Брат мой Лермонтов.
Роком и веком гонимый,
Ранний вестник на русской спокойной равнине.
На кремнистых дорогах твоих
Конь споткнулся — упал и затих.
Ни свободы в России, ни тайного выбора,
Даже имя из гвардии выбыло.
Постарались, архивы кровя,
Мгла от Зимнего, тьма из Кремля.
Век-опричник в казённой шинели чернеет.
Пой, поэт, песню пой, только парус не рви.
Не пейзажный, он в русском пейзаже белеет,
Одинокий, как Пушкин в народной любви.
В демонических бреднях витает Европа,
Тяжко топчет в Россию кровавые тропы.
Изначально свиреп и надолго жесток
Набухающий грозами юг и восток.
Ум пылает, душа, возвышаясь, мятётся.
Самый трудный поэт, я прошу, я молю:
Отчего наша острая мысль остаётся
Той же странной любовью в родимом краю?
О какое блаженство есть в тучке жемчужной!
В гордой чести, в любви, нам не нужной
и нужной!
С глаз долой от ревнивых, насмешливых глаз.
Дан приказ — и карету нам, и на Кавказ!
И какие бы Демоны там не грозили, —
На прямой поединок выходят бойцы….
Удалого Калашникова
не казнили.
От него по широкой Сибири
пошли удальцы.