да, конечно, все так: не прочтешь, не услышишь, не знаешь...
а февраль этот кажется тише, светлей и спокойней,
и варенье чуть слаще. хотелось бы думать, что залежь
неизменных снегов раньше станет прозрачней, бесплотней.
и потом развернется серебряной лентой по грязи,
поползет неизменной кривой, затопляя ботинки
разных грустных прохожих, мечтателей, разом
так весны наберет, наберет обороты пластинка.
а потом будет солнце монетой начищенной в небе,
люди выйдут на улицы в самой красивой одежде,
и на этом-то фоне я все же поверю, что мне бы
лишь покоя, покоя от вязкости чувства, прежде
чем опять расползется артерий потоком по телу
безымянное, нежное, в шелке, в лучах, в пене дней, и
я не буду тогда прорастать, как из почки из спелой
новый лист, я не буду, не буду, забыть не умея.
и прожилки... они нестираемы, линии эти.
и я только прошу, чтоб не вляпаться в омут мне снова,
а узор сохранится, но легче играть, когда спета
ваша песенка раньше была, и теперь все не ново.
она выйдет из моды, как выходят пальто или брюки,
но из сердца не выйти - мелодия стелется глубже.
если, знаешь, закрою глаза, то твой рот, твои руки,
эти волосы, плечи, глаза - нестираемы в кубе.
впрочем, я не о том, не о том... говорим о погоде?
или можно о планах? ты едешь надолго в тот город?
я не в праве испытывать ревность, но, знаешь, в природе
нашей много такого, чего мы не в праве... как долог
тусклый вечер и мой монолог. подбирается к связкам...
но слова или слезы? все вместе, бессмысленно вместе.
я тебе ничего не скажу, здесь не будет - не место развязкам.
и молчание - золото, volens - nolens, все честно.
да, конечно, все так: не прочтешь, не услышишь, не знаешь.