Последняя, самая четкая память – теплый материнский язык оглаживающий его бока и спину. Все остальное мутнее и мутнее с каждым часом. Вот еще секунду назад четко помнился самолет (еще помнилось, что это такое и не удивляли образы тесной длинной коробки, где иной раз закладывает болью уши). То, что до самолета было еще мутнее. Тепло белого песка. Беззаботность и мягкость в себе и в природе.
Боль умирания и нового рождения тоже помнилась, но как что-то обычное, физиологически естественное, а значит неважное в частных проявлениях. Частность была простой. Взрыв, страх, вопль, крен… окончание. И следом через секунду или вечность – толчки, боль движения, боль первого вздоха вне тела матери. Ее ласковый язык на его спине.
Помнить что-то казалось совсем ненужным, даже страшным и неприятным. И потому ощущение теплого песка, зелени широких листьев, тентов над столиками уличных кафе уплывали – уплывали. Терялись в прошлом, которого не было.
Рядом завозились и запищали братья и сестры, с похожими на материнский, но неуловимо отличными от нее и друг от друга запахами. Хотелось есть. И в материнском тепле пахло сладостью будущей сытости. Помнить не хотелось.
Особенно не хотелось помнить что-то, что никак не давало унять память окончательно. Тепло, не материнское, но такое нежное тепло. Прикосновение легкое ко лбу, словно кто-то легко разглаживает кожу, снимая тяжесть накопившихся мыслей. Запах домашней выпечки от кожи, которая рядом, от объятий, прижимающих к телу и удерживающих душу. От этих нечетких воспоминаний тревожились и все остальные, задерживаясь внутри, не желая уходить. И вдруг остро, как ножом вернулась последняя мысль до умирания: «Домой, все к дьяволу, домой!»
Он знал, что мысль сбылась. Он дома. Он вернулся в холодную страну слепым щенком, которого нежила языком рыжая дворняга. И сейчас отпускал всякие воспоминания об этом доме из прошлого. Только теплый запах чьей-то кожи держал его привязанным к серым, холодным переулкам. Только чьи-то объятия все еще удерживали рядом душу, которая была способна забыть все, но не умела забыть, что ее держат. И душа рвалась туда, где ее ждут.
*******
Рыжий кудлатый пес с зелеными глазами смотрел в витрину мясной лавки. Он был голоден и злобен, а еще испуган. Но лавка манила и длинный хозяин пугал меньше за тянущимися ароматами мяса и курятины. Вообще-то пес не любил курятину, но это если бы приходилось выбирать, а вот когда подводит живот и в нем кишка кишке бьет по башке… В общем лавка ему нравилась, а вот люди в ней нет.
Ему что-то сегодня грезилось, пока он лежал в подворотне внутри какой-то коробки из-под чего-то объемного. Что-то про дальние страны, где он никогда не был и быть не мог. Там было тепло, там даже запахи были теплыми… Там он был сыт и радостен. Но нет. Там тоже чего-то не хватало.
Запах стал сильнее – значит, кто-то открыл дверь в теплую мясную ароматность магазина. В двери вошла женщина. Тряхнула длинными светлыми кудрями и к мясному духу примешался тон шампуня и запах дорогой туалетной воды. Кудлатый чихнул. Она испортила всю радость мясного духа своей парфюмерией. И что-то дернула внутри этим движением головы, тем как колыхнулись волосы. Что-то такое дернулось из его сна. Неприятно, но знакомо.
Он вспомнил. Там во сне он вспоминал из того тепла такое же движение головы и летящие кудри. И так же что-то дергалось. И тянуло куда-то из этого довольства и сытости. Все больше вечерами. Хотелось услышать голос. Кудлатый почему-то знал, что голос будет ровный и громкий, такой, какой бывает только если говорят из самой диафрагмы. И еще, что губы будут улыбаться ему. Сейчас в полушаге от этого мясного царства ему как-то не по-собачьи хотелось, чтобы рядом оказались эти губы и лизнуть их.
Вдруг кудлатый дернулся, потому что услышал, увидел и почуял сразу, как к нему подходят.. Шарахнулся в сторону совсем как дворняга. Хотя он и был дворняга, а про теплые страны – сон это. Кудрявая тут же остановилась. Хрустнула пакетом и сказала: «Рыжий, давай что ли обедать». Голос был глубокий четкий, каре-зеленые глаза сощурились и розовые губы улыбались. Длинные волосы упали на лицо, и она их снова попыталась откинуть привычным движением головы.
И вдруг он вспомнил. Все вспомнил. И глаза эти, и губы, и голос, и даже запах духов, от которых теперь чихалось. Он посмотрел пристально в глаза, полуподкрался к ней и решил, что больше никогда не упустит шанса. Рыжий кудлатый пес с голодными зелеными глазами прикрыл веки и целовал в лицо, глаза, губы единственную женщину, которую недолюбил, когда был человеком.