Накануне майских праздников я заступил в дежурство по роте. Мне и еще нескольким однопризывникам оставалось служить два с лишним месяца. Вообще-то весенний призыв начинается вместе с апрелем, с Днем смеха, здорового утробного смеха, после того как в конце марта министр обороны подписывает приказ об очередном призыве на военную службу граждан СССР, достигших 18-летнего возраста и старше, годных по состоянию здоровья и не имеющих отсрочки по разным причинам, а заканчивается в последний день июня. Соответственно и демобилизуются солдаты и сержанты срочники через два года службы до истечения июня, но не раньше мая. В тот год, незадолго до нашего дембеля, случилось одному немецкому юноше прилететь в обход советских зенитчиков на маленьком спортивном самолетике в Москву и сесть прямо на Красной площади. В результате этой посадки в сердце страны с начальственных постов полетели армейские руководители, а нам объявили, что несмотря на политику гласности и перестройки, увольнение в запас нашей третьей роты, целиком состоявшей из парней моего призыва, откладывается до августа. Кто же будет плохо исполнять свой священный долг, тому придется уехать домой аж в сентябре, заявил перед строем комбат. А там, в октябре уже начинатеся новый, осенний призыв, так что мы оказались перед реальной перспективой переслужить целые полгода, что для почти гражданских людей, коими мы себя уже видели не во сне, а наяву, было просто нестерпимо. Забегая вперед скажу, что переслужить мне и ребятам из нашего отделения пришлось не сильно много, всего лишь полмесяца после официального окончания весеннего призыва. Случалось такое, и не только в нашей части, когда в виде наказания за что-нибудь злостное отцы-командиры намеренно держали дембелей до самого 30 июня. А зимой, соотвественно, до 31 декабря. Но чтобы задержать демобилизацию сверх окончания на два, или три месяца, такого еще не было в нашей армии. Может быть, такое решение было принято только в нашем военном округе, а может, только конкретно в нашей части. Кто знает? А рыться сейчас в архивах, или поднимать, наверняка, утилизированную документацию, ведь служили мы в одной из сопредельных и ныне независимых стран, не представляется мне возможным. Пишу как есть, как было, как помню. Не скрою, обиделся мой призыв на удлинение срока нашей солдатской службы. Сотня парней из третьей роты пришли служить в Эн-ский гвардейский гарнизон в самом начале переломной эпохи, унесшей с собой привычный мир, разделившей советскую державу на 15 независимых республик, короче говоря, с воцарением в Кремле Горбачева. Первые семьдесят человек в два приема были доставлены в батальон с Урала и из центральной России. Уральцы были, в основном, свердловчанами, немного пермяков (как потешались ротные острословы по их адресу: «Ты откуда, с Перми? Спермяк?) и совсем немного челябинцев. Их пригнали в конце апреля, в начале мая. Через месяц пришло еще одно пополнение, собранное в Рязани, Москве, Подмосковье и Смоленске. Последнюю треть кавказских призывников, в числе которых пребывал и автор этих строк, прапорщик-покупатель Герц, из местных немцев, привез 25 июня. Когда первые две трети роты уже прошли свою школу молодого бойца, присягнули на верность Родине. А нам только лишь предстояло провести свой месяц в карантине. Так что по большому счету, моя группа не слишком и переслуживала, мы ведь приехали под самый занавес призыва. Отпустили на волю наше отделение 14 июля 1987 года. В самый главный французский праздник, день взятия Бастилии. Но об этом позже. А пока я заступил на дежурство. Отбил роту. По всегдашней привычке жалеть дневальных, разрешил и им сразу обоим отбиться. По уставу внутренней караульной службы в течении несения вахты дневальным разрешается поспать по очереди по четыре часа. Дежурный же должен бдеть всю ночь, ибо на его попечении находятся жизнь и здоровый сон всех его армейских товарищей. Мы квартировали не очень далеко, но и не совсем близко от границы. В соседних гарнизонах, как докладывал вам комбат, вот такие же точно раздолбаи спали на посту, а враги, перебравшись через кордон, вырезали целые роты. В нашем же случае можно было не опасаться подобных эксцессов. Рота была прикомандирована к авиаполку, в котором проходили стажировку наши союзники из стран Варшавского договора. Так что помимо собственно наших часовых на посту в ночное время серьезно бдели сами летуны. Словом, беспокоиться было нечего. Я с легким сердцем отбил обоих дневальных, а сам уединился в ленкомнате с книгой. Тому кто не был в армии, кто не жил в казарме, где рядом с тобой бок о бок днем и ночью находятся еще добрая сотня людей, трудно представить, как легко и быстро солдат проваливается в сон. Даже после двух лет однообразной службы. В казарме темно. Только над тумбочкой дневального перед входом в казарму горит дежурная лампочка. Ее неяркий свет падает на взлетку – длинную полосу меж двухярусными койками. Эту взлетку мы каждую субботу драим по очереди до блеска, хотя сами уже дембеля, но вот молодое пополнение к нам привезут лишь когда мы уйдем на гражданку. Пол в казарме – простое дерево. По субботам мы драим истоптанную взлетку, срезая осколками стекла и безопасными лезвиями для бритья потемневшую поверхность, чтобы обнажилась медово золотистая чистая древесина. В будни пол просто метется веником и моется влажной тряпкой. Это обязанность ежесуточно сменяемых дневальных. Дежурный и оба дневальных заступают на пост в 18 часов. Сутки спустя они сдают следующему наряду казарму в ажурной чистоте и полном блеске. И только взлетка не сверкает янтарной субботней слезой, но тихо помалкивает себе, серая и будничная, как солдатская шинелька.
Вот уже два часа пополуночи миновали, и три часа. Спать хочется до одурения. Буквы в книжке сливаются в одну общую бессмыслицу. Официальный подъем в Советских вооруженных силах в шесть утра. Но мы уже дембеля, без пяти минут гражданские люди. Потому никто из моих сослуживцев не встает раньше половины восьмого. Лениво умываются. На зарядку уже никто не бегает. В восемь завтрак. В половине девятого общее построение. Офицеры приходят как раз на утреннюю поверку. И после развода все по объектам. В казарме остаются лишь оба дневальных. По очереди они стоят на тумбочке. То есть не на самой тумбочке, а возле нее. А дежурный может наконец-то забыться на три-четыре часа сном. До обеда. После обеда уборка казармы и прилегающей территории. А в 18.00 сдача дежурства новому наряду.
Спать. Ужасно хочется спать. Ничего страшного. Прилягу на часок-другой. А то в глазах уже резь. Я выбрал себе самую дальнюю койку. Хрен бы кто меня нашел из товарищей офицеров, если бы кто-нибудь из них совсем спятил и явился на ночную проверку в казарму. Это когда мы были в родном батальоне, там за сон на посту карали весьма сурово. А тут в командировке мы пользовались существенными послаблениями в уставе. Не махновская вольница, но что-то вроде партизанского отряда. Залег в укромном уголке, накрывшись шинелькой. И пяти минут не прошло, когда кто-то сильно дернул меня за плечо, стаскивая шинель с лица.
– Дежурный, еб твою мать, спишь на посту?
Среди ночи вдруг появился начштаба, контуженный моджахедами, майор Бомболюк. Из всех наших офицеров он был самым свойским мужиком. Хотя и ****утым на голову в немалой степени.
Майор согнал меня с койки, сам нагло улегся, укрывшись отобранной у меня шинелью и мигом захрапел. Никаких последствий для себя я не опасался. Майор свой. Вот если бы меня застал ротный или сам комбат, вони бы не избежать. А тут все проще. Ведь даже задремавши я, как частый дежурный по роте, все равно был начеку. Конечно, в иных условиях я бы просто не поддался Морфею. Вылил бы себе на голову чайник воды. Или вышел бы на свежий воздух звезды считать на небе. А тут мы уже почитай вольные. Да и кто проберется в наш хорошо охраняемый гарнизон? Какие диверсанты? Но сон уже как рукой сняло. И я до рассвета просидел на ступеньках крыльца, сладко мечтая о том дне, когда нам торжественно перед строем вручат проездные документы и военные билеты с печатью и подписью начштаба. Да с указанием: «Уволен в запас...».
Около восьми часов перед самым завтраком поднялись уже и самые большие любители поспать. А майор все спал и спал. Я накормил роту. Выстроил ее после завтрака. Отрапортовал замполиту узбеку, Он принял рапорт и увел личный состав на объекты. Так и не узнав, что начштаба дрыхнет в казарме. Лишняя солдатская пайка, два куска хлеба, желтая бляшка масла, три кубика рафинада, тарелка каши и стакан чая пролежали на тумбочке возле спящего майора до обеда. Я выспался сам. Разбудил в час пополудни начштаба. Он не притронулся к давно остывшему завтраку, не стал дожидаться и обеда, быстро исчез в неизвестном направлении. Рота вернулась с объектов на обед. А там время быстро пролетело и до сдачи дежурства.
Все майские праздники начштаба пропьянствовал вне расположения нашей роты. Где? Военный секрет. Но с ним бухали наши записные ротные пьяницы. Больше никого из офицеров в казарме не было все праздничные дни. После затянувшихся на десять суток праздников, прихватив и День победы, грузный, краснолицый и всклокоченный майор появился на обеденном построении и, шатаясь, принялся распекать нашу роту.
– Эх, вы, солдатушки, бравы ребятушки! Что, воины, защищаем отечество? Вашу мамашу да за ногу! Вот как вы тут служите, сынки? Всё хОдите, блУдите!
Из строя его поправили, – Вы хотели сказать, товарищ майор, блуждаете?
Поправил кто-то из тех собутыльников майорских, кто поправлялся с ним сегодня утром.
– Да! – с нескрываемым удовольствием крякнул начштаба, – ходите, блуждаете, и блУдите, сукины дети!
Майор улыбнулся, икнул. И распустил строй. Егоные собутыльники увели его в тенечек. Поднесли рассольчику...
Любили мы нашего начштаба!
Как мы дембельнулись раньше всех остальных? Наше отделение просто напросто выполнило дембельский аккорд в ударные сроки. Обычно в отделении должно быть не менее десяти человек. В нашем оставалось всего пятеро. И те, кроме меня, были из числа вернувшихся с Чернобыля. Мне в 1986-м выпала другая командировка. А парней перекинули через всю страну на Украину. Я все время думаю о них. Частенько вспоминаю. И Кота, и Пашу, и Чечена, и Юрика...
А также Потапа, Армена, Вадика, и Панкрата...
И Артура, и Вовку, и земляков Фикрета с Видади, и всех остальных.
Я ищу их адреса, хоть какие-нибудь следы в интернете. Ну не может же быть, чтобы ни у кого не было электронной почты? Но поисковые системы молчат. Ни «Одноклассники», ни «Вконтакте», ни «Яндекс» с «Мейлру», ничто не помогает.
Да, в нашей роте были парни из разных городов и республик. Да, в начале 90-х армяне и азербайджанцы могли оказаться по разные стороны войны в Карабахе. Русские и чеченцы в Грозном, грузины и абхазы в Сухуми...
Но неужели же никто так и не откликнется?