Воздух зажат непомерным небом. В стакане
неба плавают люди, будто мухи в вине.
Кристалл идёт по проспекту. А в старой ране
Снова боль поднимается, ноет и тянет вдвойне.
Ветер играет белыми волосами,
Как будто крича: «Поиграй со мною, дитя!».
Кристалл не весело. Кристалл рыдает часами.
И запирается в комнате час спустя.
Мама не знает, как говорить с дочкой.
Мама заламывает руки и молчит.
Кристалл берёт лезвие. Но сил нет поставить точку.
Кристалл развлекает себя: вышивает, учит иврит.
Воздух давит на Кристалл, будто свинцовый.
Губы кривятся – некрасиво, но что с того?
А что делать, если был он всего основой,
А ушел – и не осталось то ничего.
Ничего не осталось из того, что думали вместе.
Папароач, театр, розовый, скейтера.
Ничего не осталось на этом пустом месте
Из того, что было святым вчера.
Кристалл в зеркале не отражается больше.
Ничего не ест, трубку телефонную не берёт.
- Мама, понимаешь, мы же хотели в Польшу!
Мы же хотели смотреть на плывущий лёд!
Кристалл штопает цыганской иглой раны.
Мама уже не спрашивает, больно ли.
- Мама. Мама. Почему он ушел так рано?
А друзья веселятся. Они ничего не поняли.
- Доченька, наказание всем даётся за дело.
Жизнь не бывает: чтоб сладкою патокой, да без бед.
- Мама, я что, слишком мало и так старела,
Что он решил – так чтоб сразу, и волос сед?
Кристалл с утра собирает «Подарок» Ахерн,
Джинсы, помаду, на самолёт билет.
Решает предельно быстро: «Пошло всё нахер!»
И улетает на десять лет жить в Тибет.
Мама будет искать её среди наших,
Выливая на общих знакомых боль утраты и гнев.
Её вывесят в списках давно пропавших
И он увидит. Ослепнет, остолбенев.