Обычно я пью кофе только к вечеру и брежу
Культурным вдохновением до первых петухов.
И чуть лишь утро раннее сквозь щели штор забрезжит
Спешу забыться в панике неотвратимых снов.
Во снах смеются улицы, прохожие все схожие
Глядят, галдят, жеманятся, поют порой не в такт…
И я чужой, не родственный, с давно не бритой рожею
Шагами осторожными спешу пройти в кабак.
Здесь в кабаке просаленном, пропитом и обоссаном
Не стали кто вассалами и гордых спин не гнут,
И кто по воле фатума не уродились боссами
Находят понимание и временный приют.
Мы за свободу разума и прочее и прочее!..
Цитируем пророчества поэтов и святых,
Тостуем за приятелей и против одиночества,
Во имя неприятия условностей мирских…
Мы пьяны в упоении и счастливы в общении,
И пусть, что не ко времени! И пусть в разгаре день!
Пусть наше поведение считают преступлением -
Мы в ледяном презрении скрепим сердца в кремень!
Случается, встречаются здесь личности известные,
Что не хвалами пресными карабкались наверх,
Те, что с солённой честностью брели путями крестными
И без вести распятыми вдруг обрели успех.
Одной из этих личностей, не бритой и не родственной,
Я задал неприличный по циничности вопрос.
Спросил без предисловия: «А стоило ли, собственно,
Посмертное признание всей соли горьких слёз?»
И личность со священнейшим коровьим обаянием
Не доеной терпимости полузакрытых глаз,
Хранящих недоступное для осмысленья знание,
Икнув, не удостоила меня и пары фраз.
Быть может, я неправильно воспринял ситуацию,
Быть может, что в икании был мудрый скрыт ответ,
Да только в прежних радостях вдруг начал сомневаться я,
Хоть знал, что в мир обыденный уже возврата нет.
Когда кумиры падают с вершины обаяния,
И мир трухлявый рушится как дерево икон,
Несчастен, кто в неверии не знает покаяния,
И ищет понимания, любой презрев закон.
Я пью всё также кофе только к вечеру и брежу
Культурным вдохновением до первых петухов,
А чуть лишь утро раннее сквозь щели штор забрезжит,
Боюсь забыться в панике неотвратимых снов.