(Быль)
Постарела Матвеевна,
привыкла на пенсии
ходить за скотиной
да нянчить внучат.
Вспоминает порой
свое «молодо-зелено»,
и глаза, расцветая,
снова юность лучат.
Ребятня деревенская
любит бабку Матвеевну,
окружат вечерком
и давай тормошить:
Расскажи-ка, Матвеевна,
нам про долюшку женскую,
как была молодой,
было ль весело жить…
- Всяко было, родимые,-
улыбнётся им бабушка,
и споёт, и расскажет…
Начала и сейчас:
- Вы про долю из книжек
узнаете, лапушки…
Впрочем, есть у меня
вот такой вам рассказ.
Раньше в нашем селе
жил кулак – богатей.
Жадный был тот кулак
да прижимистый.
Никого не любил –
ни больших, ни детей.
Нищий тоже
не ждал его милостынь.
У него во дворе
был колодец с водой.
Так его он всегда
на замок запирал.
Вышел утром однажды –
колодец пустой.
Убежала вода
и замок не сдержал.
Был кулак нелюдим.
А жена у него
добротой покоряла
да лаской.
И такою, наверно,
была оттого,
что кровей была наших,
крестьянских.
Раскулачивать семью их
время пришло.
Лизавета, детишки –
ох, плакали!
А крестьяне
кулацкое всё-то добро
в своих бедных избушках
попрятали.
- Завираешь ты, бабка,-
не по внуку рассказ.
- Что ль крестьяне у них
всё разграбили?
- Нет, Васятка,
тут было напротив как раз.
От партейных
добро-то мы прятали.
Я тогда молодёхонькой,
детки, была,
Лизавету с детьми
пожалела.
Мне домой Лизавета
одеяло дала,
да кровать им накрыть
велела.
Я накрыла кровать,
осветило избу
ярко-огненным
светом атласа.
Испугалась я очень,
мол, сразу найдут.
Ну, в избе
с одеялом метаться.
Поглядела в окно –
трое к дому спешат.
Я скорей в одеяло –
полено.
Завернула младенцем,
сижу, не дыша.
Ноги пляшут
от дрожи в коленях.
Заглянул один в избу -
двое дальше прошли.
Молодой,
а уже в коммунистах!
Одеяло они
в этот раз не нашли.
А потом
я сама его вынесла.
Молодой-то, Васятка,
был дедушка твой, -
бабка гладит
Васяткину чёлку.
- Только прежде, чем стать
коммуниста женой,
стала я и сама
комсомолкой.
…Вырос Васятка
и шустр, и хитёр.
К крышке колодца
приладил запор.
Бабка давно
на тот свет убралась.
Вот и замкнулась
во времени связь.
1973 - 2003