«Как упал ты с неба, денница, сын зари!
разбился о землю, попиравший народы».
(Ис. 14:12)
Quamquam in fundis inferiorum sumus,
oculos angelorum tenebrimus.
1. Падение
Тени всех страхов мира легли на лица.
Ветер корёжил крылья, стирал черты.
Искрой во тьме горела моя Денница,
И обращались в пепел мои мечты.
Пели Тебе осанну всю ночь паяцы,
Впрочем, мы сами рвали за нитью нить.
Если прощенья не суждено дождаться,
То и святого – нет и не может быть.
Страждущим проще - истина в чем угодно
Видится, если свет навсегда погас.
Прокляты, искалечены, но свободны.
Не укротив, Ты просто осилил нас…
Интерлюдия. В старом мотеле.
…И духота… На ленте липкой с десяток мух лихой канкан танцуют. А хозяин – пьян. Его широкая улыбка при каждом всполохе неона пугает рыжего кота, который с детства сирота, но здесь – желанная персона.
На покосившемся балконе два гостя, дым, сигарный дух. Ласкает утонченный слух ремейк на тему Альбинони. У вентилятора – чахотка, у телевизора – бронхит. Пока высокий индивид «черт знает что» мешает с водкой, второй (пониже) аккуратно садится на трехногий стул: «В аду комфортней, Вельзевул, причем комфортней многократно…».
Ночь отступает понемногу, горит рассветная звезда.
«Вы не скучали, господа?» - звучит насмешливо с порога…
2. Гордыня
Пропасть разверзлась, мир поглотив… Отныне
Бездна для нас - тюрьма и уютный дом.
Ты второпях меня обвинил в гордыне
И заклеймил навеки вселенским злом.
Я никогда не верил, что мы способны
Вытравить Богом данное естество -
Не уравнять подобное с бесподобным,
Не сотворить творению ничего,
Не совместить конечное с бесконечным.
Так неужели я преступил Закон,
Чтобы судьбу свою променять на нечто
Вроде пустой надежды взойти на трон?..
Интерлюдия. В старом мотеле.
…Весь в черном. Может показаться, что гость явился с похорон. Он извиняется: «Pardon, я припозднился. Папарацци - причина веская, надеюсь? Мы распрощались без обид, но, черт возьми, уже тошнит от их навязчивой идеи паразитировать на боли, любой ценой застать врасплох, лишь инфернальностью пройдох я восхитился поневоле».
Сверкает легкая улыбка. Ему чуть больше тридцати, но меньше ста - как ни крути, не даст ответа облик зыбкий.
А в комнатушке – царство китча, дурной фантазии пример. Здесь пасторальный интерьер проникся духом Гая Ричи. Вверху, под балкой потолочной, изрядно выбившись из сил, парит, как стая дрозофил, команда пухлых ангелочков…
3. Восстание
Обречены, но рано терять надежду.
Что-то не так, но поздно внимать словам.
Ты обещал в Ничто обратить мятежных.
Впрочем, Ничто – почтенней, чем вечный срам.
Шансы равны, казалось, и счет – ничейный,
И ничего не ясно, но всё не впрок.
На Первородных Ты нацепил ошейник,
Людям вручив коротенький поводок.
Робкому – рабство, в храбрости – шанс на чудо.
Войско Архистратига зажав в тиски,
Взрезав пространство лунным серпом, повсюду
Грозной стеной стояли мои полки.
Лев и Дракон, впряженные в колесницу,
Лапами попирали земную ось.
Вспыхнула ярче солнца моя Денница,
Горны пропели Славу… И началось.
И не свершилось чудо. Но мы готовы
Были достойно встретить недобрый час.
В битве, верней, чем копья, разило Слово
И не в пример быстрей убивало нас…
Пропасть разверзлась, мир поглотив… И где-то
Вспыхнули звезды, чтобы сгореть дотла.
В каждом конкретном зле есть частица света.
В каждом добре обитает частица зла.
Littera scripta manet
«…Пора, друзья… Имён безликих не будем всуе поминать. Уже спешит святая рать толпой от мала до велика, гостеприимство сей хибары желая разделить сполна.
Гремят литавры, имена наводят страх, трубят фанфары – точь-в-точь десантная бригада. А ведь Господь наверняка, построив верные войска, им приказал, чтоб из засады нас брали, как тогда в Эдеме у Древа…
Верный Велиал, на посошок плесни в бокал. И всё, уходим, вышло время…»
На сцене пусто. Только ветер, а на стене пылает вязь:
«Я – Люцифер. Светлейший князь. Наместник Бога на Планете».
Иллюстрация Гюстава Доре к поэме Джона Мильтона "Потерянный рай"