(Поэма)
«И враги человеку – домашние его».
Мф. 10:36
Порою, взглянув нелюдимо,
Как от боли зубной покривясь,
Старый дед повстречается с сыном...
Тот в станице – советская власть!
«Будь здоров! Со Христом, Кондратий, –
Сняв фуражку, скрипит старина: –
Я, родимый, насчёт твоих братьев.
Слых идёт, возвертаются к нам».
«Что же, встретим, папаша, как надо! –
Кондрат зло скосил карий глаз: –
Особенно старшего гада
С душой бы ухлопал зараз!»
«Ты что же, сынок? Что гутаришь!
Своё отсидел Николай.
Другой теперь сам – «товарищ»,
Ты этого не забывай».
«Волки, батя, они, а волку
В луговине траву не щипать!
Хоть и хвост прищемили, да толку
Ни на грош, под такую их мать!»
«Ладно, сын, власть твоя, не наша.
Вы сверху, мы снизу пока...»
«Уйди, ради бога, папаша», –
Кондрат оборвал старика.
Ушёл, стукнув дверью сердито.
Кондрат полистал дела:
«Шалят помаленьку бандиты,
Лихоманка бы их взяла!
А тут и своя чертовщина…
Несёт же нелёгкая вдруг!
Старший – явная будет вражина,
Ну а Ванька – его лучший друг!»
* * *
Полдень курится дымкою знойной,
Под копытами хруст сушняка...
Край Донской, принимай, край привольный,
С польских битв своего казака!
Едет Ванька. Дорога – вдоль речки...
Треск цикад, будто хор бубенцов.
Вдруг рванул кто-то грубо уздечку,
Ствол обреза зевнул в лицо.
«Слазь!» – шагнул на тропу бандюга,
Сзади выросли двое ещё...
«Тю, застрелишь старинного друга!
Не узнал односума, Борщёв?»
«Ванька? Вот так дела, Миронов!
Сколько лет, сколько зим? Ну, давай,
Слазь с коня, угощу самогоном...
Эй, Гришуха, а ну наливай!»
Сели. Выплыла четверть с сивухой...
Всей-то банды – пять с лишним бород.
«Ну гутарь, Ванька, мы тебя слухаем,
Как продал ты казачий народ?»
«Что ж, Борщёв, как тебе угодно...
Был в Крыму и поляков рубал.
За всё это теперь я свободный,
Думай сам, я своё обсказал!»
«Ладно, Ванька! Езжай себе с богом...
Не тебя бы, Кондрашку поймать!»
И, взглянув на приятеля строго,
Прошипел про какую-то мать...
* * *
«Мать, ну что там, не видно Кольки?»
«Нет ещё, как с утра пропал,
На жену поглядел лишь только
И куда-то в район ускакал».
«Горе, горе мне, мать, с ними...
Не к добру это всё, не к добру.
Нынче тешусь я снами лихими,
Видно, скоро, старуха, помру!
Только б Ваньку дождаться и можно
Собираться в далёкий путь...»
Дед вздохнул, закрестился набожно,
И поскрёб дребезжащую грудь.
* * *
Ревком, как встревоженный улей:
Днём бодрствуют, ночью не спят...
Опять напоролся на пули
В станице Лихой – продотряд.
В другой кулачьё подпалило
С пшеницей колхозный сарай...
Прорвался чуть ли не силой
К ревкомовцам наш Николай:
«Что за чушь, не согласный я вовсе!
Ну, был против вас, отсидел...
А брат говорит: готовься!
Подведём, мол, тебя под расстрел.
Разговор, мол, с такими – под пулей,
Мол, тюрьма таким – вечный дом!»
Сотрясаясь, жужжит, как улей,
Большевицкий казачий ревком.
* * *
Ванька снова в дороге...
Станица
Замаячила уж вдалеке.
Справа тащатся старые дроги,
Да лодчонка плывёт по реке.
Всё знакомо! От каждой травинки
До скорёженных ветром жердёл,
Где когда-то с соседской Маринкой
Он венки васильковые плёл.
Всё прошло. Отцвело их лето!
Нет венков, бабой стала она,
Что была самой любой на свете...
Всё испортила эта война!
Три зимы, три окопных года...
Революция. Снова поход...
Сколько сгинуло в битвах народа!
Сколь оставлено вдов и сирот!
А за что... Для чего же всё это?..
Ванька яростно стиснул виски...
Вдруг винтовки ударили где-то,
Зашумели в ответ колоски.
«У Борщёва!» – мелькнула догадка.
Ванька глянул на пыльную даль
И в станицу погнал без оглядки,
Прорубая стеклянную гарь.
Там, в станице, глухая тревога,
Слухи пчёлами злыми жужжат...
Наконец запылил по дороге,
Бравший банду в байраке отряд.
«Вот он!» – Ванька скрипит зубами,
Выпрямляясь поверх голов...
Между дюжими казаками,
Весь в кровище шагает Борщёв.
Поглядел искоса, улыбнулся:
Не горюй, мол, дружище Иван!
Ванька сник весь, поспешно нагнулся
И покинул гудящий майдан.
* * *
Ночь. Покой. На базу ни звука...
Лишь цикады трещат под окном
Да лениво соседская сука
Тихо тявкнула раз перед сном.
Припозднилась лихая гулянка,
Зевота, – аж корёжит рот...
Поглядишь – заурядная пьянка,
Отходная от сельских работ.
«Пей, родимые! – хныкает старый, –
Всё одно пропадать трын-травой!
Нынче нас, как однажды татары,
Полонили завзят с головой.
Нынче сею я, братцы, мало,
Всё одно под гребло заберут!
Нынче нас, казаков, комиссары,
Как скотину, за грош продают.
Колька, пей! Я ещё достану», –
Плачет старый и лезет опять
То в подпол, то к меньшому Ивану,
То Николу начнёт обнимать.
«Вы одни мне сыны! И только...
А виною всему Кондрат! –
Снова плачет и сетует горько:
Мне не сын он, а вам не брат!
Раскулачить меня собрался
И на север далёкий угнать...»
«Полно, батя! – вдруг Колька поднялся, –
Засиделись, и честь пора знать!
Я бывал в тех краях... Поучили
В лагерях меня кое-чему!
Полно, батя!.. Своё получили
Мы по горло за энту войну!»
* * *
А в станице опять неладно:
Участковый куда-то пропал!
Наш Кондрат ходит туча-тучей,
Ночи три уже кряду не спал.
Снова порохом тянет по балкам,
По далёким степным хуторам.
Тлеет злоба колючим огарком,
Снова контра то тут, то там...
Офицеры народ баламутят!
Николай – бывший сотник никак...
И решает Кондрат: «Непременно
Нужно братца спровадить в ЧеКа!»
…Поутру прихватили с постели,
На жену и взглянул-то разок...
Брать с собой ничего не велели:
Мол, отпустят... Сидел уже срок!
Увезли поутру Николая,
А на завтра, степным ветерком,
Прилетела печаль роковая:
Расстрелял его ночью ревком!
Как шальная завыла бабёнка,
Тестю в ноги упала в слезах.
Придавила, наверно, ребёнка!
Чай, дурёха, давно на сносях.
Отнесли её в хату, больную...
Бабки сбеглись – их помощь нужна!..
Ванька, думу решая лихую,
Как пришибленный, в степь убежал.
«Что же делать? Что делать? Что делать?
Как же быть? Как же быть? Как же быть?
Сколько можно метаться и бегать,
И о сгинувшей жизни тужить?..»
В голове карусель закрутилась:
Красный, белый, зелёный цвет...
«Что же, что же в России случилось
И кипит вот уж несколько лет?
Легче им... Вон Борщёв, бандюга...
Всё он знает, он всё уяснил!
А ведь вместе, зелёной кугой,
Начинали когда-то с ним!
И Кондрашке, наверно, понятно...
Твёрдо ходит по жизни браток!»
Бьётся Ванька, бормочет невнятно
И катается с боку на бок.
* * *
Батя ходит мрачнее Кондрата:
Плохо спит, плохо ест и не пьёт...
«Ванька! – шепчет, – за старшего брата
Отомсти!» – и обрез достаёт.
«Всё равно в жизни нету покоя,
Пропади оно всё огнём!
Наши деды кормились разбоем,
Ну и мы как ни то проживём!
Я слыхал, Махно на подходе.
Силы с им, говорят, – не счесть!
Он за нас, за казаков, вроде...
Право слово, хорошая весть.
Ты ухлопай, сынок, Кондрашку,
Да ещё кой кого и айда...» –
Шепчет старый... Душа нараспашку
И трясётся в сердцах борода.
«Ладно, батя!..»
Глухая темнина...
И две тени скользят по кустам.
Там... в огнях сельсоветовских,
В сына...
В брата целятся недруги там.
Залп... Кондрат, подскочив, обернулся.
«Ванька? Ах ты поганый стервец!..»
Помертвевшим лицом улыбнулся:
«Что ж, стреляйте, казните!.. Отец!»
И упал... Ванька обмер всем телом.
Старина уронил обрез.
Прогнусавил: «Исделано дело...»
И в кусты на карачках полез.
«Братка!» – Ванька подстреленной птицей,
Как слепой, повалился на труп.
Оторвав, положил тряпицу
На пробитую пулями грудь.
По ступенькам шаги загремели...
«Ты прости меня, брат! Ты прости!»
Ванька глянул на шаткие двери
И под сердце обрез опустил...
Июль 1980 г.