Любе Успенской, певице, посвящается
1.
Она явилась в этот мир
Как ЗЭК: с тюремной койки.
А рядом с койкой, как вампир,
Торчал конвойный стойко.
Ему приказ был: "Охранять".
Он исполнял охрану.
Кричала жутко ее мать.
Хлестала кровь из раны.
Конвойный сглатывал слюну,
Впервые глядя в чрево,
И стыд его бы хоть кольнул
В то, что у всех есть слева.
Но там зияла пустота
Под комсомольской книжкой.
А правда, вечна и проста,
Была перед мальчишкой.
Кричала зэчка, кровь лилась
Из чрева прямо на пол.
А акушер, тюремный врач,
В мензурку что-то капал.
Конвойный пес вцепился в штык,
Забывши об уставе.
Но тут раздался детский крик
Во всей красе и славе.
Комочек красненький визжит,
Визжит комочек красный.
- Жидовка родилась, не жид,-
Промолвил врач бесстрастно.
Он молча завязал пупок,
Дитя объял пеленкой.
Сказал конвойному: - Будь спок,
Певицей станет громкой.
Был бы жиденок, тут - скрипач,
А эта вот - певицей.
Тут, как в коробке передач:
Им век не измениться.
Никак работать не хотят.
Туда все прут, где сахар.
Топил бы всех их, как котят.
Топил бы всех их, на хер!
Конвойный взял "На караул".
"Яволь!" чуть-чуть не брякнул.
Врач положил комок на стул,
А сам ключами звякнул.
Открыл он шкаф, достал он спирт
И принялся мыть руки.
Взглянул на зэчку: вроде спит.
Глаза закрыты в муке.
А та взошла уже на плот
И поплыла за гранью.
В чем акушер узрел комплот1)
И разразился бранью.
Ругал в сердцах он "всех жидов",
Что дохнут так некстати,
И приложиться был готов
К невинному дитяти.
Но тут конвойному в глаза
Взглянул он быстро-быстро.
А у того в глазу слеза
Мелькнула серебристо.
- Свободен! Все! Пошел, пошел! -
Был акушер сверхкраток.
Он был чуть ниже (на вершок)
Конвойного солдата.
- Пошел, пошел! Слезу пустил!
Жидовку жалко стало!
Стелить для всех их тут настил
Еще нам нехватало!
Солдата вытолкав взашей,
Схватил, как куль, малютку:
- Среди советских малышей
"Нет!" этому ублюдку!
Но детский плач его встряхнул,
И акушер украдкой
Вернул ребеночка на стул
И стал писать в тетрадку
1) заговор (франц)
(Боялся он, что конвоир
Сболтнет, что жив ребенок.
Нето разыскивал бы мир
Его средь погребенных).
В тетрадку этот змей занес,
Занес про все. Брезгливо.
Барак февральский брал мороз
Колымского разлива.
2.
Шел пятьдесят четвертый год.
Кто жил, а кто впал в кому:
Не весь отплакался народ
По Сталину родному.
Кто, как глазку, к Кремлю приник,
Свободы ожидая,
А кто осваивал рудник,
В колымских сопках тая.
Кто ощущал свою страну
И был врагом колдобин,
А кто жрал водку, построму,
К подполью приспособлен.
Хрущев у Берии портфель
Из рук рвал, аки псина.
И там, у них, мела метель
И пахло керосином.
На Колыме Дебин-река
В песке скрывала счастье.
И было ей наверняка
Начхать на эти страсти.
Она текла, как будто зря,
Среди житейских буден,
И было ей до фонаря,
Кто бьет сегодня в бубен.
И было ей до фонаря,
Кто лодочник, кто кормчий.
Кто над народами паря,
Вождя из себя корчит.
Она свидетелем текла
Несчастий, боли, смерти,
Нечеловеческого зла
И красной круговерти.
И было долго до весны,
Кругом царила стужа.
И потрясения страны
Здесь чувствовались хуже.
Здесь на листки календаря
Плевали с колокольни.
Зато дубинка дикаря
Себя вела здесь вольно.
Ты - ЗЭК и все. А значит - раб.
Тебя убить, что - проще.
Твой шанс на жизнь настолько слаб,
Насколько зять друг тещи.
И если выжил ты - гордись:
Попал не на кладбище.
И нареки ты свою жизнь
Цветком средь пепелища.
А если это - твоя дочь,
Целуй ты Бога в губы:
Не наступила злая ночь.
И назови дочь Любой.
3.
ЗК из Киева, Залман,
Сидел в колымском ЛАГе.
Сидел с бедою пополам.
Но повезло бедняге.
Он не погиб и под расстрел
Он мог попасть едва ли:
Он не боролся, был несмел,
Его не убивали.
Когда Никитка, свет-Хрущев,
Бил кулаком по культу,
Залман ворочал лес еще,
Лепил судьбу. Как скульптор.
Лепил, лепил, и долепил.
Указ: "Скостить три года.
Освободить от звуков пил
И выгнать на свободу".
Не повезло его жене
(Сидела в том же ЛАГе):
"Погибла в родах. От Н.Е." -
Указано в бумаге.
Что за "Н.Е."? Какую тьму
Две буквы прикрывали?
Никто не смог сказать ему.
Узнал бы сам едва ли.
И не икнулось никому
Из этой волчьей стаи.
- А может, хочешь вновь в тюрьму? -
Вопросец, чтоб отстали.
И он отстал. Он знал: тут - мрак.
Тут кривда под ногами.
И если ты совсем дурак,
Затопчут сапогами.
Он знал, что весь советский тракт, -
Глухое бездорожье.
И что для них всегда он - враг.
Об этом знал он тоже.
4.
Залману выдали дитя,
Бумаги. Все чин-чином.
И он уехал "на життя
На неньку Украину".
Когда приехал, дочь нарек,
Как подсказали: Любой.
Всем обстоятельствам в упрек.
Реалиям всем грубым.
За то, что памятью звучал
В ней лик любимой Сары.
За то, что снова жизнь - с Начал.
Хотя при комиссарах.
И начал жить Залман с нуля.
Гордился своей дочкой.
Цвели каштаны, тополя,
Но жизнь неслась по кочкам.
А он все двигался вперед:
"Мы худшее видали!"
И землю рыл, как старый крот.
И жал на все педали.
Опять женился. По любви.
Опять на Саре. Снова.
И все хоругви он свои
Отдал во власть земного.
Учил он дочь. Купил баян.
Других детей завел он.
Во всех делах был очень рьян.
И был Любви он полон.
А Люба петь вдруг начала.
Играла на баяне.
- О, Слава Господу! Хвала! -
Молчал Залман, - Бог с нами!
Ведь мы и выжили затем,
Чтоб жизнь прожить, как люди.
И мы идем сквозь толщу стен
Во имя светлых буден.
Пой, моя маленькая, пой!
Пой в память своей мамы!
Пой о судьбе своей лихой!
О нас все врут с экранов!
Судьбу пролистывай по дню,
Живи народом вволю
И пробивай, бей лжи броню!
Пой, пой про нашу долю! -
А Люба пела о любви.
И пела о разлуке.
Как сердце ранят соловьи.
Про расставанья муки.
Про свет открытого окна,
Про тайны полнолунья,
Про ночь, что шорохов полна,
Что где-то в ней - колдунья.
Про то, зачем запел петух,
Про сон на сеновале.
И что жених остался глух,
И что придет едва ли...
Попала Люба на экран,
(Как солнце: не без пятен).
Затем попала в ресторан...
Финал, увы, понятен...
А ресторан тот был - "Дубки".
Ну, просто дар природы!
Но пьяных редкие хлопки
Не делали погоды.
Потом вдруг - скоропись. Галоп.
Народ пошел "На Любу".
Будто его кто треснул в лоб.
Решительно и грубо.
Потом весь Киев захотел
Сам услыхать Любашу:
В "Дубках" движенье потных тел
Слипалось просто в кашу.
5.
Но наступил бурливый год.
Семьдесят третий. Точно.
Вдруг начался Святой Исход.
Решительный и срочный.
Евреи толпами стоят -
Нахмуренные лица -
У государственных оград
ОВИРов и милиций.
Квартал, квартал, еще квартал...
Толпа так растянулась.
Как будто кто-то их толкал
В пространство этих улиц.
Тут кто - раздет, кто - непокрыт.
Как на страстях Христовых.
Стоит толпа. Стоит, стоит,
Вбирая в себя новых.
Гудят машины: "Где объезд?
Нельзя проехать: пробка!
Да что случилось? Что за съезд?
Освенцимская топка?"
Райкомы - в панике. Они
Своим команду дали:
"Жечь заграждения огни!
Давить на все педали!"
Запел собраний странных хор.
Инструкторы рулили.
Вопили штатные: "Позор!"
И разве что не били.
Их горл вибрирующий звук,
Хрипящее дыханье
Лишь закаляли беглых дух,
Расшатывали зданье.
Уже прочерчен был пунктир
У тех, кого клеймили.
Их основной ориентир -
Не версты. Нет. А мили.
Но горе тем, кого отказ
Вдруг настигал в ОВИРе.
Их все боялись. Как проказ.
Как самых гадких в мире.
И гнали их с работ взашей.
Без слов, навек и сразу.
От них чесались, как от вшей,
Как от дурной заразы.
6.
Залман с семьей "поймал" отказ.
Пока семья галдела,
Накрыл их тут же медный таз
Стального беспредела:
Все оказались без работ,
Без школы и без ясель.
Такой вот "избранный народ".
Такой всегда опасен.
За куском хлеба за кордон
Не выйти. Сразу - лагерь.
Сиди и жди дня похорон
В каком-нибудь овраге.
А твой ребенок хочет есть.
Он хочет пить. И в школу.
А ты крутись, чтобы не сесть.
И очи держи долу.
И Люба - замуж срочно. Раз!
Бегом - за армянина.
Уже законно - на Кавказ.
Проклятая година!
А на Кавказе люд другой:
Помягче. Там - участье.
И там уже ты - не изгой.
И можешь трогать счастье.
И тем спасла семью, отца...
Что было, то все - мимо...
Но будет помнить до конца
Про мужа-армянина...
Через четыре года власть
Дала "Добро": "Прощайте!"
Понавые...лись власть
Райкомовские шайки.
Поиздевались под топор,
Поупивались силой
И подписали приговор:
"Свободны". (От могилы).
Судьба отмеривала груз.
Судьба старалась вмеру.
Прощай Союз! Прощай Союз!
И это - не химера.
7.
И вот Италия. Отстой.
Преддверье рая? Ада?
И тоже случай непростой:
Здесь тоже выжить надо.
Здесь жди, когда тебя насквозь
Просветят на достойность,
Твои все правды вместе, врозь,
Религию и совесть.
И в долгий день, и в краткий час,
Забыв свои капризы,
Ты ждешь, чтоб лучик не угас
Надежды. То есть визы.
А время жмет тебя сильней
И голодом, и страхом.
И по ступенькам чуждых дней
Несешься ты от краха.
Бежишь, как серна или лось
От волка или тигра.
Ведь ты-то здесь - незваный гость
На берегах р. Тибра.
И Люба бросилась искать
Какую-то работу
Так, как дитя спасает мать
От страшного кого-то,
Так, как когда идут на дно,
Не песнь поют про очи -
Кричат желание одно:
"Я жить хочу! И очень!"
Она моталась, как могла,
По лавкам и подвалам.
Сгущалась мгла, мелела мгла...
Довольствовалась малым.
О том, сбылось что, не сбылось,
Она не сожалела.
Она вдыхала воздух грез
И вслух тихонько пела.
И это пенье "для себя"
Ей добавляло силы.
Она жила, родных любя,
Спасала своих милых.
...И только ровно через год
Им в США открыли визы...
Вот вам и "избранный народ".
И все ему сюрпризы...
8.
Она летела, как во сне
На Боинге крылатом.
А что в тот миг творилось с ней...
Она летела в Штаты!
Но где-то внутренне, вподспуд,
Брала ее тревога:
Да кто же ждет-то ее тут?
Хотела? Ради Бога!
Вдруг ждет кровавый Колизей?
Родных нет, нет знакомых,
Не говоря уж про друзей.
Но вспомнились райкомы...
И только в аэропорту
Кусок цветастой шали
Отринул вглубь тревогу ту:
Ее (ее!) встречали!
Стояла девушка в платке,
В руках держа плакатик -
Кусок бумаги на щитке.
И крупно: "Люба!". Нате!
...Ее не слопал крокодил.
Она опять на танке.
"Я к Мане ночью приходил
Тайком на Молдаванке..."
Опять битком весь ресторан,
Опять идут "На Любу".
Бал декольте шикарных дам...
Накрашенные губы...
Минуло целых двадцать лет.
Ушли-пришли надежды.
А мир, что был, того уж нет:
На нем не те одежды.
Царит компьютер, Интернет.
Райком? Про то не помнят.
Пришла пора для новых бед.
Их всюду просто комья.
Ты нынче вроде бы и "за",
Но держит тебя что-то.
Прольется поздняя слеза
Порой из-за того-то.
Жизнь поворачивает вспять,
Прямую силой правит.
И по спирали мы опять
Бежим по той же лаве.
Опять нас душит или жжет,
Мы снова так же плачем,
Зато всегда бежим вперед:
Хотим и ждем удачи.
...Летит Любаша до Москвы.
И вновь берет тревога:
Мечтает петь, но нет канвы.
Тревожная дорога.
Никто ее не знает тут:
Не заповедь святая.
Кого-то, может быть, и ждут.
Она про то не знает.
...Она проходит, где багаж,
А может, то - таможня.
А там такой ажиотаж!
С катушек съехать можно!
Наверно, встреча VIP-персон:
Плакаты, звуки тубы...
И видит Люба чудный "сон":
Повсюду: "Люба!", "Люба!"
12.03.2009 г.