Любовь и картошка - начало

         
     Я совершенно не помню, чему нас учили в техникуме, поскольку постоянно засыпала на
уроках и просыпалась только на математике, которую любила всегда. Зато прекрасно помню,
как нас, первокурсников, сразу же погнали «на картошку».

    Это уже потом появились стройотряды с романтичной униформой и особыми правилами,
всякими там командирами и комиссарами, разводами и речёвками. А сначала это была
просто «картошка», на которую сгоняли всех подряд – и учащихся ПТУ, и студентов
техникумов и  ВУЗов,  и солдатиков срочной службы, и просто кого попало с заводов и из
контор, с единственной целью – выколупывать грязную картошку из бесконечно-бездонных,
чавкающих совхозных полей. Ту самую картошку, которая кисла потом до весны и тихо
догнивала в огромных кучах на земляных полах в трухлявых совхозных складах.

     Но когда тебе неполных пятнадцать лет и позади школа, а впереди три года учёбы в
техникуме (всё-таки какая-то определённость), можно ни о чём не задумываясь, погрузиться
в поток жизни и бултыхаться там,  выныривая периодически в полном обалдении: «Что это со
мной происходит?! А.., потом разберусь». И отодвигать это «потом» раз за разом, не
затуманивая юную голову всяким там самоанализом,  до того ли?  Пусть себе оседают
песчинками глупенькие непонятки, сколько их ещё будет, успею…

     В правлении совхоза не выказали особой радости при нашем появлении (какой от
девчонок толк - больше проедят, чем наработают…), но всё ж-таки выделили  под проживание
заброшенный домик,  выдали полосатые чехлы для матрасов, которые надо было набить
соломой, солдатские одеяла, а также чугуны, миски, кружки и ложки. Для пропитания
обещали каждый день по пятилитровому бидону молока и по пять буханок хлеба, а картошки
можно есть «от пуза».

      На следующее утро наш девчачий десант был вытряхнут из бортовой машины вместе с
горой раздолбанных ящиков и кучей пустых мешков на край огромного перепаханного поля.
Бригадир, весь какой-то изжёванный мужичонка, быстренько выдал нам новые брезентовые
рукавицы, а также ЦУ - собрать картошку, рассортировать её по размерам на крупную,
среднюю и всякую там мелочь, рассовать соответственно по мешкам, а оные мешки «как
следовает укупорить».  Пообещав вернуться часа через четыре, чтобы отвезти нас на обед,
бригадир испарился, оставив ощутимый запах перегара.

     Сентябрь в том году выдался противно дождливым и ветреным, поэтому и одёжка у нас
была соответствующей – резиновые сапоги,  натянутые на толстые шерстяные носки, фуфайки –
этакие стёганые на вате чудовища, делающие всех девчонок одинаково смешными и
неуклюжими, а в довершение  всего этого великолепия – не без изящества намотанные на
голову разноцветные тёплые платки.

     Мокрые поля с вывернутыми пластами глинистой земли, где по поверхности была
рассыпана  выдернутая ботва с болтающимися на ниточках клубнями,  казались  оставленным
противником полем боя, где корчились в судорогах несчастные маленькие солдатики,
брошенные и своими и чужими погибать в грязных земляных окопах.
 
      Бесконечный дождик превращал картофельные поля в непролазное болото и делал наше
пребывание там совершенно бессмысленным. Но добраться до дома можно было только на
бортовой машине, которую за нами пришлют совсем не скоро. Видимо, в такой же ситуации
оказались и ребята из воинской части, ковырявшиеся  потихоньку на соседнем поле. Но у
них были хотя бы плащ-палатки, укрыться под которыми добрые вояки  нам и  предложили
весьма галантно. Солдатики были милыми, весёлыми и симпатичными, а потому и получили
приглашение приходить к нам в гости, благо их часть располагалась совсем недалеко от
нашей временной стоянки. А мы получили ответное приглашение - приходить к ним на танцы в
выходные и держаться вместе на зависть всем остальным.

    Всё так и случилось. Нам было весело и хорошо вместе, и я впервые не чувствовала
себя «гадким утёнком», как в школе. Напротив, стряхнув неказистые осенние одёжки,
оставив в раздевалке сапоги с налипшими комьями глины, и выпорхнув, наконец, в
наполненный музыкой зал, мы сразу же попадали в водоворот дружеских улыбок, восклицаний,
и, не успев ещё перездороваться со всеми, уже лихо отплясывали «шейк-шейк». Кажется, мы
все были немножко влюблены друг в друга, а когда кому-то из ребят не удалось в очередной
раз попасть на танцы, он прислал нам всем смешную и милую записочку: « Я рад бы видеть
вас, друзья, Но нет – нельзя, увы – нельзя…». А другой сочинил трогательный стих,
кусочек которого я помню до сих пор: «Пускай порой палатки промокали, порой усталость
нас валила с ног, но я скажу, что много потеряли, кто на картошке побывать не смог». 

   В один из редких не дождливых дней мы собирали, как обычно, картошку, сортируя её по
размеру, но поскольку дождя не было, работалось как-то особенно весело и азартно. 
Картофелины как будто сами выпрыгивали из рук и с удовольствием сами же раскладывались
по нужным ящикам. Может быть, просто я поймала ритм и получала от этого огромное 
удовольствие, наполовину танцуя, наполовину жонглируя картошкой. И пребывала  в этом
завораживающем состоянии, пока не услышала ехидный голосок: «Только посмотрите, КАК он
на неё смотрит…»  И вот тут я почувствовала, что щёки мои горят, что всё тело окаменело,
и что нет никакой возможности обернуться и посмотреть, о ком они говорят…

   Когда мне всё же удалось сдвинуться с места и повернуться, наконец, с неуклюжей
грацией допотопного робота, я сразу увидела… ЕГО. Я не видела его лица, но это был
именно ОН, я  узнала бы его из тысяч других. Ведь это так просто: «Ты в сновиденьях мне
являлся, уже во сне ты был мне мил…» Мой прежний мир зашатался и рухнул. А в самом
центре нового мира стоял, небрежно облокотившись на капот военного «каблучка», мой
Онегин-Печёрин, и взгляд его, без всяких сомнений, был направлен именно на меня…