О драконьих лесах и слепых залетейских озерах
Словно плугом по пашне, пишу я нелегким пером.
Мой учитель твердит: поначалу творить - это вторить
(А потом бросить правила в море, сказал Кальдерон).
"Легконогий Меркурий, жезлом поправляя сандалии".
"Черепаховой лирой одарен блаженный Терпандр".
Словно шпильки в прическу, в сюжет загоняю детали.
(Словно иглы под ногти. И сверху - трагический бант).
Он не видит меня. Ну еще бы: такими глазами.
Силуэт угловато чернеет в холодном окне.
Я вставляю вопрос, где затронут пифийский гекзаметр,
Умудряясь при этом не спутать "акме" и "акне".
Я плюю на него! Не муштрою выходят в поэты.
Я опять прихожу, и сижу, и пишу, и пашу.
Несоленая соль - лучше Бога не скажешь об этом,
Беспоэзный поэт - с пошлым бантом трагический шут.
Я плюю окончательно! К черту! На женские курсы,
Вышиваю крестом - или гладью - да ну их в Аид.
Исколовшись иглою, бегу Помяловским из бурсы,
Мой учитель, в две точки уставясь, за дверью стоит.
Я, наверное, сплю (Кальдерон). И, не веря глазам уж,
Как слепая, руками (и с шумом роняю пакет).
Он собрал, что упало, и вдруг: "Вы выходите замуж?
Никогда, никогда! Как хотите. Но вы же поэт."
Я не помню, что дальше. Терпандр погружается в Лету.
Бант был мокрым - от слез? И, наверно, уже ввечеру
Я клялась, что умру нецелованным детским поэтом
(Как и дочке потом поклялась, что совсем не умру).
И опять под холодным окном с колдовским силуэтом
Ничего дорогого у Бога уже не прося,
Я хихикаю вдруг (это можно - я числюсь поэтом):
Ну, конечно же, Боря был прав: он похож на гуся.