Все мои стихи 1992 года, 3-я четверть (продолжение)
Дорогие читатели! Я приношу свои извинения за то, что размешаю этот пост только сейчас, а не ровно через неделю после предыдущего, как обещала ранее. Этот пост был написан в субботу 13 февраля 2010 года, с тем, чтобы на следующий день, 14 февраля 2010 года, быть размещённым в Интернете. Однако в этот же день, во второй половине дня, у меня в очередной раз сгорела материнская плата на компьютере, уже пятом по счёту, начиная с 2005 года, когда я впервые приступила к изучению компьютерного дела. И это несмотря на то, что на моих последних компьютерах стояли, казалось бы, самые непробиваемые и сверхнадёжные операционные системы, такие, например, как SUSE Linux 11.1 и PCBSD 8.0 (непробиваемые для хакеров - любителей, но не для хакеров – работников спецслужб). Этот пост я размещаю со своего мобильного телефона, имеющего доступ в Интернет и специально для этой цели приобретённого, потому что на новый компьютер (очередной) у меня пока нет денег. Все эти годы я работала рабочей на заводе и зарабатывала в разные годы от 100 до 200 долларов в месяц, а каждый из сгоревших компьютеров обходился мне от 500 до 1100 долларов. Вот и посчитайте. Подумайте, чего мне стоило дать вам возможность прочесть сейчас эти стихи и мои комментарии к ним. Я очень вас люблю, люди, и искренне верю, что своими стихами, а также описанием своей жизни несу вам благо; и ради этого готова хоть всю жизнь исполнять монотонную и отупляющую работу на лудилке (я работаю лудильшицей), чтобы купить очередной компьютер вместо сожжённого.
С уважением, Юлия Попова.
13.02.2010, Минск. Приветствую вас, дорогие друзья!
В прошлое воскресенье мы остановились на том, что я, выражаясь народным языком, «обломалась» со своими стихами; точнее, не с ними самими, а с их публикацией. Конечно, меня это расстраивало, но не сказать, чтобы очень; я в глубине души в то время ещё верила в свою поэтическую звезду и в то, что и моём переулке однажды всё-таки наступит праздник. Гораздо больше меня огорчало то, что мои так называемые «родители», узнав каким-то образом об объявлениях, открыто смеялись надо мной в моих попытках найти единомышленников на фонарных столбах. Их это почему-то очень забавляло; сама эта наша с «подругой» мысль, что единомышленники будут там развешаны. К тому же мой «старенький папуля», как он любил себя называть, без устали повторял мне, снова и снова, что я в жизни выбрала неверный путь; что все поэты, музыканты, художники, актёры, певцы, писатели – все они сплошь развратники, распутники, пьяницы и наркоманы. Особенно он почему-то ненавидел актёров и певцов, которых во всеуслышание объявлял подонками общества и заявлял, что те должны быть немедленно лишены всех гражданских прав. В качестве же доказательства этого, на мой взгляд, весьма спорного тезиса старый еврей предъявлял тот факт, что во времена царской России актёров и певцов «на порог не пускали», считая их людьми «испорченных нравов», общение с которыми наносит ущерб репутации хозяина дома. Эту мысль он повторял мне ежемесячно (а иногда и ежедневно) втечение 10-ти лет; начиная примерно с возраста, когда мне исполнилось тринадцать, то есть когда я начала сочинять песни.
Не думаю, чтобы он говорил это от себя. Очень сомневаюсь. Мой масоно - агентурный «папуля» всю свою жизнь сознательно желал мне зла (да-да!), и именно с этой подлой целью он и его хозяева - каббалисты ещё в детстве нанесли мне самые разные физические увечья. Ещё во младенчестве с помощью хирурга я была покалечена ими как женщина (у меня никогда не будет ни детей, ни вагинального секса, это физически невозможно). На обеих руках у меня безобразные шрамы и следы ожогов; откуда они взялись – я не знаю, я имею их чуть ли не с рождения. В возрасте примерно 6-ти лет еврейская мачеха отпустила мне на глаза очень длинную чёлку, почти до носа, и заставила ходить с нею полтора или два года. Она сделала это для того, чтобы у меня развилось косоглазие, сделала сознательно; и оно, это косоглазие, и в самом деле примерно к 8-ми годам появилось; причём не только безобразнейшее и сильно выраженное, но и переменное, при котором невозможна операция (и до сих пор я косоглазая). А в возрасте примерно 7-ми лет мачеха заставила меня носить совершенно плоскую, как фанерная доска, обувь – сандалии, босоножки, шлёпанцы и тому подобное. Я в том возрасте считала эту проклятую звериную еврейку своей родной матерью; мне и в голову тогда не приходило, что она умышленно меня калечит. В такой обуви я проходила около трёх лет, пока врачи не обнаружили у меня плоскостопие (и до сих пор). С тех лет я имею безобразную и смешную походку (т.н. «косолапость») – семенящую, с наклоном корпуса
вперёд и оттопыренным назад тазом. Все прохожие оглядываются на меня (и многие смеются). С самого раннего возраста я страдаю нарушением речи (в медицинской карточке записано: «скандированная речь») – говорю сбивчивой и обрывистой скороговоркой; со мной очень трудно общаться устно (зато мою письменную речь некоторые хвалят… ладно, это я так). Откуда появилась нарушенная речь – я не знаю, но не думаю, чтобы это было «случайно»; вспомним хотя бы «случайные» чёлку до носа и плоскую обувь. Но и это ещё не всё. С самого раннего детства мои семитские «родители» сознательно перекармливали меня; более того, примерно до 15-ти лет мой еврейский папа (специалист по навозоуборочным машинам) бил меня ремнём или злобно ругал, если я не съедала поставленную им предо мною огромную миску еды. Результатом такой еврейской «заботы» явилось моё ужасающее ожирение; я весила около 130-ти кг. при росте 163 см. и была толще самых старых и расплывшихся старух. Уже к 26-ти годам я выглядела полным инвалидом: косоглазая, косолапая, безобразно жирная, бесполая, с обожжёнными руками, с нарушенной речью и позорной смешной походкой – в-общем, полная развалина. (Сейчас, правда, усилиями своего мужа я частично избавилась от ожирения, но только от него одного). Ну разве же всё это могло появиться «случайно»? Так много? Так жестоко? Всё сразу?
Я знаю, в чём дело. Знаю. И не спорьте со мной, не переубедите. Это ужасная Каббала и ещё более ужасные хрустальные шары, в которых изверги – каббалисты разглядели что-то роковое для меня; якобы в будущем я нанесу какой-то «вред» их драгоценному еврейскому народу. Они будто бы «видели» это в своих шизофренических шарах; мой еврейский папа намекал мне на это лет, наверное, двадцать подряд. Почему их не лечат, этих горбоносых нелюдей, а вместо этого пропускают в самые высшие эшелоны власти и позволяют им приватизировать экономику целых частей света? Почему их не лечат, я спрашиваю? Кто из нас больной – я или они?
Я уверена, что и людей искусства мой еврейский папочка хаял не от себя, а по приказу своего каббалисткого начальства (масонов из КГБ СССР, скорее всего, тех, кто спланировал и осуществил развал Советского Союза). Проглядите ещё раз два предыдущие абзаца – и у вас отпадут все сомнения. Все они очень и очень не хотели, чтобы я стала певицей или даже просто известным человеком – и не трудно понять, почему. Они боялись, что однажды я расскажу миру об их злодеяниях; о том, как они калечат «под естественное» своих жертв, вычисленных при зловещих тайных ритуалах. Какой ужас, боже мой!..
Как жесток мир вокруг нас, как ужасен и бесчеловечен! Меня изувечили, сделали инвалидом – и мне никто даже не посочувствует!.. Все боятся! Или не верят! Неужели же вся планета в руках у этих звероящерных масонов?! Неужели вся-вся планета?! Почему их никто не остановит?!..
Ну, а что касается папочки, если всё-таки вернуться к тому, с чего я начала (каюсь, я часто «съезжаю» с заданной темы – болит невыносимо); если вернуться к «папуле» и его яростным нападкам на людей искусства, то вот что ещё можно рассказать про этого блюстителя моей нравственности. Всё моё детство и юность этот предостерегатель от неверных путей терпеливо учил меня похабнейшим стихам и частушкам (папа учит дочку материться), а после ещё и просил продекламировать эти матерные вирши вслух, дабы проверить, хорошо ли я их выучила. При этом еврей время от времени журил меня (с гаденькой улыбочкой), дескать, я хорошо ловлю его уроки, а вот своего ничего подобного (т.е. матерного) создать не могу. То есть он как бы подталкивал меня к этому (видимо, по приказу своих хозяев). Когда мне было 13 лет, он однажды без обиняков спросил, сочинила ли я в этом году какое-нибудь матное стихотворение, а потом начал ласково упрашивать, чтобы я такое стихотворение сочинила и ему прочитала…
В этом же 1992-м году он впервые заговорил и о том, что если я разошлю по редакциям вместо своих стихов его стихи (якобы он тоже сочинял стихи), то их непременно напечатают, а я тогда смогу, наконец, впервые в жизни удовлетворить своё тщеславие. Я с гневом и возмущением отказалась, потому что, во-первых, считала и считаю его самой бездарнейшей бездарью (он, когда мне было 11 или 12 лет, показывал мне якобы им самим написанные стихи – ужасающую колченогую пустоту); а, во-вторых, потому, что не хотела заниматься плагиатом, сердцем почувствовав, что это хорошо не кончится. «Папуля» был не просто недоволен, а прямо-таки почернел от возмущения. Примерно в эти же дни и мачеха однажды тоже завела со мной разговор на тему отправки его стихов вместо своих, сказав, что зря я чего-то боюсь; что «всякие там пугачёвы» – это её выражение – будучи начинающими, пели под чужие фонограммы и это помогло им прославиться. Но я, тем не менее, осталась непреклонной и тем, думаю, спасла себя от готовившейся мне западни.
Да, вот такой ещё смешной эпизод пришёл сейчас мне на память, тоже имеющий отношение к стихам и литературе. Мой еврейский «родитель» собрал для чего-то в нашей квартире немалую коллекцию самых разных книг (скорее всего, в целях стяжательства); среди них были русские и еврейские поэты (с перевесом на второе). Так вот, стихи поэтов – евреев по национальности – «папуля» довольно-таки крепко ругал (например, Мандельштама); но самих их как личностей чуть ли не возносил, говоря, что такие-то и такие-то, в отличие от других, распрекрасные люди и общественно полезные деятели. А вот стихи русских поэтов, например, Пушкина и Лермонтова, он, наоборот, хвалил, зато самих их как людей охаивал самыми последними словами. К примеру, Пушкин, по его словам, был просто омерзителен по внешности, причём настолько, что собственная мать стыдилась его наружности и ненавидела его за это. Далее еврей многозначительно добавлял, что каким Пушкин был по внешности, таким же он был и человеком. И пристально смотрел на мою реакцию.
Однако, несмотря на такое отрицательное отношение к этим двум столпам русской поэзии, «папуля» в минуты хорошего настроения любил повторять, что глупые массы по причине своей косности не ведают о том, что настоящая фамилия Пушкина была вовсе даже не Пушкин. Пушкин – это всего лишь псевдоним, настоящая фамилия поэта – Пушкинсон, вот где собака зарыта. Да и Лермонтова на самом деле звали вовсе и не Лермонтов, а Лермонтович, так-то вот. После чего гаденько хихикал вместе с женой и пасынком - евреем. И все втроём они снова смотрели на меня и на мою реакцию. Я вскипала и в лицо говорила им то, что о них думала. «Папуля» тут же забывал о шутках и переходил к угрозам (он порол меня аж до 15-ти примерно лет; ещё в 9-м классе он бил меня ремнём по попе).
В таких вот непрерывных и изматывающих баталиях проходил описываемый 1992-й год. Тем временем наступил май. Окончилось детство. Пришла пора школьных выпускных экзаменов.
Я не буду сейчас подробно описывать, как проходила сдача экзаменов; кто конкретно их у меня принимал; что при этом говорил и делал. Знаете, когда прощаешься с детством, с лучистым и ярким рассветом своей жизни, обычно чувствуешь печаль и сожаление, даже если во всё это детство трое малолетних палачей, науськанных каббалистами, сотни раз, проходя мимо, пинали тебя ногами. Лучше я напишу об этом в своей большой книге, которую назвала «Повесть о моей жизни», а здесь приведу только результаты экзаменов, такие, какими они были. Единственно, хочу ещё здесь добавить, что мой добрый прокагэбэшенный класс, состоявший поголовно из агентуры (это правда!), не захотел, чтобы на выпускном вечере я, затурканная и затравленная тихоня, была вместе с ними. Для осуществления этого пожелания кто-то из руководства школы заломил достаточно высокую цену за выпускной банкет, и мой небедный еврей - папа категорически отказался её заплатить. У всех остальных одноклассников (у всех до единого) таковые деньги нашлись. Так что и прощались, и фотографировались они без меня. Ну, бог с ними. Может, это и к лучшему.
Итак, я сдавала в июне 1992-го года следующие шесть экзаменов (в Белоруссии тогда была пятибалльная система отметок); и сдала их со следующими результатами:
Белорусская мова – 4 (хорошо);
Белорусская литература – 5 (отлично);
Русский язык – 5 (отлично);
Мировая литература – 4 (хорошо);
Биология – 5 (отлично);
Химия – 4 (хорошо);
Мой итоговый табель о рангах выглядел следующим образом:
Белорусская мова – 4 (хорошо);
Белорусская литература – 5 (отлично);
Русский язык – 4 (хорошо);
Мировая литература – 4 (хорошо);
Алгебра и начала анализа – 3 (удовлетворительно);
Геометрия – 3 (удовлетворительно);
Основы информатики и вычислительной техники – 4 (хорошо);
Всемирная история – 3 (удовлетворительно);
История Беларуси – 4 (хорошо);
Человек и общество – 4 (хорошо);
География – 3 (удовлетворительно);
Биология – 4 (хорошо);
Физика – 3 (удовлетворительно);
Астрономия – 4 (хорошо);
Химия – 3 (удовлетворительно);
Английский язык – 3 (удовлетворительно);
Физическая культура – 5 (отлично);
Трудовое обучение – 4 (хорошо);
Начальная военная подготовка – 5 (отлично).
Ещё один экзамен я сдавала в Межшкольном учебно - художественном комбинате (МУХК) по специальности «художественная керамика». В нашем классе четверг был днём обучения в УПК (УПК расшифровывается как «учебно-производственный комбинат»); в этот день в школе у нас занятий не было. Каждый обязан был выбрать себе какой-нибудь минский УПК и посещать его. Так как ранее я училась в 75-й школе с архитектурно-художественным уклоном, я выбрала МУХК. Я посещала этот комбинат раз в неделю, когда училась в 10-м и 11-м классах; и экзамен сдала на 4 (хорошо).
Но и это ещё не все экзамены. Видите, сколько я на себе волокла (чтобы потом сесть за лудилку и десять лет макать пинцетом радиодетали в смесь олова и свинца. Макнула – вытащила, макнула - вытащила, и так десять лет. За смену обмакиваю полторы или две тысячи деталей, умножьте это на 10 лет). Так вот, в 10-м и 11-м классах, когда мне было 16 и 17 лет, я училась ещё и в Художественной школе № 3 г. Минска, посещала в ней занятия три раза в неделю (после школы). Однако об этой худшколе у меня остались только самые плохие и чёрные воспоминания, хотя там у нас было много интересных для меня предметов: рисунок, живопись, скульптура, композиция, история искусств и др. Я ненавидела одного тамошнего преподавателя живописи, который одновременно был ещё и руководителем нашего класса. Звали его Геннадий Алексеевич Кириллович (такая фамилия), это был маленький плюгавый человечек лет 39-ти на вид, имевший внешность кавказца, еврей по национальности. Я уверена, что это тоже был кагэбэшный провокатор (как и мои «родители»), хотя бы потому, что евреи не отличаются склонностью к алкоголю, а этот как бы демонстративно приходил на работу пьяным, причём очень часто, примерно на каждое второе занятие. Когда он поворачивался лицом к нашему классу, состоявшему из одних девочек, от него препротивно несло сивухой и луком, и мне было очень гадко; а он, мало того, ещё и постоянно оскорблял весь наш класс, а особенно меня. Такой вот оригинальный еврей попался. Меня он не любил больше всех (видимо, получил такое ЦУ от КГБ), называл меня неандерталкой, не имеющей совершенно никаких способностей к искусству и вообще, совершенно неприспособленной к жизни. Мои живописные работы он грубо хаял, говоря, например, что у меня красивые и стройные руки, а я рисую так, будто они у меня кривые. Якобы он не замечал, что на обеих руках у меня огромные шрамы (подарок «родителей» – евреев).
Да, кстати, мой папаша, настойчиво требовавший от меня матных стихов, когда я однажды пожаловалась ему на Кирилловича, заявил, что этот учитель ведёт себя со мной так потому, что я не захотела покрутить с ним любовные шашни (в свои тогдашние 16 лет). Вот поэтому-то де он меня и оскорбляет, как бы мстит; и эти его выкидоны – просто такие неумелые и грубые ухаживания. Более того, матерный блюститель моей нравственности повторил мне эту речь трижды втечение двух месяцев; и шашнелюбивый Кириллович вовсе не был у него ни «развратником», ни «распутником, пьяницей и наркоманом», как Пушкин и Лермонтов. Ведь это же был еврей, как и сам папа – и этим всё сказано.
Так как они оба были коллегами по провокаторскому ремеслу, я допускаю, что у Кирилловича действительно могло быть такое задание от его масоно - кагэбэшных хозяев, «папуля» просто озвучил его по их приказу, видя, что я сама не догадалась, чего же от меня добиваются.
Такие вот в Белоруссии «шашне-художественные школы». Вы понимаете, дорогие друзья, что в такой школе и при таком учителе ученику, мягко говоря, не до учёбы. Я очень тяготилась этим их сивушно - луковым «храмом искусств» и, естественно, это не могло не отразиться на качестве моих живописных работ. Как ни любила я живопись, а рисовать после такой «школы» я, по-моему, стала только хуже. Такое впечатление, что этот Кириллович намеренно кривлялся, чтобы отбить у меня влечение к искусству. Закончила я «учёбу» в этой худшколе в мае 1992-го года, с тройками по главным предметам. После неё рисованием я уже никогда не занималась, перестало хотеться. Переключилась на стихи.
Всё. Вступительная часть жизни завершилась. Началась следующая, связанная с попытками поступления в училища и ВУЗы, провалами, поражениями и первыми маленькими достижениями; период 1992–2000 гг. Началась новая лоскутная полоса моей жизни; и началась уже тогда, в 1992-м году. Однако давайте поговорим об этом в следующий раз, очень прошу. А пока… А пока предлагаю вам просто почитать мои стихи того далёкого года. Знали бы вы, как мне хочется, чтобы они вам понравились!..
Наша планета
Ты смотришь в телескоп на чёрное небо.
Но то, на чём ты стоишь – это наша планета.
В ней сочетается всё – даже чёрное и белое.
В ней слились все оттенки в единое целое.
Один здесь хлебает несчастную жизнь,
А другой – глянь! – счастливец…
Один всё на свой отмеряет аршин –
А второй – коллективец…
Один обидит тебя,
А другой – пожалеет…
Один последнее снимет с себя,
А другой – завладеет…
Кто-то, едва родившись, умрёт,
А кто-то доживёт до ста лет;
Кто-то азбучных истин не поймёт,
А кто-то – гений, поэт…
Ведь наша планета – это своего рода остриё,
Строги её повеленья;
Все предписанья её
Обязательно придут в исполненье.
А кто так придумал, кто так решил –
Не знаем ни ты, ни я;
Но мы оба живы – я и ты, Крокодил;
И значит, мы в каком-то смысле друзья…
А ты смотришь на небо, ты восхищён:
Там столько планет!
Но из них – только наша жива, ё-моё,
На других жизни нет…
17 лет, 1992 год
Не подходи и не зови –
Меня твой голос злит!..
Не говори мне о любви,
О том, что так болит!..
Ведь ты признался в ней не мне,
А моему врагу!..
Тебя сварю я в казане –
Я не шучу, не лгу!..
Ты знаешь, в чём вина твоя –
Терзайся!.. И дрожи!..
Мой стих опаснее копья
Для тех, кто жил во лжи!..
Ему назначено вместить
Всё пламя из груди!..
Я не смогу тебя простить!..
Прощай!.. И уходи!..
17 лет, 1992 год
Невидимка
Я часто слышала твой голос,
Не понимая: чей он был?
Ты свой пригрезившийся образ
Вуалью бережно прикрыл.
Свои черты ты скорбно спрятал
Под облаками сентября;
И по ночам дождями плакал –
Об этом знала только я…
Счастливых лет воспоминанья,
Былого яркие цветы!
Мы не хотели расставанья –
Ни этот дождь, ни я, ни ты…
И человеком невидимкой
Тебя зову я с этих пор:
Ты входишь ангелом - светинкой
(Варианты: мальчиком с дубинкой,
Дядей с хворостинкой,
Парнем с четвертинкой)
И продолжаешь разговор…
17 лет, 1992 год
Нет, мне не жаль этих солнечных дней –
Юность не может предать;
Глядя на лица весёлых друзей,
Хочется верить и ждать.
Лето вернётся; пусть солнце зашло –
Хочет оно отдохнуть;
Мирно улёгшись ветрам на крыло,
Так же, как люди, уснуть…
17 лет, 1992 год
О неузнанных героях
Их не сломила никакая сила,
Не поглотила серая толпа!
И если б их вокруг так мало было,
Кто нашей жизнью правил бы тогда?
Им тяжело, мучительно и плохо
В невидимых сраженьях роковых.
Неузнанных, их чествует эпоха,
Как воинов, оставшихся в живых.
Их много. Перед недругом - пигмеем
Они не преклонят своих голов.
И нужно верить, с ними мы сумеем
Расправиться и с полчищем врагов.
Они сметут в атаке все преграды,
Их Каббалой нельзя остановить;
Но в твердь её вонзая жало правды,
Они добро сумеют защитить.
13 лет, 1988 год; доработано в 1992 г.
Обещание
(от мужского лица)
Я приду сегодня на рассвете
С ветреной прохладой сентября;
И скажу, что мы – одни на свете,
Милая красавица моя.
Я войду – и тайны мирозданья
Ключиком волшебным распахну;
И опять, забыв про все скитанья,
Мы умчимся в юности весну…
Ты не верь, что мы друг друга губим,
Гаснем, словно звёзды, день за днём;
И тому, кого всем сердцем любим,
Много - много горестей несём.
Растечётся тьмы чернильной басма
И иные выступят пути…
Так воздушна ты и так прекрасна…
Глубже счастья – в мире не найти!..
17 лет, 1992 год
Одиночество и грусть
Песню хочется петь, а мелодии нет;
И пишу я стихи, хоть совсем не поэт;
Тяжесть прожитых лет угнетает меня
И о горькой судьбе вновь задумалась я…
Не могу сбросить с плеч груз постылых забот;
И всё больше тревог, и всё больше невзгод;
Так проносится день, так проходят года;
Одиноких ночей и дождей череда…
Одиночества грусть, проходи стороной;
Что прошло, то давно у меня за спиной;
Забери у меня этот горестный стих
И повесь на ветвях между листьев сухих…
Снова струи дождя вниз сбивают листву;
Как же тягостно мне, я сказать не могу;
Я осталась одна, и истома - печаль
Ранит душу мою, словно острая сталь…
17 лет, 1992 год
Ожидание
Где ты, любовь моя?
Снова тревожусь я…
Жду я тебя давно,
А за окном – темно…
Это, конечно, ложь –
Думать, что ты – придёшь…
Ты не найдёшь мой дом
В мире, таком большом…
Пламя в моей крови…
Как я хочу любви!..
Как я хочу блистать
И над землёй летать!..
Тени и топь везде…
В мутной бреду воде…
Как же устала я!..
Где ты, любовь моя?..
17 лет, 1992 год
Океан
Заблудилась в морях и не знаю, как быть…
Как теперь я смогу океан переплыть?
Мой корабль утонул, все погибли, осталась лишь я…
Злую шутку со мною сыграла судьба,
Лучше б сразу меня утопила волна;
Я спаслась на скале, за её уцепившись края…
Неподвижно уходит утёс в глубину,
Словно в зеркало глыба глядится в волну;
Час придёт – и туда же уйду я, дыханье прервав…
Но с остатками сил и с желанием жить
Я попробую к берегу всё же доплыть;
Он не так далеко, он темнеет полоской дубрав…
Лучше мне утонуть, чем сидеть на скале,
Я в бездействии гибну быстрей, чем в воде;
Я желаю сразиться с тобою сейчас, океан!..
Спрыгну с тёмной скалы я высокой, крутой
И пущусь в дальний путь за широкой волной;
Знаю, путь тот опасен, но ждать – ещё горший обман…
17 лет, 1992 год
Осень
Осень, как птица, нежданно влетев,
Новые краски внесла:
Рощи, от влаги с небес захмелев,
Скинули всё догола.
Пьяные вётлы, склоняясь до земли,
Мокнут в воде дождевой;
Знаю, от холода зябнут они –
Им не согреться листвой.
Будто бы ржавою стала трава,
Всё обветшало вокруг;
Всё будто шепчет: «Живём однова,
Скоро преставимся, друг!»
Ведьма летает меж туч на метле,
Куры спешат под навес;
Ветер охрипший сквозит по земле,
Словно устал от небес.
Осень, как тягостно время твоё!
Зябок твой жёлтый обряд;
Кажется мне, что состарилось всё,
Сбросив зелёный наряд.
Дряхлой рукою, кряхтя от невзгод,
Кутаю зад в чесучу;
И, провожая семнадцатый год,
«Старость – не радость!» - ворчу…
17 лет, 1992 год
Паренёк из детства
Как часто наша узколобость
Мешает нам понять других!
Тебя за замкнутость и робость
В кругу друзей прозвали «Чих».
Смеялись дружно над тобою
В одном живущие дворе;
И вновь, с поникшей головою,
Обиды прятал ты в себе.
Ты между нас счастливым не был,
Хоть злом на зло не отвечал;
Но, глядя светлым взором в небо,
Подолгу в роще ты стоял.
Следил за тем, как время года
Меняет далей кружева;
И как прекрасна вся природа,
Как вдохновенна и жива!
Как жаль, что раньше не сумела
Я осадить свой глупый смех!
Уехал ты, а я жалела:
Ведь ты был всё же лучше всех...
Ну, что ж, прощай… И Бог с тобою!..
Удач на жизненном пути!
Не вспоминай меня с другою,
А если вспомнишь, то прости...
17 лет, 1992 год
Певцу
Сцена…
Вой толпы…
Крики…
Гена,
Вот и ты,
Дикий…
Бегаешь,
Всклокоченный,
И не ведаешь,
Раззолоченный,
Что всё это, всё это уже было:
Я на сцене
Вся в пене
Выла
Вот так же как ты –
И где они, мои фанаты?
Нету
Из них никого –
Разбежались,
До одного…
И это же, это же будет с тобой!
Сжались
Над своею судьбой!..
17 лет, 1992 год