К моему брату Людвику
Циприан Камиль Норвид (1821 — 1883)
перевод с польского
Флоренция, 1844 г.
Песка чужого горсть — в мое посланье,[1]
К полно'чи брошу я немало мысли,
Тебе пошлю весь образ мира в тщанье
И обобщу, что денно разум счислит:
С земли же той, которую озвучу
В письме моем по весу всей бумаги,
С сего, что в божьем атоме навьючу,
В путь темный провожая саркофаги,
Людских пороков шар я развенчаю
И в мир пущу — и пусть кипит к раздраю![2]
Вожди мечтаний, атомов владыки,
Уезд нам в радость наш, рядим же смело!
Ведь даже у совсем обычной клики
Есть много необычного задела.
Воззрим на небо, там возвысим лики,
Дела к рукам прибрав — давай за дело!
На пир большой — наверх к торговым залам,
Кто б ни вошел, как Илия, пророком.
Той пламенной оси так будет мало, —
В том, что весна родит, зима ничтожит сроком,
Так высечь искры с явленного в ясность,
Как Богу до'лжно, что не сможет гаснуть.
И не погибнет никакое тоскованье,
И никакая боль не будет зряшной
С улыбкой в бесконечном ожиданье,
Коль ангел есть, что силою бесстрашной
Крылом хранит и смех, и боль, и злое,
Как хаос в длань хватает за живое.
И путь таков на все вершины света,
Что в ход идет всё больше веток ветхих,
Но светлых, чистых, золотых и редких, —
Из разных снов с биеньем сердца лета:
Любой затронешь стебель дланью в чине
И облачное чуешь в нем виденье,
Ногами топчешь, стоя на лучине, —
Скрепилось, как отрезало в мгновенье.
Вот суть вещей — я многое тут видел...
Суть юности — сны темные любились;
Одни тлетворны и в беспутном виде,
Легки другие, что цветами вились.
О, суть стебля, что выше перегноя!
Как от осотов, что рука срывала,
Тех перлов тщился в самом сердце зноя
Всю сладость высосать… о, как же мало!
Я отравился... знаешь, был отравлен?
(А вспоминать равно по силе яду).
И что скажу, то будет близко к аду,
Каким скелет от дохлой птахи сдавлен,
Что с неба пал, воздушным сбитый слупом,[3]
И в муравейник вывалился трупом...
*
Смеяться над любовью, мстя за чувства,
Иль несколько теорий к ним добавить,
Как на божнице камень для безумства,
Сердца младые холодить иль плавить;
Еще любить, еще бывать залётным!..
К чему огня от бога не встревожить?
Стараться искрой-ль, пламенем болотным
В безвестии слепых дорог продолжить, —
Но быть веселым, сколько будет в воле,
И столько ж грустным в людях, сколько можно,
И видеть ясно, как ту розу в поле
Для пары колосков крушат безбожно,
И мнить еще, и верить, что так до'лжно...
(Тебе же — мной обещанного мира
Песок к письму с простором дум в дороге,
Но стоит ли вложить слезу кумира
Для правды быта, опасения к тревоге?)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Рекут мне: «Счастье есть на этом свете,
Тогда, когда несчастья нет меж снами».
Ответил я: «К чему же солнце в лете,
Что зрит открытыми на этот мир очами?
Ах, день ли то, когда нет тени с нами?»
Рекут еще, иными мне словами,
Что из забвенья быт приходит новый,
Такой же целостный, готовый и здоровый.
О, сладкий быт! В беспамятстве от счастья,
Когда к тебе присмотрятся поближе,
Уж сам без чувств, свободный от участья,
Ты человечества всего как будто выше.
Коль существуешь, чувствуешь ты коли?..
Что ни спасти, ни изменить не в силах,
И оттого — на пике взятой боли
Не умираешь с нами, в наших жилах,
Проклятый быт!..
Еще, еще и, может,
На той земле, хоть прёт навозным стейком[4],
Вещей больших найдется много тоже:
Моря, и — что зовут от мудрых веком,
Могилы и бутоны роз, и лица,
И всё, что есть вокруг средь нас живое,
И всё, что носит имя здесь большое,
И вся земля — большая мастерица.
Земных художеств я большой поклонник,
На море и сегодня зрю с охотой,
Еще на роз бутоны и лимонник,
И в бренности хмельной теряюсь нотой,
Не смея веком называть трудиться, —
В сем времени лишь можно заблудиться.
В моем гробу подобия я вижу...
Как мало будет от меня: лишь пепел,
Ни радости, ни мук уж не приближу,
Ни слова «Вот достиг!» в могильном склепе,
Ни розы, — ничего, помимо тайны
Спасителя, чьи знаки[5] неслучайны.
О, Людвик, я поведывал обычно
Тебе о бесконечных грёзах жизни...
Ты видел крылья — падаю трагично,
Хоть падать мне еще не время к тризне,
Хоть вижу облако из шерсти будто белой,
Коль это знак, брат, буду в стати зрелой.
Как мало на земле вещей надёжных!
На сласть любую можно сыпать прахом,
На боль — трудней, но качеств связь возможных —
Как дщери две с единой матки — взмахом
Летят они с объятьем к нам меж трений,
Как связь чего же? Недоразумений.
Однако землю клясть уже не буду,
Явлюсь для той, чем для меня явилась;
Нет, я не дух, но в духе близок к чуду,
Горсть дней моих пресотворив на милость,
В способности моей к труду без чуда,
Что всходит с людом, но цветет без люда.
В вещах же тех, в чем люд имел затею,
Частица есть, тень некоего свойства,
То будет мысль моя со словом «верю», —
Без веры в счастье трачу дух геройства,
Ведь с верой в осень, признаком сей ночи,
На всякий лист я зрю… И зреть нет мочи!
Ах, что' тебе скажу и что пишу я,
Что оборотом сфер еще зову я…
Есть время до того, как я услышу
Глас ангела, громящего мне крышу.
Так дни спущу как клавиши к забвенью,
Как грусть их тронет по обыкновенью, —
Не пробудит, не даст урок терпенью.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
[1] дословный перевод первой из строк следующий:
«Na pismo moje garsc obcego piasku» —
«На письмо мое — горсть чужого песка»
obcy (поль.) — чужой. См. значение слова в словаре:
https://ru.pons.com/перевод/польский-русский/obcy
https://glosbe.com/pl/ru/obcy
[2] раздрай (устар. разг.) — шумный и скандальный
разброд в мнениях, поведении. См. также в словаре:
https://dic.academic.ru/dic.nsf/ogegova/198098
[3] слуп — столб. См. значение сего слова в словаре:
https://ru.wiktionary.org/wiki/слуп
В данной строке речь идет о воздушном столбе, т. к.
в польском оригинале об этом говорится напрямую:
«co z nieba zlecial, wietrznym zwiany slupem» —
«что с неба слетел, воздушным сброшенный столбом»
В толковом словаре польского языка о слове «zwiany»:
«1. o wietrze, powietrzu: wiejac, zrzucic cos skads» —
«1. о ветре, воздухе: вея, сбросить что-то откуда-то».
См. в следующем веб-источнике: https://sjp.pl/zwiany
[4] см. перевод слова «stek» из польского оригинала:
stek (поль.) — стейк. См. в польско-русском словаре:
https://www.babla.ru/польский-русский/stek
https://glosbe.com/pl/ru/stek
Согласно истории, стейк появился в Великобритании,
в частности, уже в 1460 г. упоминание о кулинарном
блюде нашло место в рецептурной книге, а триста лет
спустя он распространился по всей Европе. Материал:
https://ru.wikipedia.org/wiki/Стейк
[5] здесь речь о божественных знамениях Спасителя.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
польский оригинальный текст:
https://pl.wikisource.org/wiki/Do_mego_brata_Ludwika
https://poezja.org/wz/Norwid_Cyprian_Kamil/26751/Do
Польский оригинальный текст ниже приведен
согласно изданию «Cyprian Norwid. Poezje»
Wydawnictwo Poznanskie, Poznan 1986, str. 92
© Copyright by S.W. «Czytelnik», Warszawa 1979,
ISBN 83-210-0430-X
Cyprian Kamil Norwid (1821 — 1883)
Do mego brata Ludwika
Florencja, 1844 r.
Na pismo moje garsc obcego piasku,
Na polnoc wiele, wiele rzucam mysli,
Zeby ci poslac caly swiat w obrazku
I uogolnic, co sie dniowe kresli:
To z ziemi, ktora ujuczylem gloski,
Z onego pisma malo-wiekszej wagi
I z onych mysli, co, jak atom boski,
Zdaja sie ciemne zegnac sarkofagi,
Przez ludzki nalog glob utocze drobny
I puszcze na swiat — niechby wrzal osobny!
Atomow wladcy, marzen wodze niklych,
Z dzielnicy naszej cieszmy sie i rzadzmy!
Nadzwyczajnego wiele jest u zwyklych,
Popatrzmy w niebo, tam gornymi badzmy,
A rece w zwyczaj ujarzmiwszy — przadzmy!
Na wielka uczte do gornego sklepu,
Malo jest, kto by wszedl jak Eljasz prorok.
Plomiennej osi nie z onego szczepu,
Co wiosna rodzi, zima trzebi co rok,
Lecz z tego krzesac, rosnacego w jasnosc,
Co Panu winien, ze nie moze zgasnac.
Bo nie zginelo zadne utesknienie,
I zadna bolesc nie przewiala marnie,
I zaden usmiech blahy nieskonczenie;
Jest taki aniol, co skrzydlami garnie
I smiech i bolesc, i to niedotkliwe
Czlowieka chaos bierze w dlon, jak zywe.
A droga taka jest na wieze zycia,
Ze wiele szczeblow idzie coraz wiotszych,
Jasniejszych coraz, przezroczystszych, zlotszych,
Jak rozne sny sa, rozne serca bicia:
A ktory szczebel dlonia witasz chciwie
I oblokowe czujesz w nim widziadlo,
Nogami zdepczesz, stojac na luczywie,
Bo juz ci skrzeplo, w rzecz sie scielo — zbladlo.
To rzeczy dola — wielem widzial rzeczy...
Mlodosci dola — sny kochalem ciemne;
Z tych jedne byly mdle i nie do rzeczy,
Jak kwiaty — drugie, lekkie i nadziemne,
O trzon lodygi wyzsze kalu. Z mleczy,
Co po urwaniu perla wzeszly biala,
Mniemalem slodycz wyssac — jakze malo!
A jam sie otrul... wiesz, ze bylem struty?
(Wspomnienie rowna ma trucizny sile).
Co teraz powiem, bedzie zle i zgnile
I szkieletowe, jako ptak zepsuty,
Co z nieba zlecial, wietrznym zwiany slupem,
I we mrowisku sie przewala — trupem.
*
Z milosci szydzic, mszczac sie na uczuciu,
Albo teoryj kilka zimnych zlozyc,
Jak kilka glazow na boznice Psuciu,
I mlode serca ziebic lub ubozyc;
To jeszcze kochac, jeszcze byc zalotnym!
A czemu nie chcial boski ogien sluzyc,
Starac sie iskra lub plomykiem blotnym
W niewiadomosci ciemnych drog przedluzyc —
Lecz byc wesolym, ile ludziom wolno,
I tyle smutnym, ile ludzie musza;
I widziec jasno, jak te roze polna
Dla kilku klosow nieobacznie krusza,
I jeszcze mniemac, wierzyc, ze tak musza...
(Do swiata, ktory-c obiecalem stworzyc,
Byl piasek listu, mysl i przestrzen drogi,
Lecz moglzem sadzic, ze lze trzeba wlozyc
Dla prawdziwosci bytu czy przestrogi?)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Mowiono do mnie: «Szczescie na tym swiecie
Wtedy jest tylko, gdy nieszczescia niema».
Odpowiedzialem: «Czemze slonce w lecie,
Co otwartemi patrzy w swiat oczyma?
Czy to jest doba, kiedy cieniu niema?»
Mowiono do mnie, acz innemi slowy,
Ze z zapomnienia byt powstaje nowy.
O slodki bycie! W szczescia niepamieci
Kiedy sie tobie przypatruje blizej,
Ty — bez uczucia, wolny trosk i checi —
Zdajesz sie wszego czlowieczenstwa wyzej.
Jezeli jestes — jesli czuwasz?.. Bycie!
Co ani zbawic ani umiesz zdradzic,
Dlategos stanal na doswiadczen szczycie,
By nie umierac z nami, ale radzic.
Przeklete rady!..
Jeszcze, jeszcze — moze
I na tej ziemi, choc jest kalu stekiem,
Znajdzie sie kilka rzeczy wielkich: morze,
I to, co medrcy nazywaja wiekiem,
I paczek rozy, wreszcie grob, a przed nim
Wszystko, co smiesznem zowia i powszedniem,
I to, co wielkie nosi imie, wszystko!
I cala ziemia wielka jest artystka.
Artyzmu ziemi bylem zwolennikiem,
Na wielkie morze i dzis patrzec lubie,
Na paczek rozy takze, lubo z nikim,
I w doczesnosci sie pijanej gubie,
Nie smiejac wiekiem nazwac i osadzic,
Ze taki ogrom czasu mozna bladzic.
A w grobie moim widze podobienstwa...
Bo jakze malo bedzie ze mnie: popiol,
Ni to radosci godla, ni meczenstwa,
Ni tego slowa nad grobowcem: «dopial!»
Ni rozy polnej, — nic, krom jednej z wiela
Tajemnic Panskich znaku Zbawiciela.
Ludwiku, tobie zwyklem byl spowiadac
Niedokonczonych mar ogromne dzieje.
Widziales skrzydla — przyszlo mi upadac,
Lecz jeszcze upasc nie jest czas — i dnieje —
I widze oblok z runem bardzo bialem;
Jezeli ten jest, bracie, bede stalym.
Jak malo rzeczy pewnych jest na ziemi!
Na kazda slodycz mozna rzucic prochy,
Na bolesc trudniej, lecz sie zlaczy z niemi.
Obiedwie cory z jednejze macochy,
I obie ku nam leca z uscisnieniem,
Jak pokrewienstwo — czem? Niezrozumieniem.
A jednak ziemi klacnie bede wczesnie,
Stane sie dla niej, czem sie dla mnie stala;
Nie jestem duchem, wiec sie czasem wesnie
I kilka moich dni odrobie z ciala,
Z umiejetnosci tak kosztownej, trudu,
Co ludziom wschodzi, kwitnie mimo ludu.
Ze w rzeczach, ktore czlowiek przedsiebierze,
Jest pewna czastka, pewny cien wlasnosci,
To moja bedzie mysl o zgaslem «wierze»;
Bo odwyknalem w szczescie miec ufnosci,
Bo z wiara w jesien, tem polnocy godlem,
Na kazdy listek patrze... Bo sie zwiodlem!
Co tobie powiem i co wlasnie pisze,
Co ukleconym zowie sfer obrotem.
To jeszcze starczy na czas, nim uslysze
Aniola, wielkim mowiacego grzmotem.
I dnie opuszczac bede, jak klawisze,
Kiedy je smutny dotknal z nawyknienia,
A nie smie ciszy zbudzic — i — cierpienia.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
в качестве иллюстрации к материалу произведения
представлена акварель Циприана Норвида, 1854 г.
https://images89.fotosik.pl/657/31bb6a2f90857f1a.jpg