Звезда по небу поднимается вверх.
Все выше, и выше, и выше она.
Идёт какой-то неизвестный человек
и громко кричит:
"Да здравствует война!"
Молод,
безус
и длинноволос.
В глазах горит иронии яд.
"Имя?" - "Исус."
"Фамилия?" - "Христос."
"Вы?!"
"Я."
"А как же говорили, что будет какой-то знак?
Ну ладно, можно и без знака. Ура! Ура! Слава нашему богу!"
"Тихо! Тихо. Никто не должен знать.
Я пришел указать вам дорогу.
Всем вам,
которым жизнь жмёт,
я заявляю, что выход есть.
Только не будьте мягкими, как мёд,
а будьте жестокими и жёсткими, как жесть.
Будете жёсткими - и счастье рядом.
А будете мягкими - и счастью не бывать.
Ни ждать, ни просить, ни молиться не надо,
а надо просто: идти - и убивать.
Всех - у кого слишком жирная морда,
всех - кто обманом живёт одним,
всех - кто сегодня из слуг народа
превратился в господ над ним!"
И от этих слов
у каждого в груди
взорвалАсь духовная атомная бомба.
Весь мир поднялся и крикнул: "Веди!"
И даже мёртвые встали из гроба.
И пошла лавина,
и за ней - лавина,
и за той за лавиной - лавинища.
Мы убивали, нас убивали,
виноватых убивали и невинных.
Кровь текла и клокотала,
и опять текла и клокотала,
и опять текла и клокотала ещё и ещё.
И снова убитые падали и падали.
Но крепко стояли вражеские устои.
И самые слабые стали спрашивать:
"А надо ли?
Стоит или не стоит? А может, не стоит?
Лишь бы жить, пусть плохо - лишь бы жить,
чтобы сердце билось, грудь дышала.
Для чего ж нам головы ложить?
Просто - жить, и то не так уж мало."
И тогда он встал, обвёл глазами стадо,
и в его глазах сверкнули черти.
"Чтобы победить, - сказал он, - надо
быть готовым
к смерти.
Я тоже хотел бы жить,
в тишине,
без боёв,
но все-таки я пойду
и умру
в бою.
ВАШИ слёзы заливают лицо моё.
ВАШЕ горе разрывает душу мою.
Я был такой, как все, я нюхал запах роз,
но мысль моя жила в железе строгом,
и вот я рос, и рос, и рос, и рос
и вырос - Богом.
Одна из глаз моих слеза,
от радости или от горя,
на землю скатится скользя,
одна, всего одна слеза,
и будет - море.
Вам без меня нельзя.
И мне без вас нельзя.
Идите же за мной и слушайте не споря."
И исторгнув предсмертный,
но радостный
стон,
вновь рванулась толпа на штыков острия.
И каждый думал: "Я - это он."
И каждый думал: "Он - это я."
Кого застрелили и кто упал
сапогам зеркалящим в лак,
того подняла и несёт толпа.
Он в крови, он красный, он флаг.
Пусть города ограды этажат,
пусть в грудь штыком вонзаются измены,
важно не дожить, важно - дожать
последнюю каплю из вены.
Еще недолго.
Чуть-
чуть.
Еще одного, последнего, убейте, -
и на далеком горизонте
из-за оранжевых туч
появится красивое лицо победы.
И вдруг, вдруг...
Не может быть, нет!..
Мы думали, что он бессмертный, а он...
А может быть, это бред?
А может быть, это сон?
А может быть, это - только вид?
А может быть, это только кажется так?
Склонились. Нет, действительно убит.
Как говорится, странно - но факт.
Ага, значит будет сейчас вознесение,
небо раздвинется под грохот архангеловых труб.
Но нет, не раздвинулось небо осеннее.
Обыкновенное небо, обыкновенный труп.
Встали и стоят.
В головах туманяще
рассеивается призывов посеянный сев.
И кто-то тихо сказал: "Обманщик,
оказывается, он был такой же, как все."
Как будто с сознания содрали покровы.
Всё стало предельно просто и ясно.
Стадо разбредалось.
И напрасно капли его крови
кричали им: "Стойте!" - Напрасно.
Ветры рванулись, рыдая и воя,
и ринулись в небо порывом гудящим.
Он был мёртв.
Но лицо его было живое
и злобно смотрело в спину уходящим.
И казалось, кричали его глаза:
"Люди! Вы - не люди, вы суки!"
Столько было в них чёрного зла.
Столько было в них огненной муки.
Покатилась звезда из туч,
и её угасающий луч,
пробежав по изгибам лица,
отразился
в глазах
мертвеца.