Ирине Ульяновой на добрую память
Ну, что Ирина, продолжим экскурс в прошлое?!
Отгремела война, отгремела вторая с японцами и стали возвращаться домой уцелевшие под её Молохом. Кому повезло, тот пришёл не вредим, а большинство раненые и покалеченные. Пришёл с войны и Анастасии Павловны двоюродный брат Павел Дерягин. Танкист, горевший в танке, не раз раненый и с искарёженным лицом. Поселился в Хужире, на Шаманке в небольшом доме и «настрогал» ещё кучу детей. А вот о бабушкином втором муже ни слуха и ни духа. Вроде, как пропал без вести.
Свекровь, Варвара Афанасьевна Чулина, накануне дня Победы, 27 апреля 1945 года умерла в Качуге. Отмаялась страдалица.
В 1947 году умерла в Еланцах и разыскавшая её мать Ирина Алексеевна Воронцова, оставшаяся одна, а потому поселившаяся у дочери.
Подросли и разъехались пасынки Галина и Василий, которые поселились в Иркутске. Бабушка сошлась и стала жить с Ветровым, а потом переехали жить в Хужир. Купили старый Глызинский домик и собрали его в Рыбацком переулке между домами Алексея Копылова и Алексея Маркова. Бабушка стала работать санитаркой и прачкой в Хужирской больнице, а Константин Ветров в рыбзаводе. То сено сторожил в Косой Степи, то зимой работал ассенизатором (чистили зимой помойки, да туалеты рыбзаводских домов. Соберутся старики Иванов, Черкашин, Ветров, Вокин да ещё немец Лефтер и работают «золоторями» или скипидар и дёготь гонят в лесу на смолокурне.
Мать моя Зинаида Дормидонтовна закончила в 1945 году восемь классов Еланцинской средней школы и до 1948 года работала в Еланцах воспитательницей в детском саду. С 1948 по 1949 год училась по направлению в Минусинском (Красноярский край) ФЗУ (фабрично заводское училище) по специальности – маслосыроделие.
Там она и познакомилась с будущим моим папашей Кретовым Николаем Фроловичем 1931 года рождения, уроженцем села Кавказское, Минусинского района, Красноярского края.
Последний, девятый ребёнок в большой семье Кретовых. Брат Александр 1912 года погиб на фронте, в селе осталась вдова, очень милая женщина и его сын Николай, которому в 1958 году было 18 лет, и он уже работал в колхозе. Не знаю в какой степени коснулись репрессии ближайшую Кретовскую родню, но просматривая сайт Мемориала памяти жертв репрессий Красноярского края обнаружил пятерых арестованных и расстрелянных Кретовых из села Кавказское.
Когда родился Николай Фролович, его отцу Фролу Фроловичу было 46 лет, а матери Наталье Васильевне 44 года. Родители умерли в один день, только с разницей ровно в год. Наталья Васильевна умерла 21 января 1942, а Фрол Фролович 21 января 1943 года. Николай рос и воспитывался в семьях своих сестёр Анастасии и Устиньи, живших в Кавказском. После школы пошёл в училище ФЗУ в Минусинске, где получил специальности, позволившие ему потом работать на речных судах и на буровых вышках.
Мать же, Зинаида Дормидонтовна, вернулась в Еланцы, где работала помощником мастера на маслопроме.
В 1950 году мать уже собиралась замуж за какого-то Рыкова в Еланцах, а тут картина маслом, нарисовался Кретов Николай Фролович и увёл её из - под венца. Но счастья, я думаю, это им не принесло. Восьмого апреля 1950 года они оформили брак в Еланцинском райбюрозагс.
Некоторое время жили в Еланцах. У них рождались девочки Света и Оля, но умерли младенцами. После чего родители переехали в Камчадал Голуметского района, Иркутской области, где работали в геологоразведке. Там в марте 1953 года родился и я, буквально через десять дней после смерти Сталина. Мать позже вспоминала тот период. Особенно в ступор вводил голос Л.П. Берия, который выступал часто по радио, а его голос с грузинским акцентом, был очень похож на сталинский. Не знаю почему, но она никогда не винила Сталина за произвол в стране и гибель своего отца, хотя я с жаром пытался её убедить в этом, начитавшись литературы в горбачёвский период.
В 1953 году вернулись в Еланцы, где жили до 1956 . Отец работал в Ая на буровой, а мать на маслопроме и жили тут же рядом на улице Пронькина. На месте старого маслопрома сейчас находится автостанция. Первый и последний раз я побывал там, где когда-то жили в мае 1971 года, когда уходил в армию. Приехав из Иркутска, сделали проводины и наследующий день улетел в Еланцы в райвоенкомат. Аэропорт был затоплен вышедшей из берегов мелководной речкой Ангой и самолёты, как всегда в это время, садились в Озёрах. С трудом добрался до Еланцов и получив в военкомате предписание о явке на сборный пункт в Иркутске, задумался, где ночевать.
Нашёл, записанный матерью адрес и пошёл на край Еланцов на Пронькина 13, где жил Александр Михайлович Брянский, бывший наш сосед. Он был одинок. В детстве мне рисовал лошадей и собак и за печкой учил материться. Его твёрдую руку, рисующую животных, я запомнил и уроки матерщины тоже, наверное, не прошли даром. Могу ругнуться от души, может не столько виртуозно. А тогда выглядывая из-за печки в сторону матери, стучал открытым текстом: «Дядя Саша так нельзя, мама будет ругаться»!
Полночи с ним проговорили, а утром он проводил меня на автобус и больше мы никогда не виделись, всё недосуг. А сейчас его уже давно нет в живых.
В феврале 1956 года родилась сестра Татьяна. В день её рождения, отец вернулся со смены с буровой и собирался ложиться спать, когда мать сказала ему, чтобы он запрягал лошадь и отвёз её в больницу, которая находится на другом краю села, на въезде в Еланцы. Отец ей невозмутимо, мол посплю, потом и поедем. В ответ, мать «встала на дыбы» и высказала ему всё, что она думает по этому поводу. Кретов от греха подальше быстро запряг лошадь и отвёз её в больницу, где она вскорости, разродилась сестрой.
В тот же год они засобирались и поехали в Красноярский край. Носило их в то время с места на место. Жили в Черногорске, Абакане. Черногорск мне запомнился тем, как там воры виртуозно зимой срезали сетки с продуктами, висящими за окнами, вместо холодильников, на третьем этаже.
Зимовали в Келлоге, Большом Пороге. Летом там отец ходил капитаном на катерах по Енисею, Тунгуске. Обилие мошки, комаров, ягод, грибов, вкусной оленины и глухарей, которые водились в изобилии, сказочное Северное сияние и Полярные день и ночь.
Длительные отпуска проводили в Кавказском и Минусинске. В большие государственные праздники в Кавказское со всего края съезжалась Кретовская родня. Гулянка шла неделю-другую. В банях гнали самогон, чистый, как слеза. В амбарах бочки с солениями: капустой, огурцами, помидорами. Мне до сих пор снится вкус капусты посоленной с небольшими арбузами, типа «Огонёк». В сенях стояли мешки с замороженными ранетками, которые зимой шли для стряпни булочек и компотов. А хлеб! Господи, какой был хлеб, испеченный в русской печи. Мои тётки прижмут каравай к плечу и груди и ножом его режут большими ломтями. А щи стоящие в печи в большом чугуне. Куда всё это ушло.
Все хозяйки гордились винегретом, холодцом и умением вымочить селёдку в воде или молоке.
Гуляли долго, пили самогон и пели песни протяжно и задушевно. Женщины заводили, а мужики подхватывали. Мой двоюродный брат Николай, изумительно играл на гармони, а родственники плясали до изнеможения, кто кого перепляшет. Буквально на днях нашёл и скачал песню, слышанную в детстве: «Горит, горит село родное, горит отцовское добро». У кого не хватало здоровья, засыпали за столом, уронив голову в тарелки, или сваливались под стол. Очнувшись, невозмутимо продолжали застолье. Потом перебирались в другой дом, ко всей родне по очереди. И так гудело всё село.
Нам же, двоюродным, троюродным братьям и сёстрам составляло удовольствие вновь встретиться друг с другом, общаться и узнавать чувство родственности.
В один из приездов в отпуск в Кавказское, когда мне было лет пять, случился казус. Брат Николай работал пастухом и у него был конь. Вечером стадо коров возвращалось в село, а я бежал встречать Николая. Он меня брал на руки и садил на коня в седло, дав мне в руки повод, а я таким ухарем, важно правил. И вот в один из вечеров было всё, как всегда, но едва я выехал на перпендикулярную улицу, за углом которой парни играли в городки, брошенная палка попала коню по ногам. Конь от испуга и боли встал на дыбы, а потом понёсся по улице, дико выпучив глаза и роняя пену изо рта на землю. Я же бросив повод, вцепился в конскую гриву и болтался в седле, как дерьмо в проруби. На моё счастье, когда конь пролетел уже пол улицы, со двора в калитку выглянул муж моей тётки, а узнав коня и меня прыгающего в седле, бросился наперерез и повис на конской шее, ухватив повод. Конь ещё немного пробежал и остановился, почувствовав твёрдую руку и дядька снял меня с седла, успокаивая и вытирая слёзы и сопли. Дома ещё мать поддала по отбитой попе. Охоту ездить на коне у меня отбило раз и навсегда.
Так же неожиданно родители сорвались с места и поехали на Ольхон. Улетали с Севера зимой, в жгучие морозы на транспортном Ли-2. С сестрой одеты в шубки, валенки, обвязанные материнскими шалями, на руки, кроме рукавиц, надеты муфты, ну те самые, что носили женщины по моде тех лет. Но это не спасало нас от холода на высоте. Самолёт из металла, лишённый обшивки, кажется, сам источал холод. Мы медленно, но уверенно замерзали, да ещё этот вибрирующий на одной ноте гул моторов: Ву-ву-ву-ву. Этот звук, не спутаешь ни с каким другим самолётом.
В промежуточном аэропорту наш папа Коля в ресторане хорошо поддал. Его пьяного милиция определила на пятнадцать суток ареста и на лысо подстригли. Ни какие слёзы и просьбы матери во внимание не брались. Мы одни улетели, а он остался отбывать административное наказание и приехал, когда мы были уже в Кавказском.
В феврале 1959 года приехали на Ольхон. Взяли на центральном рынке грузотакси Газ-51, крытый тентом и отправились дальше. Вёз дядя Саша Днепровский. Фамилия почему-то запомнилась и став взрослым я с ним несколько раз встречался. Калоритный тип: участник войны, у него было нарушение обмена веществ и отрастал жировой живот. Ему несколько раз снимали операцией жир, но жир нарастал снова. В то время он с трудом сидел между рулём и спинкой сиденья, а руль натирал ему на животе мозоли. Позже он уже не работал, а стал прожженным барыгой. В «Запарожце» у него было единственное сиденье для водителя, далеко отодвинутое назад, а остальное место занимала рыба. В Хужире он мужикам давал свои сети для работы и получал дивиденды рыбой, которую сбывал в Иркутске. Работая в геологоразведочной партии, ему пришлось столкнуться с медведем, который пришёл полакомиться на стоянку геологов. Устоял против медведя и убил его, хотя тот содрал у него кожу с головы. После того, как в больнице дяде Саше оказали помощь и наложили швы, он из больницы сбежал.
Дорога до Байкала тогда была ещё дальше, шла через Баяндай и Хогот, а потом по долине спускалась в Косую Степь, узкая и разбитая, она занимала много времени. Короткие остановки на обед в столовой в Баяндае и в чайной в Еланцах. В обеденных залах туман стелется от холода, шофера в промасленных и источающих запах бензина одеждах. А на улице в беспорядке поставленные машины с работающими двигателями. Такой мне запомнилась поездка.
Когда выехали на лёд Байкала, уже смеркалось. В те годы климат был другой и морозы там были чуть меньше, чем в Иркутске, поэтому лёд был толстый, но прапарины и щёли во льду были всегда.
Дядя Саша поздно заметил щель во льду, где-то у Кобыльей головы и когда начал тормозить, то газик на голом льду стало крутить, приближая к щели. Нам повезло, машина остановилась перед щелью и Днепровский начал искать объезд, который занял много километров. Мать с сестрой ехали в кабине, а я с отцов в кузове и основательно промёрз. Поздним вечером были в Хужире, доехав без дальнейших приключений.
Все эти поездки на мне сказались отрицательно, и я заболел воспалением лёгких. Долго был с температурой и в бреду, спал у бабушки под боком, доставляя ей кучу беспокойства. Выбрался на улицу, когда начал таять снег, на крышах висели сосульки, во дворе пахло весной, сеном и коровьим навозом.
Пока валялся в бреду у бабушки, мои родители получили комнату в шестнадцатом бараке на центральной улице Хужира – 19 партсъезда. Через дом от барака жила с семьёй моя тётя Нина, вышедшая замуж з Георгия Березовского. Сейчас на этом месте из-за забора выглядывает лишь сруб дома, за ветхостью оставшийся без крыши. У тётки было двое сыновей: Сергей 1952 и Виктор 1956 годов рождения.
Мать устроилась в рыбзавод бухгалтером, а отец ходил навигацию 1959 года старшим помощником капитана на «Победе», флагмане Хужирского флота, где капитаном был Николай Кичигин. Вскоре мать перешла работать заведующей маслоприёмного пункта, что был на улице Матросова. Дом, в котором обрабатывалось молоко и хранилище, стены которого были врыты наполовину в землю. Отец же перешёл работать на буровую вышку, что много лет кочевала от Харанцов до Улан-Хушина. О её деятельности до сих пор напоминают керны, разбросанные по степи.
Заработки на буровой всегда были хорошими, и мы жили довольно нормально. Деньги, кто ещё помнит, в буквальном смысле были большими, то есть большими были сами купюры да и номинал был приличный. Всю жизнь помню аромат и вкус американской тушёнки и колбасы в банках, что поставляли нам по лендлизу ещё во время войны и выдавали геологам.
Отец мастер был на все руки. Сам делал мебель: комоды, буфеты, этажерки и диваны, пружины к которым крутил сам. Об этом ему всегда напоминал шрам над бровью. В доме в Хужире, в котором сейчас, после смерти матери и отчима, никто не живёт, стоят в кладовой комод, этажерка и буфет.
Кто из родителей виноват в разводе, я не знаю. Но они разбежались, когда я учился во втором классе.
Развода, как такового не было. Просто мать добилась административного выселения отца в 24 часа.
Кретов уехал, и тут началась маета. 1961 год – обмен денег, типа Павловской реформы. Кто был никем, то стал ни с чем. У матери зарплата 30 рублей. Хваталась за любую дополнительную работу, где побелить, где покрасить. И я у неё в помощниках. Отец изредка присылал нам с сестрой 10 рублей на двоих, а потом и их не стало.
Держали коз, садили картошку, остальное из магазина. Конечно выручало то, что жили возле рыбы. Омуля тогда ещё ловили много, байды приходили полные рыбы и едва воду бортами не черпали. Рыбаки все местные и все знали, кто как живёт. Старики и те, кто не рыбачил, приходили на мол к возвращению рыбаков с моря и при сдаче рыбы просто просили на уху. Им не отказывали, судьба разным боком поворачивается. Когда моё поколение выросло и рыбачили, то приходили бывшие рыбаки, ставшие стариками. История повторяется. Добротой живёт русский народ.
Мы жили, как все и умели радоваться мелочам. Купил, свежезавезённые продукты или обновку какую- рад. Хорошо соседу, тоже рад. Остров, есть остров.
Наш дом был поделен на четыре семьи. В одной квартире жили Убошкины, в другой Семён Дудеев,
В третьей сначала Юра Барнашов с женой и сыном (это старший сын у Барнашовых),, а потом бабушка буряточка, которую за глаза называли - Красная Шапочка.
Помню, как - то раз мать пришла с работы летом и приготовила ужин. Сварила макароны и поджарила их на сковороде с тушёнкой. В доме летом печь не топили, а на улице, под открытым небом была сложена небольшая печка, вот летом там и готовили. Мать, поджарив макароны, со сковородой метнулась в дом. Да, видимо, запнулась или просто не удержала тяжёлую, чугунную сковороду и уронила её на землю. Как всегда действует закон бутерброда (маслом вниз), вот и макарошки с мясом бухнулись в песок, да и маманя сверху наступила. Упав на колени, она стала собирать макароны в сковороду. Я ей говорю: «Мам, ты что делаешь, они же все в песке»! Она взглянула на них, села на крыльцо и заплакала. Попили чай, вот и весь ужин.
Холодильников тогда не было. Да и мясом летом редко баловали. Из города не довезёшь, а в деревне летом скот не колют. Редко, кто зимнее мясо сохранял летом в ледниках.
Вначале 60х были и перебои с хлебом. Много хлеба было из кукурузной муки, что не привычно нашему региону, были и очереди в магазине. У нас в поселковой пекарне всегда выпекали изумительный хлеб, высокий с крупными порами, что чёрный, что белый. Одним хлебом с байкальской, холодной водой можно наесться. Но сибиряки любят и домашнюю стряпню: булочки, шаньги, а муки взять было негде. Мать покупала макароны или вермишель, размачивала их в воде и заводила тесто, чтобы испечь булочки. Вот так жили.
Конечно, и бабушка подкармливала, но сильно баловать не могла, дед Ветров с нею жил. Уставится в тебя выцветшими, блеклыми глазами и тебе уже ничего не хочется. Не дай Бог ещё баловаться или болтать за столом, вмиг в лоб прилетит оловянная или деревянная ложка. Глотай потом сопли и слёзы. Летом готовили и кушали в деревянной поварне возле дома, там же можно было подремать после обеда в жаркий день, благодать.
Конечно, в этой суровой жизни находили и радости. Мать прекрасно танцевала и на праздничных конкурсах в клубе, постоянно получала призы, пусть и незамысловатые. К новогоднему баллу придумывала и шила костюмы. Один я помню. Костюм типа ночь. Из синей, крашеной марли платье и мантия. А на мантии приклеены сделанные из картона луна, звёзды, спутники и обклеенные золотинкой. Я тоже её усердно помогал, о чём горжусь, и мать получила за костюм приз.
Парни и мужики перед танцами тоже выпивали, но как-то пытались это не афишировать. Помню это по своему дяде – Виктору Ланину. Он, бывало перед танцами забежит к нам с друзьями: Сашей Петровым, Славой Стецюк, Васей Хмелёвым, Анатолием Харахиновым выпьют, что с собой принесут, а потом жуют лавровый лист или чай заварку, чтобы не так чувствовался запах перегара. Щадили носы девушек и женщин, со временем это всё ушло, и было ухарством дышать на танцах перегаром.
Сгоряча, разбежавшись с Кретовым, мать осталась одна. Это не только сказалось на нашем бюджете, но и счастья ей не принесло. Добрые мужики при семьях, а холостым, баба с детьми, обуза. Кому нужны чужие дети. В 1963 или 1964 году Кретов приезжал и сезон работал в геологоразведке в Улан-Хушине. Привёз мне в подарок новую гармонь – хромку, но я так на ней и не научился играть. На ней с удовольствием играли Сергей Молчанов, его брат Гена Рыков, Семён Гуралёв. Гармонь много лет хранилась дома, и мать никогда не делала попытки её продать, сколько люди не уговаривали. Потом я забрал её в Иркутск. Дети баловались, но ни один из сыновей не выучился на ней играть. Талант даётся от Бога.
Кретов пытался со мной встречаться, но я обиженный на него, что он уехал и из солидарности с матерью не захотел. Я уже всё понимал и недостаток в семье, и слёзы матери, и безотцовщину. В 1987 году отец приезжал в Иркутск, останавливался у моей тётки, которая привезла его ко мне. Я уже сам был второй раз женат и воспитывал детей от первого брака и был уже ещё сын. Мы с отцом просидели ночь, говорили обо всём. Жена накрыла стол на кухне и ушла к детям Распили с ним бутылку, но к общему знаменателю не пришли.
Он хотел, чтобы я встретился с его детьми от второго брака и дружил бы с ними. На что я ему ответил: « Ты поздно пришёл, а не тогда, когда я в тебе нуждался. Не хотел с тобой встречаться, а что ты сделал для этого, гармошку подарил. А я с матерью жил, батрачил с ней, слушал её стенания. Это она лечила меня, когда я болел, и порола ремнём, когда считала, что я виноват. А ты, работая в горно-рудной промышленности изредка присылал десятку на двоих. Твои дети жили с мамой и папой, и не твоя заслуга в том, что я не пошёл по кривой дорожке. Я, в отличии от тебя, не бросил своих детей, как бы мне плохо не жилось и воспитываю их сам.
На этом мы утром и расстались. Больше я с ним никогда не встречался. Младшая моя дочь Марина изредка с ним переписывалась. Вскоре после того, как он был у меня, со второй женой он тоже расстался. Вернулся в родное село Кавказское, сошёлся с местной женщиной и прожил с нею десять лет. Она умерла почти в одно время с моей матерью в 1998 году. Взрослые дети этой женщины пришли к нему и сказали: «Дядя Коля, ты мужик хороший, но дом мы продаём. Так что ищи себе место». Потом следы его потерялись. Парадокс в том, что мать с ним в суде не разведена, и он имеет право на долю дома, что стоит в Хужире, поскольку квартиру в этом доме он получал вместе с матерью.
Нервные перегрузки сказались на здоровье матери и у неё началась сосудистая дистония в начале 60х годов. Заболевание скорее всего пакостное, чем физиологическое, но доставляет много неприятных минут. Сейчас его можно сравнить со сбоем программы в компьютере. Врач из Иркутска посоветовала ей в тёплый день приходить на Байкальский пляж и поспать на берегу под шум набегающих волн. Мать послушалась совета и несколько раз проделала такую процедуру, чему мы с сестрой были очень рады.
Но это было два-три дня за всю жизнь, что она позволила себе расслабиться. Остальные отпуска она обычно за кого-то работала, чтобы иметь больше денег.
В 1964 -1965 годах семья тёти матери Евдокии Гольдфедер приглашала нас переехать жить к ним в город Свободный, где можно было найти работу и квартиру. Мать, наверное, уже стала тяжеловата на подъём и долго думала ехать или не ехать. А потом и кавалер появился.
Как сватался к ней мой будущий отчим Кудряшов Анатолий Александрович, я уже писал в других рассказах. Они сошлись зимой 1966 года. Мужик, тёртый жизнью, отмотал три срока за хулиганство.
Он вспоминал, что в детстве его отец не любил и за любые провинности бил смертным боем. Уехав в юности из дома, никогда туда не ездил. В Хужире у него жила сестра Валентина, которая была замужем за Виктором Гусевым. У них родилась дочь и умерла в три или четыре года. Больше детей у них не было. А в 1967 или 1968 году умер и Виктор Гусев. Мать и другие сёстры приезжали в Хужир из Саратова, но особой близости между ними не было.
Был ранее женат, имел сына Александра. Его жена Муся, красивая женщина жила в посёлке Большая Речка, под Иркутском. С Александром Кудряшовым я встретился лишь один раз, в начале 80х, когда приезжал в отпуск и ходил в море с бригадой Николая Малашкина. У него в то время рыбачил его брат Женька, Гена Хасанов (Хасей), Володя Нахоев и ещё кто был уж и не помню. Ночевали на боте, став на якорь недалеко от сетей, на траверзе Мухорского залива и утром, едва начало светать, сети уже выбирали.
Солнце уже было высоко, когда выбрали две ставки сетей и подошли к берегу, чтобы позавтракать.
Уткнулись носом в берег, развели костёр и сварили чай. После работы, густозаваренный чай с запахом дыма от костра на свежем воздухе, какое блаженство. Живущие в палатках на берегу, отдыхающие, лезут с просьбами продать рыбу, отбоя нет.
Слышим шум мотора лодки направляющейся к нам. Рыбаки взглянули и Николай Малашкин говорит: «Рыбинспектор пожаловал». Лодка подошла к борту бота и пришвартовалась. Инспектор перебрался с лодки на бот и предложил отойти от берега. Володя Нахоев запустил дизель и отошёл от берега подальше, где застопорил ход. Инспектор переговорил с Николаем и подсели к столу завтракать. Николай взглянув на меня и инспектора говорит: «Что братья будете знакомиться? Мы переглянулись и застыли в ожидании. Николай смеясь представил Сергей Кретов – Александр Кудряшов. Мы пожали друг другу руки за знакомство. Мужики вытаскивают бутылку водки из кубрика, что оставили с вечера и быстро разлили по кружкам. Выпили за знакомство. Разговор пошёл веселее. Кудряшов работал в областной рыбинспекции и ходил на катере – ярославце «Стремительном». Позавтракав, мы разошлись разными курсами, и я больше с Александром Кудряшовым не встречался.
Он же, бывая по делам в Хужире, со своим отцом так же не встречался. Хотя его отец работал в то время сторожем в проходной рыбзавода, Сашка проходил мимо. Не пошёл так же на похороны, когда отец умер в 2004 году. Но никогда не проходил мимо дома своей тётки Валентины Кудряшовой, сестры отца, пока она была жива.
Осенью 1966 года появилась возможность поехать учиться в школу – интернат в город Слюдянка, на южном Байкале. Я конечно был рад этому, город меня манил, хотя и далеко от дома.
Проучился в Слюдянке я два года и когда вернулся домой доучиваться 9 и 10 классы, то уже был совсем другим человеком.
В 1967 году в мае родился брат Анатолий, младше меня на четырнадцать лет и осенью того же года умер старик Ветров. Анастасия Павловна осталась одна. Она ещё поводилась с младшим братом, а потом, продав домик, уехала жить в Иркутск к младшей дочери Нине.
Закончив школу я уехал из Хужира в 1970 году, а осенью родился ещё один брат Виталий. Мать почти до самых родов не знала, что беременна. В 1977 году я стал свидетелем разговора матери и врача гинеколога из областной больницы. Мать тогда вызвала меня телеграммой, отчим Анатолий Александрович тогда лежал в больнице в тяжёлом состоянии. Он стал одной из причин гибели нашего соседа, друга детства Геннадия Исаева. Гена ехал на мотоцикле без коляски, а возле почты шёл пьяный Анатолий Александрович. Увидев Геннадия, отчим раскинув руки, кинулся ему навстречу.
Гена перелетев через руль, погиб, оставив двоих детей. Отчим получил переломы ноги, руки и другие повреждения был в тяжёлом состоянии. Я его увёз в Еланцы в районную больницу, на скорой помощи, водителем которой был Николай Михалёв.
Так вот в тот день, когда я отвозил отчима в больницу, и мы стояли с матерью и младшими братьями ждали машину, подошла группа врачей из областной больницы. Мать с одной женщиной разговорилась, потом, показывая на младшего Виталия, говорит: « А вот и ваш диагноз о ложной беременности». Мы посмеялись над казусом, а этот семилетний казус крутился под ногами.
Мать в Хужире поменяла много рабочих мест, но основным местам была сберкасса и почта. Оформив пенсию в 1984 году, мать ещё десять лет работала. Всегда говорила, а что дома делать? Так же всегда держала коров и телят по несколько голов, а сено покупала и привозила за сто-стопятьдесят километров. Сено всегда было дорогое. Первую корову мать купила, кажется, в 1967 или 68 году, когда уезжала из Хужира Дуся Орлова. Корова была крупная, ухоженная с опасно изогнутыми рогами, красавица. И всегда потом было такое же потомство.
Когда мать умерла, то корова, потомок той Орловской, стояла под окном, где в доме лежала в гробу мать, а по морде текли ручьём слёзы. В день, когда мать хоронили, коров выгнали в поле, но они к выносу тела из дома вернулись и стояли возле машины, за спинами людей. Незадолго до 40 дней, отчим мой загулял и коров, вернувшихся с поля, не загонял домой три ночи. Коровы ночевали возле ворот, а утром шли в поле сами. И ушли, с концом. Лихие людишки быстро нашли им применение.
Дома оставалась телочка и годовалый бык бродил по острову. Быка загнали в совхозный загон, и поскольку по объявлению никто не пришёл за ним, то весь скот увезли на мясокомбинат. Последняя телочка не вернулась с поля следующим летом. Так все они ушли за матерью следом.
Первые годы мать с ребятишками бегала по соседям, когда бывало, отчим загуляет. Тогда он и за нож хватался и за топор, помня свои блатные привычки. Со временем он утихомирился, друзья разъехались, а после 1977 года стал редко выпивать. Дома есть готовил, мыл полы, и весь день их тёр. В деревне, где один песок, в доме песчинки было не найти. Мать добывала всё сама, все деньги у неё. Отчим даже зарплату не получал, это делала за него мать. Когда матери не стало и ему пришлось идти в магазин, он даже не знал цену деньгам. Получив от продавца сдачу железными рублями он оставил их на прилавке, зачем мол мне мелочь. Продавец догнала его и вернула ему деньги, объяснив, что рубль сотню бережёт. Плохо для мужика быть на задворках хозяйства.
Она всё добывала сама. Заказывала сено, дрова, корма для кур. Бывало, что дрова или сено привезут, а отчим на мать, за что-то надуется и мать одна надрывается, перетаскивая всё на место.
Как – то в начале семидесятых был я в отпуске на Байкале. Привезли дрова, Газ – 53 с верхом. Я залез в кузов и стал перекидывать дрова в ограду, отчим стоит, курит и молча наблюдает. Мать, не слушая моих возражений, тоже залезла в кузов и стала бросать чурки. Стоя возле заднего борта, она не поглядев, отступает назад и вылетает из кузова, приземлившись задом на землю, благо чурка отлетела в сторону. Мать ошеломлённая поднимается на ноги и опять лезет в кузов, пришлось на неё рявкнуть. Она, сморщившись от боли, ушла в дом, а отчим продолжает спокойно смотреть.
Выпивать мать не любила, а если приходилось выпить рюмку вина или водки, то вся сморщится и выгнется, как будто ей касторки налили. Я не раз ей говорил: «Чтобы человек бросил пить, ему достаточно на тебя хоть один раз взглянуть и возьмёт к водке отвращение». Но в компании могла веселиться, сплясать, играть на ложках. Водка для запаха, а «дури своей хватает» - шутка.
Когда жили на севере, я раза два, был свидетелем, как мать палкой убивала змею, оказавшуюся рядом с нами, но до ужаса боялась мышей. Стоило ей увидеть мышь, как она впадала в ступор и кричала благим матом. Вот такие парадоксы. Никогда не могла добиться от меня просьбы о прощении, если мне попадало и потом, хоть до утра приходилось стоять в углу.
Подросли младшие братья и тоже уехали из дома, родители остались одни. Отчим был к тому времени уже глухой, так что им и поговорить было трудно. Но он никогда громко не говорил, телевизор стоящий в зале, смотрел из кухни, не включая громкость на полную мощь. Любил читать. Мать выписывала много журналов и книги носила ему из библиотеки, к которым он относился бережно – не пачкая и не загибая углов. Мне такое отношение к книгам нравилось. Умел хорошо солить рыбу омуль, не пересаливая.
Мать, рассердившись на него, отворачивалась и довольно громко материла его на чём свет стоит. Я другой раз говорю ей: «Мать, ты бы поосторожнее была, матерясь. У меня такое впечатление, что дед всё слышит и когда – нибудь тебе достанется». Она хорохорясь отвечает, да пошёл он подальше.
Вот так они и жили тридцать два года, не став до конца близкими людьми. Анатолий Александрович иногда грешил на стороне, за что ему попадало от соперников. Мать, наверное, догадывалась за что ему попадало, но дела вид, что всё нормально. На Кретова, со временем не злилась, говорила, что он любил выпить, но не дебоширил, и любил поспать, утром не поднимешь. Но вот жить не стали разрушив судьбы себе и детям.
Мать умерла в больнице, придя утром смерить давление, моментально. Больница к тому времени находилась в бывшем шестнадцатом бараке, в котором мы жили в 1959 году. Через 39 лет в комнате напротив нашей бывшей квартиры. Судьба!
Анатолий Александрович пережил мать на шесть лет. Бывало запивал, но в доме при этом оставался порядок и чистота. Местные бичи лезли иногда к нему в сараи, кладовую, тащили, что найдут подходящего. Однажды воры ночью лезли в кладовую в доме, выставив окно. Отчим телом почувствовал, что кто-то ходит на веранде, проснулся и выбежал. Воры бросились бежать через дверь, оттолкнув его, просыпав муку и крупу на пол.
Умер ночью во сне. С похоронами помогли соседи, к приезду родственников всё было организовано. Похоронен рядом с матерью.
Вот Ирина коротко о прошлом, как смог я тебе рассказал о том, что знал и вспомнил. Спасибо тебе, что не пропал интерес к бывшей родне.
Сергей Кретов
Баден-Баден, 13 июня 2010 года
Фотографии к тексту -
Фото 1952 года, Хужир. Справа сидит моя тётя Нина Дормидонтовна Березовская (Воронцова), за ней её муж Георгий Андреевич Березовский. В центре Анастасия Павловна Воронцова с внуком Сергеем Березовским. С лева Зинаида Дормидонтовна Кретова (Воронцова), сзади Кретов Николай Фролович.