Александру Денисенко
Не ропщи на судьбу. Закапканенным намертво зверем
не грызи свою цепь. Пусть влачится, гремя между строк.
Всё ладом. Всё как надо. Всего-то лишь только, поверь мне,
волхованья пророчицы Вёльвы сбываются в срок.
То старуха-ведунья в погибшем былинном совхозе
варит зелье из трав ( и отвар, как я вижу, готов),
пока муж-комбайнёр на погосте в ответственной позе
спит и видит всех нас по ту сторону звёзд и крестов.
Что она там бормочет, безумная старая ведьма?
Слышишь ты или нет? Пробудись комбайнёр-Святогор!
Шевельнись. Но-не слышит. Оглохнул от горя, наверно,
пока внук пропивал до последней запчасти мотор.
И такая, пойми, на душе регулярная сутемь,
оттого, что и мы, что и мы отойдём в обмолот.
Не поднять. Не понять. Не пробиться травинкой до сути.
Даже если из нас соберётся один Ланцелот.
Даже если старуха припомнит такие заклятья,
что хоть в дым, хоть в огонь, хоть в драконью пожарную пасть.
Но забыла. Не помнит. И горит миражом на закате
её призрачный дом, как нетленная пыльная снасть.
Мы сквозь дыры её беспрепятственно Идем, как мелочь.
Как зола или дым. Косяком, косяком – на закат.
И гудит, и бормочет в стропилах обугленных мелос,
и, присевши на корточки, в дудку дудит просто так.
Без лукавства и смысла. Проделав свистульки в былинке.
Волосатится пламенем в кровлях смолистых скитов.
И несвязно лопочет дремучие были-былины,
пока варит пророчица зелье из трав и цветов.
Ну так спойте хоть это! Коль маете-можете, спойте!
Со святыми затем упокоя всего Ланселота за сим.
Не мечём. Не щитом. Так хотя бы словесным брандспойтом.
Чем тушить её, душу? Коль так непутёво горим!
А помимо, прошу, не ищи вещества того слова.
Не моли исцеленья у трав луговых и корней.
Позабудь обо всём, что манило тебя мотыльково.
Вся-то память её-склеротический поскрип ветвей.
Ну давай хоть пойдём по экземной морщинистой почве.
И споткнувшись о цепь и о ржавый гремучий капкан,
человеков, зверей, птиц и рыб каменистые кости
соберем. И воздвигнем последний печальный курган.
До 2000 г.