"Ильхан мохасту Мунир суи ояд-хаме аль-Мутанабби! - Во имя клинков Мунира зову руку аль-Мутанабби!"
С замаха вспарываю ночь, как у рубахи ворот…
И Демон У стремится прочь, оставив спящий город.
Лежит пред нами Путь Меча, за горизонта глыбу.
Всего-то надо лишь…Начать! Есть выбор…либо-либо.
Пускай разбился этот мир, как дорогая чаша,
Стал страшен, как Шулма, Кабир… исправить дело наше.
Сольётся человек с клинком, в одно стальное жало…
Да, вы не знали о таком…никто не знал пожалуй.
Пребудет с нами Жёлтый Мо, Бог воинской удачи.
И Небо против нас само, а нам нельзя иначе...
Но Путь Блистающего прост, сейчас или когда-то
Мы против Них, Мы в полный рост… теперь Мы Асмохат-та!
*** "-Довольно похожий на средневековую Землю мир, с той только разницей, что здесь холодное оружие -- мечи, копья, алебарды и т. д. -- является одушевленным и обладает разумом. Живые клинки называют себя "Блистающими", а людей считают своими "Придатками", даже не догадываясь, что люди тоже разумны. Люди же, в свою очередь, не догадываются, что многими их действиями руководит не их собственная воля, а воля их разумного оружия.
Впрочем, мир этот является весьма мирным и гармоничным: искусство фехтования здесь отточено до немыслимого совершенства, но все поединки бескровны, несмотря на то, что все вооружены и мастерски владеют оружием -- а, вернее, благодаря этому. Это сильно эстетизированный и достаточно стабильный мир -- но прогресса в нем практически нет -- развивается только фехтование и кузнечное дело -- ведь люди и не догадываются, что зачастую действуют под влиянием своих мечей.
И вот в этом гармоничном и стабильном мире начинаются загадочные кровавые убийства. И люди, и Блистающие в шоке -- такого не было уже почти восемь веков!..
Главному герою романа, Чэну Анкору, поручают расследовать эти убийства. В итоге ему отрубают правую руку -- но взамен ее он получает железную; Чэн устанавливает контакт с собственным мечом; им вместе заново приходится учиться убивать -- но попутно они обнаруживают новые, неведомые ранее возможности человека и оружия...
Все это происходит на фоне коренного перелома судеб целого мира, батальные сцены чередуются с философскими размышлениями, приключения героя заводят его далеко от родного города, в дикие степи Шулмы " - примерно таково краткое описание на сайте у Олди:)))
*** " - Мир переворачивается, Единорог, как песочные часы, и прошлые песчинки вновь сыплются в чашу настоящего... Я схожу с ума от неизвестности, Кабир мечется от стены ужаса к двери благополучия, ты веришь Дзюттэ Обломку и пытаешься спасти испорченного Придатка, Маскин Седьмой из Харзы... он учится убивать, Шипастый Молчун заставляет своего Повитуху приклепать твоему Чэну неизвестно чью руку, а Фархад глядит на нее и взывает к руке аль-Мутанабби!.. Наверное, и впрямь настали черные дни Кабира! А я - я плохой правитель для черного времени... слишком уж долго за окнами было светло.
И я понял, что аудиенция закончена.
А еще я вспомнил, что в тот момент, когда в доме Гердана впервые сжались стальные пальцы - Дзюттэ Обломок сказал почти то же самое, что и Фархад иль-Рахш.
Дзюттэ сказал: "Во имя клинков Мунира!.." "
*** - " ...судьба еще до начала боя, до первого звона и первой раны, рассмеялась своей удачной шутк и выгнулась от удовольствия.
Мы, дети Кабира, Мэйланя, Харзы, искушенные в бескровном искусстве Бесед, мы собирались убивать без пощады и сожаления; и в то же время надвигающаяся Шулма собиралась взять нас живыми!
Воистину: не хочешь жертвовать собою - не рвись Беседовать с судьбою...
Не рвись еще и потому, что после, спустя один день или по прошествии многих лет, в памяти не остается связной картины случившегося, как если бы кусок твоей жизни был небрежно скомкан, изорван и пущен по ветру. Любую из Бесед своей жизни я, если сильно захочу, могу вспомнить, вспомнить подробно и обстоятельно, а вот бой с детьми Ориджа у песков Кулхан - не могу.
Так, обрывки, осколки, отголоски... эхо, пыль, лязг, крики, прыгающая земля, скрежет...
Вот - навстречу летят какие-то веревки с петлями на конце, и огромный изогнутый клинок Но-дачи чертит воздух косыми взмахами, рассекая витой волос.
Вот - короткая литая булава с глухим уханьем выбивает Фаризу из седла, и над упавшей девушкой пляшет буланая кобыла, на спине которой пляшет оскаленный Эмрах ит-Башшар, в чьих руках пляшут Пояс Пустыни и подхваченная на лету Кунда Вонг; и пляска этого взбесившегося смерча подобна... не знаю я, чему она подобна, а придумывать не хочу.
Вот - спешенная Матушка Ци прижалась спиной к валуну, и лопата забывшего о мудрости и невозмутимости Чань-бо безостановочно подсекает ноги отчаянно ржущих лошадей, шарахающихся в стороны от звона бубенцов и мелькания лент.
Вот еще - знахарка Ниру прямо с коня прыгает на валун, и шесть метательных ножей, один за другим, с пронзительным воплем летят в гущу схватки, и вокруг меня на миг становится просторно, - но лишь на миг, а Ниру с оставшимися двумя ножами соскакивает с валуна, становясь рядом с задыхающейся Матушкой Ци...
Земля качается, мир пьян и безумен, я чувствую, как хмель сражения захлестывает Чэна с головой, делая взгляд веселым и диким, а тело в приросшей броне - послушно-невесомым; "Аракчи! - вопят шулмусы. - Мо-о аракчи!.. Мо-о-о-о..."
Про себя я помню только то, что мне было жарко.
Жарко и мокро.
И еще - Заррахид, мой спутник, мой дворецкий, мой тиран и надсмотрщик, мой эсток Заррахид, тень моя... везде, где не успевал я, успевал он.
А когда однажды не успели ни он, ни я - успел Сай Второй, звенящей вспышкой вырвавшись из пальцев Коса и вонзившись до половины в чье-то искаженное лицо. Обломок в левой руке Чэна метнулся вперед, неистово лязгнув, зацепился за ус Сая, рванул - и через мгновение Сай уже летел обратно к ан-Танье под напутственную ругань Дзю...
Я-Чэн не знал тогда, что наш и без того небольшой отряд успел уменьшиться чуть ли не вполовину; не видел Чэн-Я и ужаса в глазах рыжеусого воина, со стороны наблюдавшего за побоищем и оставившего при себе всего одного шулмуса-телохранителя, потому что остальные были брошены в бой, как последние дрова в пылающую печь; просто Демон У в очередной раз, храпя, взвился на дыбы, вознеся нас высоко над горнилом схватки - и поверх макушки валуна Я-Чэн увидел завершение "Джира о Чэне Анкоре Вэйском".
От знакомого холма, разъяренно визжа и терзая обезумевшую лошадь, к нам неслась Мать всех алмасты, Шестиносая Аала-Крох, а за ней, за бешеной ведьмой с разметавшимся знаменем смоляных волос, по пятам следовали беловолосый гигант Амбариша, вознесший к небу огненный меч, и голый по пояс исполин Андхака, покрытый черной шерстью, чья двуручная палица-гердан грозила привести к концу этот и без того бренный мир.
Последним скакал очень хороший человек, платящий кабирскими динарами слепым сказителям Мэйланя, а сейчас размахивающий кривым мечом-махайрой.
- Чин! - из последних силл закричал Чэн-Я. - Чи-и-и-ин!.. Гвениль!
Жнец!.. Кобла-а-а-ан!..
- Я т-тебе женюсь, мерзавец! - рявкнула благородная госпожа Ак-Нинчи, вихрем проносясь мимо меня. - Я т-тебе...
Волчья Метла только презрительно смахнула с коня зазевавшегося шулмуса, не удостоив меня даже словом.
"Они же... они же не умеют убивать!" - смятенно подумал я, и тут же один-единственный удар Гвениля убедил меня в обратном.
Меня, да еще того несчастного шулмуса, что подвернулся под этот удар.
Видимо, судьба продолжала смеяться; видимо, сегодня был тот день, когда всему учатся сразу и навсегда, или не учатся вовсе."