КРАТКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ Н.Сагаловского.
В начале 80-х годов прошлого века в Нью-Йорке выходил юмористический журнал под названием "Петух". Его придумал и редактировал бывший киевлянин Вадим Консон при содействии Сергея Довлатова. Они втянули в это дело и меня, и вся троица публиковала в журнале свои произведения под разными псевдонимами. Журнал был не очень периодическим и лопнул, по-моему, после 10-го номера.
Предлагаю вниманию читателей рассказ (или, если хотите, очерк), опубликованный в журнале "Петух" от имени некоего Михаила Берновича под рубрикой "Секс в массы". Полагаю, что этот рассказ, или очерк, написан Сергеем Довлатовым, и читатель, знакомый с довлатовской стилистикой, может легко убедиться в моём предположении. Тем более, что сам Довлатов вариант истории, описанной ниже, рассказывал устно. Кстати, знаменитый довлатовский принцип избегать в предложении слов, начинающихся с одной и той же буквы, касался только его художественной прозы и не распространялся на статьи, радиоскрипты и тексты под псевдонимами.
Я включил это произведение в свою книгу "Еврей армянского разлива и витязь в еврейской шкуре. Переписка с Сергеем Довлатовым" в виде приложения. Книга до сих пор не издана, и неизвестно, будет ли она издана вообще, но любая вещь Довлатова непременно должна быть достоянием его почитателей. Насколько я знаю, эта вещь нигде до сих пор не публиковалась.
Итак -
СЕКС В МАССЫ
Михаил Бернович
ТРИ ЧАСА В ЖИВОТНОМ МИРЕ
Репортаж из публичного дома
с многочисленными отступлениями
нравственного, физиологического
и бытового характера
Даже не знаю, ради чего я на это пошёл. Человек я, в общем-то, семейный, уравновешенный, довольно благонравный. Никакими тайными или тем более явными сексуальными комплексами не страдаю. И хотя я вовсе не считаю себя корифеем в этой щекотливой области, но и представлять себя невинным младенцем у меня тоже нет оснований.
В моей не слишком бурной, но и не совсем уж безоблачной личной жизни бывало всякое. Доводилось мне питать самые нежные чувства к застенчивым старомодным барышням «тургеневского типа», попадались мне и вполне современные дамы, для которых изощрённая сексуальная техника была единственной областью, в которой они чувствовали себя более или менее компетентными.
Но всё это было давно, и последние годы мои в эмиграции (мы уехали из Ленинграда в 1976 году) прошли размеренно и спокойно. Этому немало способствовали нью-йоркские расстояния, а главное – та душевная вялость, которую я отношу за счёт биологических изменений, связанных с возрастом.
Короче, ничто не предвещало волнующей экскурсии в один из популярных бродвейских «домов разврата», побудившей меня к некоторым размышлениям и затронувшей мою душу в значительно большей степени, нежели моё грешное тело.
Инициатива этого мероприятия принадлежит не мне, а одной из моих знакомых, вернее – жене одного из моих друзей, с которой у меня установились доверительные и лёгкие отношения, помимо более глубоких и серьёзных отношений с её мужем. Честно говоря, я всегда ценил такие отношения с женщинами, которые, оставаясь дружескими, побуждают к откровенности и доверию, и которые тотчас же становятся фальшивыми и натянутыми, если вы переступаете невидимую грань беспечного дружелюбия и хотя бы на минуту даёте волю своим сексуальным фантазиям.
Марина (назовём её так, поскольку она вряд ли хотела бы фигурировать в этом очерке под своим настоящим именем) позвонила мне утром и без предисловий высказалась следующим образом:
– Мне давно хотелось побывать в каком-нибудь светском борделе. Я думаю, ты не откажешься меня сопровождать?
– Но почему ты выбрала именно меня?
– С Лёвкой (это её муж) я бы умерла от стыда. С человеком, к которому я неравнодушна, если бы имелся такой человек, я бы чувствовала себя там крайне неловко. А с тобой я ничего не боюсь и не стесняюсь…
– Ну что ж, – сказал я, – только как бы нам, с нашим чудовищным английским, не попасть в какое-нибудь глупое положение и не натворить чего-нибудь лишнего.
– Бордели, дорогой мой, как раз для того и существуют, чтобы творить лишнее. Кроме того, у меня имеется некоторая теоретическая подготовка. У меня есть подружка, которая побывала со своим бойфрендом в таком заведении и потом рассказывала мне обо всех своих переживаниях. Во-первых, туда пускают только парами, хотя потом ты можешь использовать десятки вариантов. Это делается для соблюдения сексуального равновесия, чтобы на каждого мужчину приходилась как минимум одна женщина, и наоборот. Таким образом, никто не остаётся травмированным и неудовлетворённым… Там все ходят голые, но обстановка довольно корректная, и никто не будет приставать к тебе помимо твоей воли. Алкогольных напитков там не подают, зато в стоимость билетов входят бутерброды и кофе...
– О, – сказал я, – поужинаем.
– Не паясничай, – рассердилась Марина, – жду тебя в три часа на углу Тридцать четвёртой и Бродвея…
У меня была возможность отказаться, а ещё лучше – превратить в шутку всю эту нелепую затею, но пока я колебался, чей-то незнакомый голос произнёс за меня бодрым и даже несколько вызывающим тоном:
– О’кей, я буду в три…
Положив трубку, я задумался. Честно вам признаюсь, есть у меня довольно нудная привычка анализировать все неожиданные и случайные движения собственной души. И надо вам сказать, долголетний опыт показывает, что в основе наших самых экстраординарных решений лежат, как правило, самые банальные, хоть и не всегда осознаваемые нами мотивы. Видимо, что-то привлекло меня в идее посетить гнездилище порока, и я даже, пожалуй, догадываюсь -–что именно. Так или иначе, все мы постигаем незнакомую страну, пытаемся осознать себя в разрезе её традиций, её духовного, культурного и бытового уклада. И светский бордель в конечном счёте выражает характер этой страны в неменьшей степени, чем, например, многопартийная система, подобно тому, как любая энциклопедия в равной степени отражает как явную мудрость того или иного народа, так и его потаённую глупость…
И ещё одно соображение пришло мне в голову, когда я добирался в метро от Бруклина до Тридцать четвёртой улицы. Все мы живём погружённые в унылую каждодневную рутину, но нас не покидает ощущение иной, замечательной, яркой и праздничной жизни, которая существует где-то рядом и постоянно даёт о себе знать. Случайный взгляд, обрывок фразы, печальный мотив, доносящийся из-за неплотно прикрытых дверей какого-нибудь андалузского ресторанчика – всё это пробуждает в тебе неясное волнение и наивную детскую мысль: а что, если там, за поворотом, за этими лёгкими сиреневыми шторами ждут тебя сильные чувства, невыдуманные опасности, кровавая вражда и верная дружба, та подлинная, волнующая, разнообразная жизнь, о которой мы забыли и мечтать…
– Ты опоздал, – бесцеремонно прервала Марина мои возвышенные раздумья.
Я убедился, что стою на пересечении двух бойких городских магистралей и меня огибает бесконечный людской поток.
Рядом стояла Марина – высокая, полная, напоминающая хорошо упакованный первосортный товар. Должен вам сказать, что у меня есть глубокое убеждение или, если хотите, предрассудок, согласно которому женщина с тонкими ногами и особенно в сочетании с пышной причёской – не может быть ни пылкой возлюбленной, ни верной женой, ни хорошей матерью. Это убеждение решительно ни на чём не основано, как и все самые глубокие убеждения, которыми мы привыкли руководствоваться в жизни…
– Ну, так куда мы пойдём? – спросила Марина.
– Я был уверен, что ты наметила какое-то подходящее и не слишком дорогое (я счёл нужным коснуться этого момента) заведение. Например, то, в котором побывала твоя знакомая.
– Боюсь, что нам это не подойдёт. Она была в заведении «Утехи Платона», которое открывается поздно вечером, а я должна быть дома не позднее десяти. Лёвка уехал слушать лекцию для брокеров, и к его приходу я должна быть в халате и без малейших следов косметики…
Я кое-что знал относительно таинственных «лекций для брокеров», которые якобы посещал её муж, однако, не счёл нужным распространяться на эту тему.
– Сейчас мы купим газету «Скрю», – сказала Марина, – и выберем что-нибудь подходящее. Хотя твои разговоры относительно цен меня несколько смущают. Ты, конечно, понимаешь, что вероятность заболевания сифилисом обратно пропорционально израсходованным средствам…
Была в Марине эта обескураживающая черта – способность называть вещи своими именами… Признаться, я был несколько смущён. Даже самая малая возможность заболеть сифилисом представлялась мне нежелательной.
– Не пугайся, – сказала Марина, – просто я хочу, чтобы ты был настоящим кавалером и не думал о такой чепухе, как лишние сто долларов. И вообще, бывают минуты, когда нужно забывать о мелочной экономии.
Я едва не спросил: «Но почему я должен забыть об экономии именно сегодня? Почему не вчера, когда я обедал с любимой женой в грошовой пиццерии?..»
– Здесь, – сказала Марина, указывая на газетный киоск, – здесь наверняка продаётся газета «Скрю»…
«Скрю», если не ошибаюсь, по-английски означает – «сверлить». Надеюсь, читатели избавят меня от дальнейших этимологических выкладок.
Двигаясь к прилавку, я испытывал некоторое смущение. Что подумает обо мне добропорядочный с виду, немолодой киоскёр? Мне сорок лет, и выгляжу я примерно на эти годы, во всяком случае – с утра. А что, если киоскёр укоризненно покачает головой и скажет:
– До чего ты докатился, сынок? Сейчас я позвоню твоей жене!..
В этот момент чужой, но уже знакомый голос произносил за меня:
– «Скрю», пожалуйста.
Киоскёр равнодушно протянул мне пухлый номер газеты. На обложке я увидел красный бархатный занавес, который раздвигают двое мужчин… Приглядевшись, я заметил, что это не занавес, а… как бы получше выразиться… Короче, это была женщина… Честно говоря, мне хотелось бы избежать более подробных описаний…
То, что киоскёр был совершенно равнодушен к моим запросам, меня немножко обидело…
– Теперь зайдём в кафе и перелистаем газету, – сказала Марина.
– Думаешь, там есть какие-то указания?
– Милый мой, если тебе нужна дешёвая синтетическая шуба, ты покупаешь «Новое русское слово», но если тебе нужен хороший светский бордель, ты покупаешь газету «Скрю». В «Скрю» публикуется еженедельная информация… Что-то вроде путеводителя по злачным местам…
Мы зашли в «Макдональд», хотя Марина выразительно поглядывала в сторону японского ресторана, заказали айс-ти и развернули газету.
Это был настоящий анатомический театр. Или – пышный фламандский натюрморт, где вместо овощей и фруктов…
– Перестань глазеть на голых баб, – сказала Марина, – нам требуется деловая информация. Вот смотри. Сначала идут порнографические кинотеатры… Это пройденный этап… Банальные секс-шопы… Садо-мазохистские представления… Так… Мужские бани для гомосеков… Бурлески… А вот здесь начинаются свинг-клубы… Знаешь, что такое свинг?
– Так называется в боксе прямой удар. А в джазе – одна из ритмических фигур.
– Очень может быть… Свинг означает – качать… В общем, двое на качелях. Ты понял?
– Мне кажется, да.
– Продолжим исследование… «Шато», Девятнадцатая улица, между Шестой и Седьмой… Чистые приватные кабины… Цена за вход… Месячный членский взнос для постоянных клиентов… Неплохо в этом контексте звучит месячный ЧЛЕНСКИЙ взнос?.. Кстати, ты не знаешь, почему у нас коров и баранов исчисляют по головам – столько-то голов рогатого скота, а клубных завсегдатаев по членам?
– Не только клубных завсегдатаев, но и состав Политбюро.
– Вот именно… Продолжим… Так, с восьми часов. Это нам не подходит. Поехали дальше… «Ле Тропез» – с девяти вечера… Такая же история. «Утехи Платона» – с девяти… «Экстаз» – для пар и одиноких… Вообще с одиннадцати… «Зоо» с четырёх тридцати… Это как раз то, что надо… Бродвей, между Сорок восьмой и Сорок девятой… Недалеко… Читаем: «Изысканно оформленный и комфортабельный интимный клуб, предназначенный в равной степени для одиноких мужчин, любовных пар и женщин без сопровождения… Пол и стены декорированы изображениями животных, что создаёт особую атмосферу тропиков и джунглей, исключающих всяческие буржуазные условности… Клуб оснащён несколькими частными кабинами, напоминающими вольеры зоопарка, и большой свинг-эрией, или «площадкой молодняка», а также – душем и холодными закусками, что входит в стоимость билета…
Марина замолчала.
– Дальше, – сказал я, – что там говорится насчёт стоимости входного билета?
– С мужчин за вход полагается шестьдесят долларов, причём сюда же входит и стоимость месячного членского билета, а женщин пускают бесплатно… В общем, нам это будет стоить шестьдесят долларов, из которых половину я тебе с удовольствием верну.
– Ещё чего нехватало! – высказался я не очень твёрдым голосом.
– Пошли, – решительно сказала Марина, сворачивая газету…
Фасад учреждения «Зоо» показался мне совершенно ординарным. Два-три дамских силуэта и несколько объявлений.
Мы спустились вниз. За специальной конторкой у входа сидел довольно приличный юноша студенческого вида и читал. Завидев нас, он отложил книгу и голосом курортного затейника произнёс:
– Друзья! Мы бесконечно рады видеть вас в стенах нашего свинг-клуба «Зоо». Вы сделали правильный выбор. Вас ожидают радости секса, неожиданные встречи, сильные чувства и чарующие впечатления. Вы сможете реализовать ваши самые интимные, самые причудливые эротические фантазии. А теперь заполните, пожалуйста, членские карточки…
Он протянул нам два голубоватых бланка. Имя, фамилия, год рождения, адрес…
Я секунду подумал и вывел:
«Фёдор Достоевский».
Марина стояла рядом. Я заглянул в её карточку и прочёл:
«Екатерина Фурцева»…
Юноша расписался на этих бумажках, шлёпнул по ним печатью и продолжал:
– Плата за вход предусматривает стоимость всех остальных развлечений. Если кто-то потребует у вас денег в ответ хотя бы даже на самые ценные сексуальные услуги, вы должны отказать ему в самой решительной форме… Сейчас вы уплатите шестьдесят долларов, и с этой минуты вы – наши гости. А для гостей у нас всё бесплатно…
Весьма довольный своей шуткой, юноша невидимым профессиональным движением носильщиков и официантов оприходовал мои шестьдесят долларов.
В этот момент у нас за спиной распахнулись двери, и мы с бьющимися сердцами проследовали в гнездилище порока.
Это был довольно просторный и слабо освещённый зал. Негромко играла музыка латино-американского типа. По залу разгуливали совершенно голые, а также наполовину раздетые мужчины и женщины. В руках у некоторых были сэндвичи и баночки пепси-колы.
В центре помещалась огромная проволочная клетка без верха. Там происходило нечто такое, что напомнило статую «Лаокоона» – трудно было разобраться в этой движущейся многорукой, сороканогой и десятиголовой массе. Я в смущении отвёл глаза.
Дальше по стенам зала располагались такие же проволочные клетки, но поменьше. Некоторые были свободны, а в иных копошились едва различимые в полумраке тела.
Между ними пестрело несколько пластмассовых столов и стульев, накрытых клетчатыми скатертями довольно мещанского вида.
Слева от входа возвышалась стойка с бутербродами, пузатым кофейником, пирамидами бумажных стаканчиков и штабелями прохладительных напитков.
Напротив стойки мерцал телевизор. На экране, как я успел заметить, происходило нечто созвучное всей атмосфере «Зоо».
Несколько голых людей увлечённо смотрели телевизор. Пятеро или шестеро устроились у стойки с продуктами. Две чернокожие девчонки отплясывали танец, который вполне мог сойти за акробатический этюд…
Я чувствовал себя весьма неловко в джинсах и теннисной рубашке среди полностью или частично голых людей…
До чего же условно наше представление о норме! Допустим, вы являетесь на похороны своего сослуживца и обнаруживаете, что все явились в строгих чёрных костюмах, а на вас как назло пиджак тёмно-коричневого цвета, и это едва заметное расхождение превращает вас чуть ли не в белую ворону, поскольку нормой в данном случае является именно строгий чёрный цвет…
В заведении, где мы оказались, воплощением нормы была, очевидно, негритянка средних лет, сиреневые трусики которой были спущены ровно до середины подведомственной им территории, что выражало, по-видимому, высшую степень африканского кокетства…
Короче, мои джинсы и рубашка чрезвычайно тяготили меня и казались чем-то вроде средневековых доспехов, совершенно неуместных в этом заведении.
В этот момент к нам подошла дама, очевидно, директриса «Зоо», в шортах и расстёгнутой на груди марлевой блузке. Приветливо улыбаясь, она показала нам, где находятся душевые кабины, а также подвела к окошку, за которым помещалось нечто вроде гардероба и куда мы должны были сдать свои вещи.
Пока всё, что я наблюдал, чрезвычайно напоминало Щербаковские бани в Ленинграде. Такие же влажные стены, покрашенные зелёной масляной краской, такой же полумрак, те же душевые кабины… И даже что-то наподобие алюминиевых шаек, в которые нужно было складывать одежду…
Прихватив выданное мне полотенце неопределённо-бурого цвета, я отправился в душевую. Марина исчезла в соседней кабине. Нас разделяла тонкая пластиковая перегородка, которая оканчивалась в полутора метрах от земли, так что мы вполне могли переговариваться.
Я предполагал, что Марина выйдет из душа совершенно раздетой или в лучшем случае опоясанная полотенцем, и я заранее готовил себя к этому зрелищу, пытаясь сохранить индифферентный вид, но когда мы закончили водные процедуры, я увидел на Марине довольно строгий купальник, который она, видимо, приобрела заранее.
Сам я стягивал на бёдрах концы махрового полотенца, пытаясь завязать их в узел, что было нелегко, поскольку за последние годы я, откровенно говоря, заметно растолстел. В конце концов мне удалось завязать крошечный узелок, который время от времени разъезжался, и тогда полотенце слетало, а я, издавая каждый раз дамский возглас, ловил его где-то в области колен и водворял на прежнее место.
Я должен признать, что Марина держалась гораздо увереннее.
Мы взяли по баночке пепси-колы и решили осмотреть интерьеры.
Мы прошли мимо семи кабин, напоминающих секции в хороших московских ресторанах, где четыре пары более-менее энергично занимались любовью. Три из них отдавали предпочтение традиционным интимностям, и лишь одна пара несколько отклонялась от канонов, впрочем, оставаясь в тех пределах, которые в моём сознании определяют понятие сексуальной нормы.
В центральном проволочном вольере по-прежнему возилось, стонало и рычало многоголовое чудовище, но теперь уже, несколько осмелев, я подошёл ближе и вгляделся в происходящее примерно с тем же смешанным чувством страха и любопытства, с которым мы разглядываем уссурийского тигра в зоопарке…
Итак, я стал присматриваться к тому, что творилось в так называемой свинг-эрии, и через несколько минут с удивлением обнаружил, что не испытываю в связи с этим ни малейшего душевного или даже телесного подъёма.
Я уже говорил, что не страдаю сексуальными комплексами, однако всем нам свойственно лёгкое чувство беспокойства относительно своих интимных возможностей, а также ощущение того, что ты позорно старомоден, консервативен и можешь показаться смешным какой-нибудь типичной представительнице современной цивилизации. А ведь любой мужчина куда охотнее готов показаться глупым, жестоким или даже подлым, чем хотя бы одно мгновение выглядеть смешным, особенно – в постели. Так вот, чем больше мы соприкасаемся с так называемой порноиндустрией, тем яснее нам становится, что все люди на свете в общем-то устроены одинаково и что мы – ничем не хуже других, и в одном этом заключена, как мне кажется, оздоровительная роль порнографических фильмов и шоу…
Сексуальная революция произошла всего несколько лет назад, и в разных странах она протекала по-разному. В Австрии и Швеции, например, полная легализация борделей и кинотеатров «для взрослых» привела к тому, что в этих странах преступления на сексуальной почве сократились едва ли не до нуля. Добропорядочный австриец или флегматичный швед, ощутив подъём эротических сил, откладывают несколько десятков крон или две-три сотни шиллингов и направляются в ближайшее комфортабельное и недорогое заведение. Через двадцать минут они с явным облегчением возвращаются домой, успешно завершив сугубо техническое мероприятие, единственная цель которого – рассеять бремя сексуальной озабоченности.
– Как тебе это нравится? – прервала мои размышления Марина, кивнув в сторону центрального вольера.
– Ничего,– ответил я, всё больше и больше осваиваясь в этой обстановке.
– Давай решим один принципиальный вопрос,– сказала Марина, – либо мы держимся вместе, и тогда к нам никто не подходит, думая, что мы супружеская пара, либо мы проводим время каждый в отдельности сообразно с нашими личными планами и желаниями.
Должен сказать, что Марина вызывала к себе довольно пристальное внимание обитателей «Зоо» и разумеется, главным образом, мужчин. Они бросали на неё оценивающие взгляды, выпячивали грудь и втягивали животы. Марина выглядела весьма эффектно, кроме того, она была одной из двух или трёх белых дам и, наконец, её купальник на фоне общей банной наготы производил волнующее и странное впечатление.
Я тоже удостоился внимания нескольких девиц, главным образом, я полагаю, за счёт моего постоянно сползающего полотенца, что сопровождалось каждый раз моими пронзительными восклицаниями.
Мы бродили по закоулкам этого самого «Зоо» уже больше часа, мне это стало, признаться, чуточку надоедать. Ведь в сущности приёмов сексуальной игры не больше, чем типовых ударов в боксе (свинг, хук, джеб и апперкот), и хотя тактические комбинации этих приёмов (как и ударов в боксе) неисчислимы, лицезрение всего этого рядовому зрителю довольно быстро надоедает…
– Так что? – повторила Марина.– Ко мне тут проявляет интерес один старый фермер из Дакоты, очень колоритный янки, плюс вон тот молодой человек, который глядит в нашу сторону…
Тотчас же, как бы услышав этот разговор, молодой человек направился в нашу сторону.
Ему было явно за тридцать, он выглядел здоровым, сильным, с осмысленным, мужественным лицом, по виду – инженер, бизнесмен или военный. Его каштановые волосы блестели, а бурое полотенце чуть ли не дважды опоясывало его талию.
– Хай, – сказал он, – меня зовут Дэвид. Разрешите с вами поболтать?
Марина кивнула ему, затем повернулась ко мне:
– Вот и поболтайте, а я разыщу моего фермера…
И она решительно удалилась, действуя как хорошо отрегулированный, первоклассный механизм.
– Майкл, – представился я.
Мы уселись на грязноватый плюшевый валик.
– Ты из России? – поинтересовался мой новый знакомый.
– Да, а как ты угадал?
– На твоей подруге шерстяной купальник. Я слышал, русские занимаются любовью, не снимая драповых пальто.
Я вежливо засмеялся и спросил:
– Что ты делаешь в жизни?
– Курю, – ответил Дэвид.
Как всегда, я перепутал грамматические формы, в данном случае – презент с континиус.
– То есть, где ты работаешь?
– Пишу кое-что для телевидения.
И он недоумённо покрутил рукой в воздухе.
Я вспомнил своих многочисленных ленинградских знакомых, друзей моей юности, литературных, кинематографических и телевизионных мальчиков. Сообщая о своих занятиях, они делали такой же неопределённый жест.
– А ты? – спросил Дэвид.
– Окончил курсы программистов. А в Союзе был редактором на кинохронике.
– Значит, мы коллеги, – улыбнулся Дэвид, – и вообще я люблю русских. Наши “ястребы” ненавидят русских и много кричат о нарушении прав человека в России, но они редко задумываются о нарушении прав человека в Америке. Свобода ущемляется везде, и я не вижу особой разницы между диктатурой пролетариата и засильем капиталистических монополий…
– Разница в том, – заметил я, – что, сказав сейчас всё это, ты благополучно уедешь домой из этого борделя, а в Союзе тебя бы увезли в закрытом автомобиле.
– Значит, русские даже в борделях не могут критиковать своих вождей?
– В Союзе нет борделей.
– И хорошо, что их нет, – сказал Дэвид, – порноиндустрия создана для разлагающейся буржуазии.
– Зачем же ты сюда пришёл? – поинтересовался я.
– Я пришёл, потому что изнывал от скуки в потребительском обществе… Знаешь что, – Дэвид вдруг хлопнул меня по колену, – поедем ко мне . У меня хорошая библиотека, кабельное тиви, много выпивки… Выпьем, поговорим…
– Даже не знаю, что тебе сказать…
– Может быть, ты думаешь, что я гомосексуалист? Ни в малейшей степени. Просто твоё лицо мне показалось интеллигентным, и я решил познакомиться с тобой. Возьмём твою подругу. А я вызову свою знакомую – Полли. Она троцкистка. Ты уважаешь Троцкого?
– Не очень.
– Всё равно поехали.
– Ты пришёл сюда, чтобы спастись от скуки в обществе голых негритянок, а теперь хочешь ехать домой? Почему бы тебе не развлечься с какой-нибудь девицей?
– Это может плохо кончиться. Я говорю об инфекционных болезнях.
– Но я был уверен, что эти девицы подвергаются медицинскому контролю. Я даже смутно припоминаю, что об этом говорил нам юноша у входа.
– А, Грегори, я его знаю. Он пишет для Си-би-эс, а здесь подрабатывает вечерами.
– Он говорил, что мы в полной безопасности.
– Это – слова! Люди умудряются провозить автоматы и бомбы через таможню, а ты хочешь, чтобы медицинский контроль обнаружил микроскопическую бациллу. Да ещё чёрт знает где…
– Ты уверен, что здесь небезопасно?
– Степень безопасности тут не выше, чем в холерном бараке…
Тут я забеспокоился относительно Марины, извинился перед Дэвидом и пошёл разыскивать мою беспечную приятельницу.
Я обнаружил её беседующей с полуголым стариком, на груди у которого болтался, если не ошибаюсь, медвежий клык.
Марина представила меня.
Старик назвался детским именем – Мики.
Извинившись, я отозвал Марину в сторону.
– Что за секреты? – спросила она.
Я изложил ей содержание моего разговора с Дэвидом. Потом спросил:
– Может, уйдём? Не дай бог пристанет какая-нибудь гадость.
– Что за ерунда! Я познакомилась с интересным человеком. Он бывший ковбой и охотник. Видишь шрам у него на животе? Это его забодал дикий кабан.
– Кабаны не бодаются, – сказал я.
– Ну значит – буйвол! Или крокодил. Это неважно. Он прилетел в Нью-Йорк развлечься после нескольких месяцев изнурительного сельскохозяйственного труда. Он говорит, что я напоминаю его дочь, которая полюбила странствующего художника и уехала с ним в Венесуэлу. Он предложил мне взять лимузин и объехать вечерний Нью-Йорк.
– По-моему, он просто клеится к тебе.
– Ничего подобного. Зачем бы он тогда предложил мне уйти? Будь у него сексуальные намерения…
– Или возможности, – вставил я.
– Ему было бы гораздо проще осуществить их здесь…
– Странное дело, – говорю, – мы пришли с тобой в гнездилище разврата, познакомились с двумя людьми, в результате один из них приглашает нас на политическую сходку, а второй жаждет совершить романтическую поездку по ночному городу… Стоило ли ехать сюда ради этого, да ещё платить такие деньги?.. Скажи мне честно, тебе хочется побыть здесь ещё?
– Откровенно говоря, не очень. Со старым фермером я могу разговаривать и в «Макдональде»…
А между тем события в «Зоо» развивались своим чередом. Какие-то рыхлые мужчины подсаживались к чёрным девицам, некоторое время беседовали о чём-то, видимо, согласовывая свои сексуальные вкусы, а затем удалялись в пустующие кабины.
Из конца в конец зала энергично перемещалась хозяйка заведения, которая выполняла здесь также функции своеобразного режиссёра. Она укомплектовывала группы, давала инструкции и наставления, распределяла роли, а потом, как воспитательница детского сада, во главе группы своих подопечных исчезала за проволочными стенами свинг-эрии, где неловкие старательные воспитанники превращали её режиссёрские разработки в шумный грязноватый спектакль. Выкрики участников оргии напоминали те звуки, которые издают гимнасты под куполом цирка или строевые офицеры на плацу Суворовского училища.
– Я думаю – хватит, – сказала Марина, – пойдём отсюда.
– Вот и я говорю – пойдём.
– Мне жаль шестидесяти долларов, половину из которых я тебе с удовольствием отдам…
Мы попрощались с фермером, который предложил нам отдохнуть у него в Дакоте среди восьмидесяти коров, четырёхсот свиней и полутора тысяч кур, затем пожали руку Дэвиду, который крикнул нам вслед:
– Да здравствует партия радикалов!..
Мы ещё раз приняли душ, оделись и направились к выходу.
Когда мы проходили мимо конторки, юноша по имени Грегори всё так же увлечённо читал свою книгу.
Мы вышли на залитый разноцветными огнями Бродвей.
Мы шли по самому фантастическому городу мира, сотканному из роскоши, лжи, простодушия, жестокости и сострадания, по городу, о котором что ни скажи – всё оказывается правдой, потому что этот город – самое колоссальное на земле вместилище добродетели и порока, и отделить одно от другого по силам лишь нам самим – ценою опыта, риска, восторга и отчаяния.
(Журнал «Петух» №1, октябрь 1982 г.)
Публикация Н.Сагаловского.