Работу получил я по наследству.
Я не хотел! Я был здесь ни при чем!
Но люди затвердили это с детства:
сын палача стать должен палачом.
Не изменить ни крови, ни природе.
Я за ступенью прохожу ступень.
Казнимый только раз на плаху всходит,
палач туда приходит каждый день.
И в миг, когда топор я поднимаю,
Душа, как пот, вся вытекла из пор.
Господь, Господь! Я недостоин рая!
Господь, прости!
И упадет топор.
Иду домой. Один. Перестрадаю,
переживу. Ведь я привык страдать.
Ногою пса голодного пинаю.
Пью. Как на плаху, падаю в кровать.
Глаза закрою–и средь мрака ночи
вдруг вспыхнет совесть, осужденье зла,
и некий свет до крови режет очи,
смертельно яркий, острый, как игла…
Во мне, как зуб, прорежется сомненье,
лишая сна, покоя, тишины,
и я схожу по медленным ступеням
к сознанью долгой, тягостной вины.
Молюсь. Вдруг плюну на икону злобно–
и разрыдаюсь. Вниз направлю взор.
А луч луны вдруг озарит упорно
лежащий под божницею топор…
Но кровь—зовет. И не изменишь крови.
Но мир жесток, где плач смелей, чем смех,
Где крылья страсти тянут вниз сурово,
А совесть–груз, что поднимает вверх.
Со смертью завтра я сыграю в кости.
Проснусь в слезах, унижен, зол и мал,
чтоб снова на бревенчатом помосте
тем злей казнить, чем больше я страдал.