Мела зима позёмкою
до боли и тоски,
солдаты хлеб ножовкою
пилили на куски.
Ругаясь в стыль промозглую,
по-братски строг и груб,
делил буханку мёрзлую
сибирский лесоруб.
Он, повернув товарища
лицом на край в дыму,
пайка касался варежкой
и спрашивал: - Кому?
куски лежали горкою,
солдатский сузив круг,
и перекличка горькая
там обрывалась вдруг.
Чуть свет, в заре рассвеченной,
убит туляк Смирнов,
и похоронен вечером
курянин Иванов...
Рука к пайку не тянется,
не следует ответ...
пусть он живым достанется,
хлеб тех, кого уж нет.
И хлеб тот с доброй ласкою
и клятвой пополам
брала рука солдатская
и отдавала нам.
А я, поднявши голову,
кормилец и "орёл",
по пепелищу голому
в подвал семейный брёл.
Я к дому не запаздывал,
не замерзал в пути:
меня грел хлеб за пазухой,
оттаяв на груди.