, всеобъемля пропилеи,
Измерив методом Галлея
Астрологическую тьму,
Не видим выхода из куба,
Растим инкуба и суккуба
И каемся по одному.
Что вместе – мед, поодиночке –
Разводы на плывущей бочке
Да обруч ребер и хребта.
Семейство случаев лукаво,
Меж берегами переправа
И отрицание моста.
* * *
Кто прыгнет выше головы – тот ниже упадет.
В цари зверей попали львы, но скверный анекдот –
Приматы как-то пошустрей, их больше на ветвях –
Обильный чреслами Атрей себя считал во львах,
Но был всего лишь похотлив потомок обезьян,
Любвеобилен и потлив, и в том его изъян.
Гарем величию не щит, всевластие – не мост,
И лев, мой мальчик, не грешит, ему великий пост
Не затуманивает мозг, он прав, поскольку зверь,
А нам прыжки диктует Босх, хотя провал – не дверь.
* * *
Скоро куры склюют все зерна,
Так как северно, будет Норна
К холодам выскребать сусек,
Не до крылышек – шейка, лапки,
Точно внучку тиранить бабке
Или пайку схарчить, как зэк.
Белых мух лепетанье праздно,
Полусонно, однообразно,
Не разъять небеса, не смыть,
То ли ель, то ль крыло дракона,
От эона осталась зона
Да привычка куда-то плыть.
Полно петь, что сосуд скудельный
Приживалкою в богадельне
Жемчуга свои разметал –
То трава, то в осоте грядка,
То прогоркло, а это сладко,
Сохнет к старости краснотал.
И скукожена твердь до злака,
Напоследок не пыль Дирака
Видишь – лунное серебро,
Переменную лодку Ноя,
Голубиное племя злое, –
Из чего же творим добро? –
Обрастая, что судно, морем,
Безрассудно глаголем, спорим,
Скоро севером порастем.
Там, где ясень бросает тени –
Василиски глядят из теми,
Проливающейся дождем.
Так обратная перспектива
Возвращает зерно прилива,
И жемчужинами в песок
Истекают, плывут глаголы,
Мелом, классиками у школы,
Словно гонит по вербе сок.
* * *
Полнотелая вода, сторонись!
Вновь крупитчата, рассыпчата жизнь,
Расстилается, поземка бела,
Нашу черную судьбу замела.
Где дорога, где болото, где луг? –
Поворот на перемете «всё вдруг»,
Чернолесье, лихолетье, труба,
Мать-и-мачеха водица, груба –
То грязна, то ни пройти, ни припасть,
То ли Припять, то ли вспять, то ли пасть,
Не сокроет навсегда с головой,
Не поднимется в эфир мировой,
Возвращаясь бестелесным огнем,
Обжигает, обживает мой дом.
Так и жить, по зеленям волочась –
То ли манна, неизбывная связь…
* * *
Есть страх небытия, есть дети страха –
Философы, безумия полны –
Арахны конопляная рубаха
Одаривает комплексом вины,
Не торопись, придумывая бурю,
Рисуй себе соцветия, плоды,
Для уходящих – ангелов и гурий,
Для поля брани – море лебеды.
Не хаоса ли дети – откровенье,
Отчаянье, забвение, огни? –
Сгорает ли источник вдохновенья,
Мерцающий, лишь руку протяни?
Две версии – одно существованье,
Имеешь ли безумье выбирать?
Не торопись загадывать желанье
И правила, которыми играть…
* * *
Тождественно – не значит всё равно,
Как выбирать – на правой или левой
Спирали восхождение дано,
А нисхожденье только ли за девой? –
Не за руном? – Не ждет водоворот? –
Растут за поворотами ступени,
И холод пробирает до широт,
До облака, возникшего из тени.
Ищи неразличимое пятно,
Отличие, материя сравнима,
Хотя преобразилась так давно,
Что далеко ушла от серафима.
Всё страсти, сожаление в конце,
Несбывшееся, сбывшееся рядом,
И блики отражений на лице,
И лестницы уступами и садом.
Реальности помиловать, казнить? –
Весы ли отражаются, эпохи? –
Взять зеркало – единство изменить,
Затем разбить на выборы и вздохи.
* * *
Страшит не смерть привычного мирка,
Но то, что надо начинать сначала. –
Приведшая сюда издалека,
Дорога неожиданно пропала,
И позади (оглядывайся, Лот!)
Крушение и царствие миражем,
Но слепнет от звезды ученый крот,
Переставая счет вести пропажам
На слове «тьма», кустарнику дичать
И пламенеть колючими цветами –
Земля смогла дитя меж смут зачать,
И вот оно, грядущее – пред нами.
А я то Ной, то Хам, то Авраам,
Смотрю на бой Давида с Голиафом
И не пойму – а кто из них я сам? –
Так Дракула, прикидываясь графом,
Приобретает некие черты,
Присущие высокому сословью,
И неохота падать с высоты,
Записками приникнув к изголовью.
Любой итог – не чистая доска,
Но четкие начертанные знаки,
Не ужас обреченного мирка –
Последние минуты до атаки.
ПИРАМИДЫ
Внутри пирамиды тиран,
Внизу пирамиды пустыня,
Над древней картиной экран,
Не милость – паренье эринний.
Подать до бессмертья рукой,
И тянется сверху и снизу
Оливковый и всеблагой,
В конце получается сизый,
Пирующий каменный плен.
Душа не подвержена тлену,
Застыла в кругу Мельпомен,
Изиду сменив на измену,
Измену сменив на звезду,
Звезду заменив пирамидой
И мертвым пространством в саду,
Где черной дырой неэвклида
Вершина зияет во мглу,
Златой рассекаема гранью…
Падение ближе углу,
Чем зеркало или сиянье.
* * *
Кольца, пульсируя вниз Ниагарой,
Не сигаретою тлеют – сигарой,
Виолончель, восхищаясь гитарой,
Женственнее во всем –
Декой, боками, жадней, полнозвучней,
Музыка вздохов эфирнее, штучней,
Ноты навязчивей сети паучьей,
Не различить и днем
Такт, полутакт, переход, амальгаму,
Трагикомедию, вещую драму,
Тексты, софизмы, суфизмы Хайяма.
Вертится существо,
Сыплет пророчества, стоны, проклятья.
Там, за рекою, мы будем как братья.
Тянется нить, провисает над гатью,
Мнительное родство –
Братья и сестры по крови, по крову, –
Что полубрату смычковому зовы,
Скрипка с волынкой – гнусавые вдовы,
Не захлебнуться бы.
Белая накипь на стенках пульсара,
Тусклым свинцом не надышится пара,
Ветхозаветная девушка Сара –
Не избежать судьбы.
* * *
Трудна дорога в гору, в Вифлеем,
Еще труднее путь из Вифлеема.
Какому другу я печаль повем? –
Легко возносит и казнит система,
Изобрели на горе колесо,
Теперь повсюду круг, кольцо и обод,
К вершине омрачается лицо,
В провинции пророчества – лишь повод
Для бунта, отделения от всех,
Деления на чистых и нечистых,
Как будто бы страна – пустой орех,
И Вифлеем запутался в туристах.
Ни вдалеке, за краем ободка,
Ни купол недвижимый принимая,
Не избежать скрижалей на века,
Пока печать не сломана седьмая.
Зачем мы верим Богу, господа? –
Крылата мысль, поэтому летает,
Сияет перекрестная слюда,
Придуманное облако не тает.
* * *
От слов переходя к словам,
Как галеон от галса к галсу
Иль проповедник в клетку к львам,
Как шут, что под руку попался,
Первосвященник – божеству,
Во посрамленье за неверье,
Смола – возгонкою в листву,
А пресмыкающее – в перья,
Ищу еще один пример,
Еще один источник силы, –
Так эпосу служил Гомер –
Меня комедия сразила.
Довлей, ирония, доднесь,
Сочись сарказмом тяжкокрылым,
Рази убийственную спесь,
Служи хтоническим светилам,
Плати прозрением за зло,
Усталым выдохом за глупость,
Ищи иное ремесло,
Как новый век иную скупость.
* * *
Любители искусства темноты на уровне нуово примитива,
Что прячут ваши хмурые черты, как дно небезызвестного пролива
Меж Англией и Францией, куда без слез стремится нищая культура,
Изъяв Тортиллой зонтик из пруда, на Пана громоздясь, как на Амура? –
А тот, избрав обличие козла, танцует Коза Ностру и ламбаду,
Теорий управляемого зла намного больше, чем частиц распада
В таблице Менделеева – черти на планы внутри планов разнарядку,
Сжимая все сокровища в горсти, особо не надеясь на свинчатку.
Век золота закончится песком, внутри тоннеля вместо света вязко,
Поклонники прекрасного гуськом идут в Аид, не сбрасывая маски.
* * *
Затмение и солнечный удар полярны по воздействию, но всё же
Не более нашествия татар с масонскою жидовствующей ложей,
Триумфа Гуттенберга для глухих с Бертольда Шварца порченой селитрой,
Людишек, по несчастию лихих, с раскаявшихся грешников молитвой,
Европы, закатившейся на дно, с моралью утонувшей Атлантиды –
Протуберанец пахнет, как пятно, Бермуды переходят в неэвклиды,
Товар лицом теряет новизну, за греками проклюнутся хазары,
Княжну предпочитая иль казну. – Не совместить цветущие бульвары,
Каштановых свечений волховство и краткий курс теорий динамита –
И то и то, являя божество, на два пятна затмением разбито.
А та болезнь, что лечится водой, подобная удару водопада,
Сама преображается средой, которую и сравнивать не надо.
* * *
Кем-то задуманное свершится,
Будет разрушено царство зла. –
Даром ли нижет кругами птица,
Пряная точка, кого спасла
Весть из пророчеств? – смешна помеха,
Звезды давно научились лгать. –
Главное, мальчик, не крик, но эхо,
Мост – это пропасть, болото – гать,
Холм – наводненье да скрип уключин,
Северный ветер такой родной,
Если разрушено – ключ получен,
Что там, за будущим, за стеной? –
Царство оставлено птице-тройке,
Пропасть повергнута в два прыжка,
Чешет скворец говорильню сойке,
Звезды подарками из мешка
Падают в тихие воды Леты,
Сопровождаемые божбой,
Слышатся пламенные приветы,
Бой по железу, тоскливый вой.
Хочешь смешное? – порядок вечен,
Стоит разрушить – он тут как тут,
Хаос, мой мальчик, куда конечен,
Главное – эхо, его не ждут.
* * *
Спор о прекрасном почти беспредметен,
Каждому свой примерещится страх,
Нет – никаких инфернальных отметин,
Даже Венера на первых порах
Кажется чувственной грубой подделкой,
Губы надуты, навыкат глаза,
Не вдохновляющей, краденой, мелкой,
Где поразившая в сердце гюрза? –
Каменны милые линии, смыты
Жесты, гримаски, иные черты,
Словно король, оказавшись вне свиты,
Меркнет недвижность нагой красоты,
А оживишь – и встает Галатеей,
Статуя теплая для одного,
Я не люблю тебя и не жалею,
Больше всего или меньше всего,
Думаю – лучше ли воображенье,
Долгих бесед очарованный плен,
Или грядущее освобожденье
С видом на камень в кругу мельпомен.
* * *
…Взять виноград – зеленый, голубой,
Почти что сизый, красный или черный. –
Бродяге или ангелу с трубой,
Смотрящему, как прорастают зёрна,
Вновь истлевая в лагерную пыль,
Любому, кто дотронется до кисти,
Почудится могучий Иггдрасиль,
Зеленые немолкнущие листья.
…Взять сок, его медовый аромат,
И терпкость, утоляющую жажду,
И кислоту, на нёбо, что стигмат,
Ложащуюся при дыханьи каждом,
Холодной ночью или ясным днем
Не утолить желание напиться –
Вся кисть горит, пронизана огнем,
Ей невозможно с сумерками слиться.
…Взять склон горы, созревшую лозу,
Не дерево, не куст – застывший танец,
Что наверху – то больше не внизу,
Меж всех миров нерукотворный глянец,
Скрепляя свет, притягивает взор –
Не бабочки, не вестницы эфира,
Не дерева богов ночной дозор –
Живые слезы сердцевины мира.
…Взять виноград, он может забродить…
ОТТАЛКИВАЯСЬ ОТ «ДЮЙМОВОЧКИ»
Заранее что может надоесть? –
Работа, путешествие, учеба,
Размеренное счастье или лесть? –
Любовь от созревания до гроба? –
Кому-то что-то вечно объяснять,
Не покладая рук, словес, столетий,
На зеркало бесстрастное пенять,
Скатиться до мычаний, междометий,
Молчания, до поиска грибов,
Общения сквозь жалюзи и шторы,
Священного заклания коров,
От Галатеи и до мандрагоры,
Томления по новым миражам,
Бессмысленным и столь же бесполезным –
Покуда отдаляться рубежам
От века, что считается железным.
* * *
Сверим часы, господа! – ваши ли пали,
Мне ли кидали года, как на вокзале.
Горек казенный уют, сушит скорлупку,
Точно на башне пробьют пестиком в ступку –
Лишний отмерен удар, мой ли, чужой ли,
Время – отравленный взвар, в бешенстве в стойле
Бьется четверка гнедых, две вороные,
Хватит ли перекладных, в нети иные,
Вслед за ударом часов, точно ли вслед ли? –
Выпали чаши весов, в воздухе петли,
Воздух и сам невесом, низом ли, верхом,
Звуком на башню несом, сядет там стерхом,
Выведет птицу времен, перья – минуты,
Лишним ударом клеймен, просит цикуты.
* * *
Ищи внутри – отыщется снаружи,
Дели на три, но первое не хуже
Последнего, такой же произвол.
На каждый шар приходится канава,
Держи удар, поскольку ни Варавва,
Ни стражники не засчитают гол.
Один – один, но дух соревнований
Не лебедин, исполненных желаний
Не меньше трех, не больше десяти.
Не потому, что список ограничен
И, по уму, пронзительно вторичен –
Из панорамы некуда идти.
Пуст перекресток – для чего дорога?
Не Бог – подросток, не умея много,
То крестики рисует, то черты,
Не то пером наметит силуэты,
Летуч и хром – героем оперетты,
Любителем увядшей красоты.
То – перспектива внутреннего свойства,
А внешнее внушает беспокойство
Отсутствием вне рамок полотна,
Законы мира есть законы сферы,
Гадать на звездах – зеркало химеры –
Поверхность отражений холодна.
Так жидкость, ограничиваясь ранкой,
Артериям покажется изнанкой,
Не выход – непонятное пятно.
И всё, оберегаемое телом,
Зачеркнутое углем или мелом –
Всего лишь плоть, водица и вино.
Не мешкая рисуй другие формы! –
Где твой герой еще в пределах нормы,
Желаний новых невод непочат –
Закидывай – и море будет радо,
Лишь тем и отличается от сада,
Что музыки немолкшие звучат.
* * *
Не знаю правил без контекста,
Ценой достигнутого экста–
За проще рамки обойти,
Чем кучерявиться бараном,
Дивясь обычаям, и странам,
И нравам, Господи прости.
Проси что хочешь у закона! –
Он, как вместительное лоно,
Иную жизнь изобразит,
Силен, умен, опасен, гибок –
Корми червей и мелких рыбок,
Дарящих гибелен визит
Дракону в пасть, познаний пропасть,
Но лучше правил только пропись,
Первопричинные азы –
Волна каракулей корявых,
Что клочья тьмы на переправах,
Огни нечаянной грозы.
Так что есть правила? – Итака
То Лесбос мнит, то Тропик Рака,
Змея не слышит голосов –
Внутри проходы и лазейки,
Непроливайки, нержавейки,
Да свод то бел, то бирюзов.
А джокеру внутри не место,
Как ни курочили Гефеста –
Огонь подземный изнутри
Провалит горние чертоги,
Из свода знаний вынет слоги,
Знаток и сводник – сыра бри
Равно прекрасно послевкусье,
Да сроком опоздать боюсь я,
Трезвит чистейший нашатырь –
Тому прозрение наука,
Закона внешняя порука,
А между зонами – пустырь.
* * *
Сочетание резких тонов и медлительных красок
Подрывает основы основ, – так овечку подпасок
Ищет в речке, овраге, лесу, не в мешке дезертира,
Не курдючного сала лозу, жертву внешнего мира –
Потому что его вертикаль от покоса до вала,
Волкодавами рощу фискаль, чем кармин от коралла
Отличается на высоте сотен метров над морем,
Пастушку пастораль о кусте – благоглупость, поспорим? –
Расскажите ему, как кружил, как овца танцевала,
И бродяга уж тем заслужил вожделенное сало,
Что вершина должна быть пуста для огня, для обряда,
А внизу ни овцы, ни куста, ни креста, – так и надо.
* * *
Кошерная вода из облаков, встречаясь с некошерною отарой,
Хотела бы услышать «мазл тов», но там – козел, и греховодник старый,
Пародия на падшего волхва, ведущего воняющее стадо,
За жизнь другие выучил слова, и слушать их не нужно и не надо.
Поэтому прощай, овечья шерсть! Встречай, трава, свои эфемериды,
И те, кто пьют, не успевают есть, а прочие – в сады Семирамиды.
Там до земли дотронется едва и канет в небо маятник прилива,
Там вся вода священна и жива, и впадина ее нетороплива.
Но где сады, пустынная трава? – Я не ищу бессмертного анчара,
Распалась на волокна тетива, вода – химера марева и пара.
* * *
Таланты лучше измерять на вес,
Слепая безупречность – что каверна,
Потянет вниз – зашевелился бес,
Утянет вверх – и станет эфемерна.
Что ищешь? – Справедливости? – Судьбы? –
Достатка? – Уважения? – Побега? –
Поскольку ожидания рябы
И в небеса уносится телега –
Земное повещественней, прочней,
Конкретнее, практичнее, удобней! –
Как мы державны чередою дней,
В них отражаясь мелочней и дробней,
Растерянней, прозрачнее, тоньша,
Свершая очевидное, мечтая,
Случайно достигая рубежа,
Где чаша опрокинется пустая.
И вот ты человек, а не талант,
Что ищешь дале, не имея веса? –
На фоне солнц творит иерофант,
Бездонней смерти звездная завеса.
* * *
Тяни веревочку, канат, ремень, цепочку, лямку!
Тряси клепсидру, циферблат, правь маятнику рамку –
Не вол, не путник, не баран, не бес, не предстоятель,
И ни стигматов, прочих ран, ни сада альма матер –
То санный, волоконный путь, от гати до провала,
Трусцой, с ленцой и как-нибудь, то шторм и треск штурвала,
Часы без музыки, часы с кукушкой, без кукушки –
Неравновесные весы, и я, завзятый Плюшкин,
То звук чиню, то стук храню, веревочку лелею,
Теряет маятник броню, как сумерки – аллею,
Глухая осень – аромат, бегут с картины краски,
Как опрощается примат, без лести и без маски.
Лови веревочкин предел, цепочкину усталость,
То шелест стих, фитиль сгорел, то ярче побежалость,
Щедра драконова молва, смотри, смотри на лица! –
Тяни без устали слова, немая вереница.
* * *
Вся наша плоть – кулинария,
Тяжелых атомов распад,
Осиротевшая Мария,
Пока преддверие, не ад,
Обоекрылая прямая,
Семейства хордовых рапсод,
Дочь Ночи, истинно хромая,
То перекись, не то азот.
Лечи подобное исходом,
За греком римлянина рок,
Рисуй мадонн двоичным кодом,
Малюй иконами пирог,
Расти готическою страстью,
Смердящей славой опален,
Меняйся с ангелами мастью
Среди дорических колонн
И там же постигай иное,
Перебирая времена,
Пока Фемида за стеною
Тобой насытится сполна.
В ОЖИДАНИИ КОМЕТЫ
Декоративна лестница миров,
Смотрящий и живущий несовместны,
Но климат вне хранимого суров,
Слова о невещественности лестны,
Удобно размещать свой зодиак
В далеких и стремительных потоках,
Равно влияют Рыбы или Рак
На яд словес из-под пера пророков –
Что доброе бы черненьким на гладь –
Потоп, оледененье, катастрофа,
И сразу же себя уподоблять
Тому, по ком отплакала Голгофа.
«Что выше, то и здесь завершено!» –
Лукавит совершенная трактовка,
Внизу не крона, максимум – зерно,
Не мысли просветляет голодовка,
Но плоть. Что рыба? – вяленый хрусталь,
Дыхание не слышно издалёка,
Так на морозе лопается сталь,
Что слово возомнившего пророка,
И я гляжу – картина велика,
Что месяцы, что звезды, что планеты –
Прекраснолики, но издалека,
Особенно в преддверии кометы.
* * *
Тирания в рассеянном свете
Всё же лучше наскальных гримас –
То амнистии редкие сети,
Амнезия ликующих масс.
Поколение падает в пропасть
И горит, пропадая во мгле,
Полыхающей глазом циклопа,
Или тушею на вертел;,
Или чучелом падшего века,
Или птицы комком ледяным,
Или молью в папахе абрека,
Или осыпью прямо за ним.
Холодает. Рассудок в упадке.
Рассыпается прахом гора. –
Мы рассеяны в мир в беспорядке,
Точно звезды в пруду до утра.
* * *
Возвращает на землю прыжок,
Если прыгаешь в воду –
Животом не ударься, дружок,
Выпей яду ли, йоду,
Валерьянки едва не флакон,
Съешь лимончик на кухне,
Или съезди в родной Тараскон
К Санчо Панса ли, Кюхле,
Словом – выбери легкий туризм,
Просвещение в рамках,
Ты… неловок, прости эвфемизм,
Твои флаги на замках –
Это радуга, молнии штрих,
Грозовые заплаты,
Прыгай в воду – почти акростих:
Ты – и камень – и даты…
* * *
На Голгофе полно невинных, правосудие – мера зла,
Тянут стрелки часов каминных тени Гордиева узла,
Изразцы порастают ликом, у вина вкус перепелов,
Говорить ли нам на великом языке или петь без слов
Заунывные песни ада, возвращаясь к верхам и вниз,
На картине в тени прохлада, на горе промеж двух реприз
Люди, щепки водоворота, ни единого просто так,
Для чего их собрал здесь кто-то? – Попытаюсь сказать: бардак
Всё, что видим, – жара, икота, тени, терции, прямота, –
Это следствие счастья Лота, вчеловечиванье креста.
Ни Гоморры и ни Содома – лишь паломники по кустам.
На Голгофе мы, друже, дома, возвращаемся по следам.
* * *
Не доверяя пустякам
И повторяющимся знакам,
Построишь бункер, а не храм –
Соблазн самопознанья лаком,
Но внешний мир, как ни суди,
Стучит и бьется без пощады,
Иначе ничего в груди,
Ни восхищенья, ни досады…
Переплетая Книгу Книг,
Что предпочтешь на оболочку? –
Воды прилежный ученик,
Каким огнем поставишь точку,
Какое скроится сукно?
И, проявляя светотени,
Прольется красное вино
На поднебесные ступени.
То паутина, то гамак
Преображаются в качели,
Горит скрижаль среди бумаг,
Сирены песню не допели,
А буря падает с небес,
Небрежно разбивая сферу,
Круша металл, ломая лес
И меру громоздя на меру.
Валторне вторит геликон,
Рвут воздух возгласы кларнета,
То Эльсинор, то Тараскон,
То марафон, то эстафета,
И на какой-нибудь доске
Прибьешься к берегу иному. –
Сколь много истин на песке,
Одна из них – тоска по дому.
* * *
Туда-туда, за белой пирамидой,
За россыпью горящего овса,
За выжившей в огне кариатидой,
За гончей тьмы созвездиями пса,
За час собаки, голову шакала,
Гнев сокола с медлительностью Баст,
За слабое подобие портала
И вслед за тем возникновенье каст,
Испытан каждый, перечтен, просчитан,
Скользит по ленте Мебиуса луч,
Не падают к расчисленным орбитам
Все те, кто непокорен и колюч,
А наверху, где нежилась Изида
И время вековало тяжело,
Что маятник, сверкает пирамида,
Не пресекая ни добро, ни зло.
Религия – не больше чем папирус,
Скатай его, поверхности чисты,
Огонь и холод выжигают вирус,
И наши гены девственно пусты.
* * *
Семена летят по ветру, как хотят – беззаботно, беспорядочно летят.
Вот одно упало в ямку у воды – поздравляю, это Чистые пруды.
А другое улетело в Сыктывкар – очевидно, там и вырастет Икар.
Третье спит среди гербария, листов, повезет слегка – разбудит «мазл тов»,
А не то вернется в сумеречный тлен, – доброволен и полет, и вечный плен.
А четвертое доверится костру, даже пепла не отыщем поутру.
Ну а пятое упало в огород и попало поневоле в оборот –
Одомашат, остригут, оберегут – не смертельный, укороченный маршрут,
Можно долго красоваться на юру, что последнему аэду на пиру,
Посылая по просторам семена, – понимаю, что и это не вина.
А шестое закатилось под настил, то ли лезет, то ль в конце не хватит сил,
Бледной тенью обернется в перегной – но и это не считается виной.
А седьмое прорастет по целине, где всё можно, даже истину в вине,
Расщеперится корнями вширь и вкось, – до свидания, родное, будем врозь.
А восьмое далеко не улетит, зяблик плачет, коростель над ним свистит –
Будет лесом, перелеском, полосой, вот под ним и я усну себе, босой.
А девятое упало на ладонь, хочешь – вырасти, а хочешь – проворонь –
Ты не дерево, не ветер, не вода, ты и сам не возвратишься никогда.
Сколько вас, горящих жизнью, на ветру… Не спешите ни в гербарий, ни к костру.
Наверху дорог несчитанная тьма, а коробочка откроется сама…
* * *
Крест занимает место в руках судьбы –
Глиняное оплывшее суеверье,
Символы ограничены и слабы,
С тем, что за дверью, сравнивая преддверье,
Видишь порог, крылечко, дорожку плит,
Всюду цветы, деревья, трава, кустарник,
Чем от порога дальше, тем четче вид,
Вот проявились сетка и накомарник,
Ниже – костер из веток и старых дров,
Каждая ветка помнит себя живою,
Тридцать шагов направо – и будет ров,
В паводок здесь по ручки и с головою.
Дерн – это память роста, земля мертва,
Голою костью стелется под дерниной,
В спрятанной жизни встретятся острова,
Выросшие из моря, со смытой глиной.
Падает, что навеки укреплено,
Дверь открывает ветер и бьет с размаха,
Третьего в местной алгебре не дано,
Выбор – источник света – пригоршня праха.
* * *
Смирись с наследием титанов, схождением материков,
Хребет, что хвост левиафанов, слегка расплывшийся с боков,
Растет и дышит ледовито, спит самоцветная гора,
По небу бродит аква вита, и сладко пьется на ура.
А не последняя ли мерка, что огрузневшая вдова,
На подвиг вдохновляет клерка, и в этом арт ди нуов;!
Ах нет, наивное искусство, двойной ошибки карамболь,
За хвост ухваченное чувство и победивший алкоголь –
Гиганты сплошь горизонтальны, и лишь венерины холмы
Ошеломительно овальны, что блеск и золото сурьмы.
Мы тоже дымчато-суровы, глаза свинцово-тяжелы,
Когда титановы покровы гоняют по небу валы,
И, как ни назови стихии, они найдут тебе урок.
Мои пророчества плохие, твои пророчества не впрок,
Оставим стариться эонам, пересыхать иным морям,
Пока вулканы склон за склоном, уподобляясь якорям,
Врастают в тихие долины, преображаются лозой,
И кимберлитовые глины перерождают мезозой.
* * *
Расскажи мне неправду, напраслину,
Чтобы я возмущался, кипел. –
Соловьи, если кормятся баснями,
Мерзлотой заполняют пробел.
Остывай, моя чага, дубинушка,
Распознать бы тебе болтунов,
Расколоть этот камень до клинышка –
Больно запах заката кленов.
Расскажи мне эпистолу, родину,
На погоде слова не горят –
Что Брунхильда, покаявшись Одину,
Побуждала к войне всех подряд.
А и наша беседа – валькирия,
Трепыхается в ребра зело,
Соловей отлетает от вирыя
До Диканьки – такое село.
Накорми переправу паромами,
Перевозчиками сэконд-хэнд,
Обязательствами невесомыми,
Транскрибировано имя «сент».
Дожидаясь беззубого вымысла,
Обливая слезами печать,
Расскажи, переправа, что вынесла,
Потому что не надо молчать.
* * *
Я вижу дурные приметы – сломавшийся стебель цветка,
Прощанье, упавшее в Лету, любовь, что пошла с молотка,
Картину, где стыд и безумье, Равеля восход и распад,
И лисье, и кунье, и кумье стремленье вернуться назад,
Горячую поступь гранита, вращающийся сталактит,
Где плакала женщина Литта и больше никто не летит,
Собаку с большими сосцами, беспомощный поиск детей,
Помпею с ее изразцами и русский кабак без затей,
И всё это сковано, смято, разбито на нечет и чет,
Как исповедь иллюмината, иллюзия прожитых бед.
* * *
Кто помянет мораль, кто эстетику, перед этикой склонит главу –
Так вдова покупает косметику, но ничто не утешит вдову! –
Города хорошеют борделями, гранд-отелями, видом на пляж,
Механической куколки трелями, тем, что дама сдавала в багаж…
Раздели мою участь неброскую, разбери и развесь мишуру,
Белым выстели улочку плоскую, застегни ее, что кобуру.
Там тупик, там движение праздное, холодает, затем не горит,
Настроение всякое-разное, выпьем «брют» и уедем на Крит,
Там быки рассуждали о вечности, парусами играла судьба…
В лабиринте искать человечности – всех молитв соляного столба.
* * *
Придет хамелеон и скажет «Аве» –
Вот так бы кто сказал грядущей лаве
Иль пробующим небо ледникам.
Пока здесь конкурс, там – перестановки,
За пешками не видно рокировки,
Проценты не мешают должникам.
Работа без свидетелей печальна,
Кого угодно до дороги дальней,
Сумы и странствий доведет не раз.
И тот, кто не в объятиях Морфея,
Внезапно встретит голубую фею,
Оставь сомненья – ты калиф на час.
Пусть даже эта вечность покороче,
Чем ночь, да только что тебе до ночи? –
Тепла ли, холодна – она для всех.
А та, что дышит рядом – дышит рядом,
Снежинку не сравнить со снегопадом,
Но лишь она действительно твой снег.
Твой снег и дождь, благодари рулетку,
Что встал не с той ноги на эту клетку,
Что жалобы набиты чепухой,
Им не пройти небесных канцелярий,
Но коли клерк оставит комментарий,
То только выбор – «память, свет, покой».
Подумаешь – наука расставаний! –
Пошарься в череде воспоминаний –
Там столько этих трогательных сцен.
И все похожи! – Каждая – отдельно,
У женщины струна виолончельна,
И память не преследует измен.
Соломинка короткая, кривая,
Зато, воспоминанье вызывая,
Я так же честен с ним, как сам с собой.
Там все акценты перевиты лентой,
Там чувства умирали эвольвентой
И донеслись до ангела с трубой.
Он – воскресил. Теперь былое счастье
Всегда со мной, и в вёдро, и в ненастье,
Отдельно от носителей. – Совсем.
Я наблюдаю трепет и соблазны
И понимаю, как они заразны,
Хотя на завтрак сладкого не ем.
Ни маленьких детей, ни страшных пугал
Не ставят в чисто поле или в угол
Надолго – наказанию предел
То сон положит, то сезон охоты,
Нам остаются сыгранные ноты
И перечень незавершенных дел.
Ты пишешь – сохраните школу танца,
Учитесь мастерству у итальянца –
Маэстро Гоцци, ломок каждый жест.
Но кончился завод, игрушка пала,
Не опустела, но устала зала,
Опять охота к перемене мест.
Что тот солдат… – Что поле после маков,
Исход любых сражений одинаков –
Вершится там, а умираем здесь.
Любить поля сражений – дар поэтов! –
Как хорошо, что мне он фиолетов,
Я не поэт – чтоб не сочли за спесь,
Немного маг, авантюрист немного,
Немного то, что отняли у бога –
Свободу с несвободой выбирать.
Поэтому пророчествам не верю
И всё прощаю ангелу и зверю,
Когда приходит время умирать.
Меняю настроение на сахар! –
Горячий чай – вполне приличный знахарь,
Ничем не оскверненный аромат…
И в жизни так – смешенье допустимо,
И смена свойств почти неумолима,
И время собирает компромат.
* * *
Что в зимнем звуке, деревянном, резком,
Звенящем до немыслимых высот? –
Как женщина, что поражает блеском
Не то румян, не то былых красот,
Он сам есть смерть, есть гибель сердцевины,
По всей длине раскрытая струна, –
Какою жизнью голоса едины,
Когда зима на сорок верст одна?
Внутри покой не снегом перетружен,
Но холодом живительных веществ,
И никому последний звук не нужен,
Ни вниз, ни вверх, ни деревам окрест.
Но что-то есть навеки в этом звуке
Врастающее в собственный запас,
Как будто той, единственной разлуке,
Пока я слышу, будет не до нас.
* * *
Мы темпераментны и тщетны, прекраснодушны и конкретны,
Не медли шаг при виде Этны, не жди подвох –
Вулканы больше спят, чем дышат, какой узор домашний вышит
На склоне тех, кто жаром пышет, вот Архилох –
Разил, язвил, тиранил, мучил – хорей не мил, а ямб прискучил,
Когда ж над ним собрались тучи – то стал святым. –
Прими поклон потокам лавы, они в веках не столь кровавы,
Как те, что в ореоле славы истают в дым…
Увы, холерик и флегматик, будь ты эмпирик и эмпатик –
Ни логик и ни математик тебе не счесть.
Измерь шагами до вершины, взгляни на кратер, на долины –
Ни ясности, ни середины, но что-то есть.
* * *
Когда вокруг одно и то же, и ночью ночь, и снегом снег,
И разделяет на прохожих и на чужих нас дикий век,
И полнит горькое сиротство не волчий, но утробный вой –
Какое уцелеет сходство с предназначеньем и судьбой? –
Где не затоптана поляна и притаившийся родник,
Там обживаться было рано, я к монотонности привык,
К чересполосице падений и околесице молвы,
Однообразию видений, от целибата до халвы,
Пустым, скупым и простодырым гостям и спутникам на миг,
Мы что-то намудрили с миром, и первый и последний крик
Слились в один протяжный выдох, бессмысленный калейдоскоп. –
Вращается праща Давида, прощай, невзрачный телескоп.
* * *
Падающей стены не убоятся тени,
Ибо обречены ежевечерней смене,
Шириться и расти, прятаться за предметы,
Нечего их пасти, главное здесь не это.
Чем нехорош провал? – Он никуда не канет. –
Если зазимовал, буря шумит в стакане,
Падающих толкнет, пляшущих обескровит,
Попеременно льнет, обыкновенно ловит.
Новое нарисуй, старое перепутай,
Иссякновенье струй даже зимою лютой
Менее страшно, чем прошелестевшей тенью
Вызвериться, что Рем, вместо местоименья.
* * *
Есть бог Гермес, есть герметичность форм,
Есть пристальность внутри или снаружи –
Не разберу, когда бушует шторм, –
Какая участь лучше или хуже.
Внутри бутыли темного стекла
Лежит письмо, разборчиво ли, нет ли,
Снаружи беспорядочная мгла
Мерцает и описывает петли. –
Спи, спутник бед. Посланцами небес
Являются обратные картины –
Вот парус появился и исчез,
А вот отлив и острова из глины…
Срок странствия и есть граница сфер,
И до и после жизнь соединима,
Но ничего не знает Агасфер –
Его бутылка из песка и дыма.
Того, кто смотрит, волны вороша,
Не тайны беспокоят и не сроки –
Еще одна уснувшая душа…
Богам предначертания жестоки.
* * *
Элизиум, вешалка века, пустынная в пальцах пыльца –
Недееспособна опека, и надо идти до конца.
Я вижу – примята мокрица, кувшинками светят пруды,
Не ласточка – серая птица срезает крылом до воды,
Сокрытая толщею ила, не статуя спит – василиск,
В себя обращенная сила, уставший от римского Приск.
Я сам себе тоже ифрита напомнил, припомнив дела, –
Построена жизнь и разбита, и кажется, что отцвела.
Колонны, фонтаны, аркады – всё тянет на выспренный стиль –
Зачем непогоде не рады? – Без пороха мокнет фитиль.
Стриги, шелкопрядовый кокон, тяни шелковичную жизнь,
За смальтой ни света, ни окон, Элизиум – сам отвяжись.
* * *
…А нравы что? – Есть правила, привычки, чужая речь… –
Не отголоски сна, но переклички, кингстон, не течь.
Работа? – Нет, деяния, поступки, слова, слова… –
Кому-то черепа на кубки, но всем – трава.
Заговори на их зверином, на их морском,
Оденься клином журавлиным, речным песком,
Прими и варварство и братство, и мир и меч,
То неразменное богатство, откуда речь…
Не стоит жить наполовину, по речке плыть,
В обрыв высматривая глину, закаты длить –
Спеши, ищи прикосновенья, с огнем, водой…
Непонимание – затменье, хлеб с лебедой.
* * *
Не хочу взвешивать, не хочу рассчитывать,
Не хочу проверять на излом…
Сколько верст пешему, где возьмут битого,
Чем окончатся игры со злом…
Без меня сватали, без меня спорили,
А теперь – как с поганым ведром –
За порог спрятали, подожгли море ли –
Всё одно вырубать топором.
Пусть не все площади занял храм с папертью
И не золото жжет на ножах,
Но у нас – каждого! – есть отец с матерью,
Что ж беспамятных зря обижать…
Не соли горького, не перчи сладкого,
Не хватайся за лакомый кус –
Не спасут бойкого, не простят гадкого,
Не укрыться за ниточкой бус…
Наша жизнь – градина, упадет – впадина,
А покатится – тает слеза!
И летят сполохи насыщать молоха,
Аметист, жемчуга, бирюза…
* * *
Куда ведет сравнительный анализ? –
Диагноз превращается в диализ –
У жизни есть досадная черта
Логической и пищевой цепочки,
Когда не вдруг отказывают почки
И шарик отлетает от борта.
Всё познается так, как познается. –
Источник чист, а вот куда прольется –
Почти случайно определено.
Что верх, что низ непостижимо плоски,
Сравнения – пустые отголоски,
А промежуток – слабое звено.
Чтоб выжить в мире непересечений,
Понадобился весь наличный гений –
Построить башню с пылью по углам,
Затем сплести вокруг мифологему,
Обрушить в назидание систему
И вновь всё разделить напополам.
Мы – не внизу, а в полосе прибоя. –
Оправдывая действие любое,
Опять сравню не цели, но судьбу –
Не властен рок, но и не властен случай,
И в штиль пыльцой ложится прах летучий
Всё ближе к Геркуланову столпу.
* * *
1
Раздели мир на две половины –
То одна, то другая темна –
На одной первородная глина,
На другой проросли семена.
На поляне поляницы в полдень
И кикиморы к часу Быка,
И хотелось бы слово промолвить,
Да боюсь одного пустяка –
Перепутаю Слово дневное
С закрывающим Словом ночным,
И пробудится семя хмельное,
И окажется мир молодым. –
Снова Сад, каждой твари по паре,
И неведомых тропок разбег…
И боюсь, пожалею о Даре,
Но запомню, что я – человек.
И, опять разделяя Начала,
Будем музыку плавить в слова,
И одна половина молчала,
А другая всегда неправа.
2
Раздели мир на две половины –
Ошибешься на добрую треть –
Это треть журавлиного клина,
Остальному недолго гореть.
Приступая к судьбе и разлуке,
Выбираем друзей и врагов,
Выдуваем из дудочки звуки,
Вызываем сравниться богов. –
Те приходят, и плачет жалейка,
Исчезают границы миров,
Так у дома рыдает еврейка –
Для чего ей покинутый кров.
Пусто в мире без птичьих полетов
И под ветром шумящего дня –
Словно музыку выключил кто-то,
А потом позабыл про меня.
Повторяя одну половину –
Забываешь, что было в другой,
Незаметно спускаясь в долину,
По дороге короткой такой.
3
Раздели мир на две половины,
Ошибешься на добрую треть –
Так одна половина невинна,
А вторую не надо жалеть.
Полоса между ними – заплата,
Полюса – это пламень и лед,
Только лед – это сон без возврата,
А огонь – без возврата полет.
Между ними – границы столетий,
Прах безумия, снег высоты –
Прокати на зеленой карете –
Опусти разводные мосты…
Я спиной эти трещины слышу
И руками держу берега.
Ледоход или паводок ближе –
Из-под рук убегает река.
Ах, вода, ты бежишь по живому,
Потому ты – живая вода.
Что осталось от снежного кома? –
У вершины окалина льда.
* * *
Ни камень, ни песок, ни мерзлота,
Ни корень, ни вершина, ни побег
Не возмутят поверхности холста,
Не остановят половодье рек.
Все вехи, все холмы, все маяки –
Лишь бабочки осей координат,
Так воздух ткут жуки и мотыльки,
Зияющий от птичьих серенад!
Прости меня, свинцовая вода,
Что тает серый ноздреватый лед,
Что ты сама соткалась изо льда,
Что долог разрушительный полет
Наверх, сквозь камень, через пустоту,
В нечувственную влажную купель,
В которую я скоро прорасту,
Но воплотить пророчество – не цель.
* * *
…И нет уже ни Лебедя, ни Леды,
И море загоралось на закат,
И в моде задушевные беседы
О том, как мудро уходил Сократ,
Кентавр Хирон, Лаконики создатель,
И мой приятель или даже друг. –
Остались гид и бытоописатель –
Апокрифы, стирающие круг.
Но девственным не стало побережье –
Курорты и доходные дома.
Жить в памяти – вот поприще медвежье! –
На севере хотя бы есть зима.
Здесь по весне всё жаждет пробужденья
И птицы возвращаются на круг,
Как не было осеннего смятенья,
Панического шествия на юг.
Что сохранится в генах от рассказа,
Что переполнит чашу и сразит?
Наверно, музыка, трагедия экстаза,
Что всё еще над водами скользит.
* * *
Верные долгу, верней – догматам,
Верим себе и своим стигматам,
Всякий отмеченный мором атом
Свят – или «свят-свят-свят»!
А в глубине ненасытной топки
Лишь саламандры находят тропки,
Да обращения ныне робки –
Космос похож на ад
Тем, что граничен, да безграничен,
Сонмом глазеющих возвеличен,
Свет, доходящий до нас, вторичен,
Ближе второе дно. –
Первое дно – это бег системы,
Ромул, идущий увидеть Рема,
Или Ламарк в толкованье Брема,
Или вода в вино.
Ну а второе – озноб по коже, –
Звезды и люди – мы так похожи,
И возвращаем, что нам не гоже,
В мир – или всё же в ад?
Вот и пылает у дна комета –
«Альфа» сказавши, мы скажем «Бета»,
Если ты смотришь в себя, то это
Истинный взгляд назад. –
Там же, где дно, там и весь колодец,
Ты у поверхности инородец,
Либо по звездам пиши свой кодекс,
Либо ищи нору.
Так мы со светом играем в прятки,
Сфинкс порождает свои загадки,
На небе всюду горят заплатки,
Дабы пропасть к утру.
* * *
Пал обернется гарью, и ветер гонит
Злые сухие хлопья по бездорожью,
Мертвый остаток жизни в воде не тонет,
То, что сгорело, после объявим ложью –
Слишком болело, было нерукотворно,
Стоило мало, да отнимало время,
В бедную почву падали ночью зерна,
Солнце взошло – бездымно сгорело семя.
Лучше не помнить, жить на краю пустыни –
Справа деревья, слева песок и сажа,
И остается несколько легких линий,
Ветер стирает – невелика пропажа.
*
Вот и не плен терзает, но чувство меры:
Хочешь достичь предела – ищи опору,
Или тобой займутся иные сферы,
Так у вершины больше не видишь гору –
Только простор и прочие атрибуты,
Камни у ног и птиц впереди и сзади,
То, что мы больше все-таки лилипуты
И не повинны в синтезе и распаде –
Разве частица знает свою орбиту? –
Просто летит, летит, и ее встречают.
Здесь, у вершины, дышится как сквозь сито
И облака у ног никогда не тают,
Здесь не живут, и я не смогу остаться,
Если не завершил своего полета,
Как это странно – спрятаться, затеряться
Там, где пройдут века, как большая нота,
Слово звучит сухим незнакомым треском,
Хватит свободы, – здравствуй, моя равнина! –
Я не забыл твои витражи и фрески,
Ибо в основе те же песок и глина.
* * *
Пусть в юности цена всему – незнанье,
Невежество, доверчивость и стыд,
Но все-таки – сравним воспоминанья –
Атлантам не постичь Кариатид.
Так, скорлупу всеведенья раздвинув,
Выходишь в мир, от любопытства глуп,
И ищешь там вторую половину,
Идешь в ощип и попадаешь в суп.
Какой навар, скажи, титан и стоик? –
Единый шаг – и мир у наших ног? –
И падаешь, последний алкоголик,
Античный, не меняющийся бог…
А женщины изменчивы и кротки
И выживают в Новые века –
И уплывают в будущее в лодке,
Пока о нас заботится Река…
* * *
Причуды плавающих и прихоти их темны,
Ни ход событий, ни ход течений не обозначим –
На каждом острове есть колодец и есть волхвы,
В воде коряги – списывать неудачи.
Забьешься в угол – оттуда дует, летит песок,
Я строю башню, но слов суглинок не держит камень.
И время тянет, как балерина, во тьму носок,
И режет леска, но ты хватаешь ее руками…
Придумай воздух, в котором будут и свет и мрак
Чередоваться, меняться знаком, творить восходы…
Но без заката, мой друг пернатый, увы – никак,
И птица с рыбой – лишь тень друг друга, и всюду воды…
* * *
Ну – яблоко, ну – персик, ну – изюм –
Позеленел и незаметно высох,
Ля пом дё тер, да на конюшне грум –
Сей герб не на щитах, а на кулисах. –
Никто не верит в истину, она
Не то что растворилась – разыгралась,
Как выпила зеленого вина
Иль в молоке кипящем не купалась.
Слова о ней – ни к славе, ни к стыду,
Ни к бытию – продолженное время! –
Не приведут – я сцену обойду
И за кулисой полюбуюсь всеми.
Естественно голодною порой
Изображать героя и злодея,
Не смыслом восхищаясь, но игрой! –
Всё меньше настоящего умея.
Рисунок выцветает, преет ткань,
Секутся нити, обнажая задник,
Никто не скажет: «друг мой, перестань!» –
Теперь на ткани нарисован всадник. –
И где то яблоко, наивный скарабей? –
Срастутся новонайденные части,
И снова будем жить среди людей
Иллюзией гармонии и власти.