О чем же все рассказываешь ты,
Приемыш вечности, дитя рассвета?
Ты говоришь, как говорят цветы,
Как не умеют говорить поэты.
Какими же событьями шумит,
Молчальница, листва твоих историй,
Нервущаяся трепетная нить?
Мужей или богов толпа спешит,
В неистовстве погони бурно споря
С толпою дев, не склонных уступить?
Звучащие мелодии стройны,
Но слуху недоступные стройнее.
Играйте ж, флейты, вечной тишины
Не нарушая музыкой своею!
Безумствуй, юность! Нежные черты
Не старятся под этою листвою,
Где розам никогда не отцвести.
Так не горюй, что близкой красоты,
Любовник пылкий, не сомнешь рукою.
У цели ты, и вечность впереди.
В бессмертном ликовании весны
С ветвями здесь не расстаются листья,
Но не теряют блеска новизны,
Как не тускнеет песнь в устах флейтиста,
Все та же песнь. О, лучшая любовь,
Счастливая и вечно молодая,
Текущая так вольно вне оков,
Чужда всему, что сумрачная кровь,
Для гнева или боли закипая,
Внушает нам, беснуясь у висков.
А эти люди шествуют куда
Вслед за жрецом, увив тельца цветами?
Какое торжество или беда
Опустошило город за холмами?
Все граждане оставили дела,
Чтобы примкнуть к священной веренице,
А город, обезлюдев навсегда,
Все держит в очагах следы тепла,
Но ни одна душа не возвратится
Нам рассказать про бывшее тогда.
Аттическая форма! Светлых тел
Мужей и дев немое совершенство!
Ты дразнишь, ты зовешь в иной удел,
Ты говоришь нам: "Вот оно, блаженство, -
Добиться вечности". Когда сметет
Ритм времени и это поколенье
И новое сюда страдать придет,
Скажи ему среди его забот,
Что в красоте всех истин совмещенье
И большей правды разум не найдет.
Ode on a Grecian Urn
Thou still unravish'd bride of quietness,
Thou foster-child of silence and slow time,
Sylvan historian, who canst thus express
A flowery tale more sweetly than our rhyme:
What leaf-fring'd legend haunts about thy shape
Of deities or mortals, or of both,
In Tempe or the dales of Arcady?
What men or gods are these? What maidens loth?
What mad pursuit? What struggle to escape?
What pipes and timbrels? What wild ecstasy?
Heard melodies are sweet, but those unheard
Are sweeter; therefore, ye soft pipes, play on;
Not to the sensual ear, but, more endear'd,
Pipe to the spirit ditties of no tone:
Fair youth, beneath the trees, thou canst not leave
Thy song, nor ever can those trees be bare;
Bold Lover, never, never canst thou kiss,
Though winning near the goal yet, do not grieve;
She cannot fade, though thou hast not thy bliss,
For ever wilt thou love, and she be fair!
Ah, happy, happy boughs! that cannot shed
Your leaves, nor ever bid the Spring adieu;
And, happy melodist, unwearied,
For ever piping songs for ever new;
More happy love! more happy, happy love!
For ever warm and still to be enjoy'd,
For ever panting, and for ever young;
All breathing human passion far above,
That leaves a heart high-sorrowful and cloy'd,
A burning forehead, and a parching tongue.
Who are these coming to the sacrifice?
To what green altar, O mysterious priest,
Lead'st thou that heifer lowing at the skies,
And all her silken flanks with garlands drest?
What little town by river or sea shore,
Or mountain-built with peaceful citadel,
Is emptied of this folk, this pious morn?
And, little town, thy streets for evermore
Will silent be; and not a soul to tell
Why thou art desolate, can e'er return.
O Attic shape! Fair attitude! with brede
Of marble men and maidens overwrought,
With forest branches and the trodden wee;
Thou, silent form, dost tease us out of thought
As doth eternity: Cold Pastoral!
When old age shall this generation waste,
Thou shalt remain, in midst of other woe
Than ours, a friend to man, to whom thou say'st,
"Beauty is truth, truth beauty,--that is all
Ye know on earth, and all ye need to know."