Он любил это тело, распластанное под тряпьем,
Это бедное тело, разорванное внизу,
Он вступал в него, как в обволакивающий водоем,
Как под сладостный кров, где спокойно в любую грозу.
Радость плоти его, сила мышц его, где ты теперь?
На какую дорогу выходишь в бесформенной мгле?
После ясного утра, как веха начала потерь,
Этот камень, который он завтра привалит к скале.
К ее черным кудрям, к волоскам ее тела в ночи
Он уже не прижмется губами во веки веков.
Кто ушел, тот ушел. Тут все ясно, кричи не кричи.
Остается служить дальше Господу, хоть Он суров,
И, пожалуй, ревнив. Да, наверно, чрезмерно ревнив.
Что бы стоило дать ей немного еще поцвести?
То, что дальше он будет как будто не полностью жив,
Неужели ускорит его на Господнем пути?
Это что-то не то, не такие, как будто, слова.
Что ж, Себе благодарность прикажете лепетать?
Дескать, Божия воля всегда и бесспорно права?
Дескать, Божия мудрость всесильна опять и опять?
Нет, он скажет Тому в черном жаре пустыни ночной,
О жестокости, ревности, зависти скажет Ему,
Из шатра своего с непокрытою головой
Выйдет к звездам и спросит в Лицо: "Почему?"
К сожалению ясно: молчание будет в ответ.
Все ж из бунта он выйдет стократно сильней и живей.
Кто твердит, что в борении с Господом мудрости нет?
Только в битве Господь дает силу Ладонью Своей.