Отсчитай, кукушка, вечность!

                Осень

В ранний час брала корзину мама,
клала хлеб, немного сала, лук,
и туда – по клюкву – в рдяный самый
уходила час, и таял звук.

Напитавшись соками, мгновенья
сохраняли зыбкий свой балласт.
Мама, опустившись на колени,
собирала ягоды для нас.

А зимой, когда температура
опускала за окошком ртуть,
для своей дочурки белокурой
вар цедила, что согреет грудь.

Розовый, целебный – не напиться! –
в белой чашке из-под молока
на салфетке тоненькой из ситца
жил он в ожидании глотка.

Детских губ, о, господи, о, боже
если всё же ты на свете есть,
думаю, что ты всегда поможешь
исцелить-испепелить болезнь!

И стояла мама у иконы.
Отступали горести опять.
Так мы жили. Лес немного сонный.
Клюквенная осень. Благодать.

Может, надо так любить всё это?
И вмерзать в болото телом всем,
уходя за клюквою до света
от несложных, жизненных проблем?

А затем, вернувшись, из корзины
доставать пахучую, как лёд,
ягоду. И, обсушившись, зимы
пережить надолго, наперёд?










***
Комод, две герани и ложки в её обиходе
да скромные, пёстрорядиные, лёгкие шали.
Когда человек умирает, он, словно отходит
от дел повседневных в иные пресветлые дали.
 
Он весь убывает. А бабушка, словно не сразу,
всей массой,
   всей глыбой вселенской,
                всем небом, всей бездной!
И что-то такое с собой унесла, что невидимо глазу,
но именно это мне надо сейчас непременно!

О, как я скорблю о кусочке бессмертия этом!
О замысле сладком его безмятежно-еловом!
Куда бы ни шла я, то вечно любуюсь просветом,
в душе возникающем, как-то по юному, ново!

Чего ещё надо, казалось бы, если мы спали,
и утром проснулись, а бабушки нет, и не будет!
Но бедные, пёстрорядиные, лёгкие шали
с собою шептались, как будто безгрешные люди!

Я слышала, слышала… Им мне хотелось ответить.
Соседи подумали б, что говорю я с собою!
А я всё витала в кусочке бессмертия этом,
любуясь землёю, тяжёлой, от солнца рябою…

И всё не могу отгадать я тугую загадку
о том, что любима я прошлым так сильно и нежно!
Я шали беру и кладу их в шкафу по порядку –
и шерсть их сияет, ласкает мне руки прилежно!

























***
Пусть меняется стан его, вид,
вся картина, не только наброски,
иностранная речь пусть звучит –
смесь французского с нижегородским!
Город, град на слиянии рек,
на смыкании с прошлым сегодня!
Ты с собой протащил
               целый век
с ним привычек, аж целая сотня!
Все запасы, как рыцарь скупой,
разговоры на «о» с колокольни,
свой откос неизменно крутой,
баржи, лодки,
             сверкание молний.
Не исчезнет торговый народ!
Ах, Кузьма, подставляй свою шапку!
Город прошлого ворох несёт,
позапрошлого века охапку!
Тащит, мочи уж нет, ни за что
он не бросит мощёную площадь,
банк и ярмарку, церковь с крестом,
нет любви его слаще и проще!
Это ж надо вцепиться клыком,
словно намертво в берег свой тихо.
И ни с места!
                Лежит он ничком
не страшны ему годы и лихо!
Он везде!
Он бесстрашием в нас!
Он корнями всю родину держит!
Укрепляет небесную связь
между космосом и прошлым между!


















***
Ни раба, что любя, нынче в сердце найду,
я гоню из себя Золотую Орду!

То добром, то мечом, уговором порой
тяжесть, что под плечом,
                в путь гоню ветровой.

Недоверие, что звякнет, словно бы медь,
счёт, деливший на сто, одинокую смерть.

Словно сор из избы, - что мне вождь, что тиран? -
из прошедшей судьбы изыди, Чингиз Хан!

Самый страшный кошмар, самый жгучий рубец
азиатский пожар, двух столетий свинец!

Сколько можно нести груз отцовской беды?
Прочь из вен! Из кости! Гул оброка и мзды!

Я мечтаю о том, как пойду налегке,
ни заката, где дом и ни боли в реке...




































***
К толпе прижата я!            
И я – поток!
И куртку расстегнула, задыхаясь.
…Так вот о чём был истинный урок,
горячий чай и белокрылый аист!
Об этом дне,
где я  с народом мчусь!
Об этой правде-истине участья.
Где отпихнут с любовью,
                мол, не трусь,
где нагрубят. И это тоже – счастье!
Где вор в карман залезет – и айда…
Где остановит молодец в фуражке,
проверит паспорт. Словно бы Орда
идёт на бой,
         тот самый, рукопашный…
Поди отсель!
Нам не воскреснуть! Нет!
И не воспеть пространство, время наше!
Из жёлтой прессы,
              завтрашних газет
не вычислить ошибки и промашки!
Но лишь понять, ты – миг,
                ты часть толпы!
Куда она, туда и ты,
               что нитка…
Её предательств нежной суеты –
ты только буква из большого свитка.

Расставив локти, словно крыльев мех,
туда,
 наверх,
             на свет огней, под дождик,
на взрыв теракта, заслонив от всех,
чтоб жили вы!
             И чтоб другие – тоже…
























Никола-зимний
1.
Моя тропа во льду
со снегом пополам,
а я иду, иду
по тонущим следам.

И благодарна я,
и не хочу свернуть.
И лишь один судья
мне этот льдистый путь.

Ветра-поводыри
целуют мне лицо,
на пальце от любви
красуется кольцо.

Направо шаг – в дуду
играет звонкий ямб.
А я иду, иду
по тонущим следам.

Налево шаг – опять
сияет мне звезда.
Неужто не связать
две нити никогда?

Разъятый белый свет,
разверстые края,
о, тонкий, тихий свет
– дороженька моя!

2.
Был снег. Он наотмашь хлестал белой плетью,
он в мёрзлую землю вбивался, что гвозди.
Такие бывают раз в тысячелетье,
больнее, чем рана, сильней, чем заноза.

О, так невозможно, так странно, так дивно!
Черёд наш настал. Мы дождались и точка,
наверное, ру! Если мы так наивны,
на каждой снежинке из кружев сорочка.

И если уж мне выбирать из предметов,
из черновиков, из вопросов единый,
наверно, из белых я выбрала б этот –
морозный, январский и самый родимый!

Из будней – лишь пятницы мне б пригодились,
из дней лишь торжественный, век двадцать первый.
Он так волновал, сердце так колотилось,
и были натянуты струнами нервы!

Из сказок я б выбрал явь! Из мороза,
чтоб минус четырнадцать, Господи, Боже,
и бег по ступенькам, простор бело-розов,
закат, что волнует до счастья, до дрожи!

Я избрана. Выкрикну. И в моих венах
клокочет почти невесомая нежность.
О, наше болото! Что между вселенной
раскинулась влажно и космосом между!

О, снег! Что царевич, стрелу он на дужку
небес натянул и прицелился хватко.
И схожа я нынче с царевной лягушкой,
корона моя набок сбилась, что шапка!

3
Разлюбил. Всё равно, что разбил на осколочки.
Разве так можно? Чтоб я – не любимая?
Фильмы смотрю, где мужчины все сволочи,
книги читаю, где правда голимая.

Каждый осколок, что острою бритвою
да по живому, по неотболевшему…
Но не себя жаль. Тебя, что испытывал
чувства прекрасные - чувства нездешние!

Пусто. Вакуум. Вот это горюшко
красное, росное. Плакать - не выплакать.
… В этом кафе ты заказывал корюшку,
и целовал меня страстно в улыбку ты!

Я не хочу переписывать заново
жизнь свою. Небо над нами нежнейшее.
В комнате, где предзакатное зарево,
там я – с тобою. И я – твоя женщина!

Я соберу по осколкам разбитое.
Я завяжу узелочки кручёные.
Двери прощу, пред тобою закрытые.
Дни отбелю те, что самые чёрные.

И в то кафе я отправлюсь, где корюшку
нам подавали с особым изяществом!
В каждой пылинке там тоненькой тонешь ты,   
а я спасаю тебя, уходящего…












***
Передо мной распахивает дверь
тысячелетье новое, земное.
Оно, есть человек,
     хочу понять, ли зверь?
Его нутро живое? Гвоздяное?

Вглядеться  я хочу в его черты,
когда загадка тайной остаётся.
Растают или не посмеют льды?
Погаснет или
                не посмеет солнце?
Всё так ли будет круглою земля,
запахнутая празднично в экватор?
И ратоборствовать у древнего кремля
мы будем так же, как вчера оратай?
Богатыри, защитники, бойцы
отважными останутся, как прежде?
И так же, как и матери-отцы,
доверимся мы призрачной надежде?

Открыта дверь…
         По воле сил вошла.
Мне так до боли родина знакома!
Сады-поля, скамейка у стола
и запах рук отеческого дома.

Я чувств своих сердечных не стыжусь,
мне главное, чтоб корни не увяли...
Какое чудо – под листочком груздь!
Какая нежность – розовые дали!

И это всё присобрано в одно,
как вижу я,
                на связку ли, на нитку.
И вечность тянет вдаль веретено,
похожая
                на сонную улитку!

















***
О, этот сон! Там под водой
на самом дне светло и ало
в тугой воронке Светлояра
мой город светится звездой.

Святые ризы, кружева,
резные чаши хохломские,
и песни дальние, ямские
во тьме слагаются в слова.

Тяну я руку в полынью.
Спасти пытаюсь! Город, милый…
На этот вопль – иссякли силы –
я жизнь потратила свою!

Зимой, коль озеро во льду,
лишь ветви обдирают воздух –
я слушаю бояр прегрозных
фраз о наделах череду.

Звон колокольный сердце рвёт.
Сочатся ветры гвоздяные.
Спасите нас, коль мы живые!
…Мне сон покоя не даёт.

Краснодеревщики, князья,
базар людской, с ним гомон, ропот.
Какая сказка? Где мы? Вот – мы!
Да под водой, во тьме, друзья!

Идиллия – наш прошлый век
доперестроечный. Фантомы
сплошного счастья. Там мы дома!
Начало – мы, мы – устья рек!

По нашим душам остриём
прошёл мираж, что бритвой острой.
Утопия – желанный остров,
коль не водою, так огнём…

А по весне растает лёд.
Мне всё равно, где встретить старость,
шагнуть туда, во глубь осталось,
где город мой живёт. Живёт!










***
Рубеж времён.
                Леса, поля в снегу,
как это сердцу близко! Как знакомо.
Без прошлого я века не могу,
как будто
               без отеческого дома…
Без страшных тайн его, глухих дорог,
без флагов красных
               и без дня Петрова.
Вдыхаю я
                его отраву-смог
и верю всем обманам я до слова!
Весь Домострой его мне, словно свет!
Срослась всей кожей с «Вием», «Бедной Лизой»!
Меня так умиляет Интернет,
как в детстве,
                чёрно-белый телевизор.
Гляжу, гляжу... захватывает дух!
Любовь моя! На части сердце рвётся...
Ах, прошлый век, ты выбери из двух –
утопия ты или дно колодца?
Божественное нищенство иль высь?
Зов декабристов, кровь, алчба, коварство?
Молчу,
           молчу... в тебе мы родились,
ты наше – я, ты – мы, ты наше царство!
От перемен твоих кидает в жар!
Разноречивость иступляет перья!
Но ты – бесценен.
                Ты – талант, ты – дар!
И вот сейчас закрыл за мною двери...
Прощаемся! Я куртку запахну,
и – за порог!
 Ветров навстречу ярость...
Родимый век, как даль, как тишину
прости меня, что не с тобой осталась...



















***
                Памяти Василия Васькина
                и Ивана Борькина

Так было: поэты, собравшись, всегда напивались.
Иван, Александр и Василий, почивший так рано.
В каморке, в квартире убогой на кухне, в спортзале,
какая им разница, чем закусить, великанам!

Из сказки они! Про волчат, про Кощея и зайцев.
Из песни они! А, скорее всего, из напева.
Пьянея, они походили скорей на китайцев
на рынке Канавинском том, что находится слева.

И сколько бы их не стращали силки Люцефера,
как Страшным судом и чертями, тенями и адом,
поэты, пьянея, могли позабыть, что есть мера,
гуляя по лунным дорожкам Российского сада.

Я их так любила – Василия, Ваню и Сашу.
За них умереть я готова была прежде срока!
Купила икону я «Неупиваему чашу»
у нищей старухи по воле небесного рока!

И пахла икона сладчайшей изюмною влагой,
и красно-малиновый свет от неё колосился!
И лепет, и нега, и радости светлое благо –
в ней тихо плескались, и ангел младенческий бился!

Чего только не было в этой иконе старинной!
Самой мне хотелось проникнуть в заветную тайну!
Но умер Василий! Иван вдруг скончался случайно…
И Саша пришёл помянуть пьяной рюмкой Ивана.

О чём он шептал? Эти странные, чудные строки!
Из сказки, из песни, точнее сказать, из напева!
И даже китайцы на рынке подумали: «Боги
спустились с небес и распили вино «для сугрева»!




















***
Сочинила тебя. Соткала из врёмён
и – домыслила, доитожила!
Ты единственный мой. Словно правда и сон,
мои вымыслы с истиной схожие.

Привязать бы тебя. Пригвоздить бы к себе!
В ласки жаркие да объятия.
Быть с тобою в тебе, в небесах на воде,
быть на крестике, что распятие!

Быть глаголом в устах. Громом на небесах.
Быть в столице боярыней славною.
Заклинаю всем сердцем в блескучих слезах
быть любимой тобою, желанною

Дети – копия ты. В муках их родила.
И люблю их пресветлые личики.
Для тебя в герб вчеканивали орла,
купола позолотою пичкали.

И дороги стелили, мосты возвели,
покоряли и страны, и космосы.
О, как жду я тебя, в золотистой пыли
мои яркие рыжие волосы.

И не счесть дней моих. Шелковиста судьба.
Там, где ты, все деревни – столицы!
Для тебя я на вечные веки раба.
Для других недоступней царицы!

























***
Благословенны эти двери,
подъезды, словно рукава.
Твоя Москва слезам не верит,
моя - в красивые слова.

Ты уходил – я оставалась,
я уходила – ты не ждал.
Твоя Москва – какая жалость…
Моя - и площадь и вокзал,
и нищих скука и мытарство,
поэты в дыме сигарет.
Кто был никем, никем остался,
другой Москвы на свете нет!

Но ты, как стон мой, как удушье…
О, посмотри, я тоже – храм
полуслепой, полуразрушен,
но я отстроюсь, я воздам!

Придёшь: молиться, причаститься,
попросит нищий сладкий грош.
Во всех невыплаканных лицах
одну, мою Москву найдёшь.






























Братья.  Заутреня. Притча.


1.
Дым багряный над столицей
враз потух.
Надо мной склонились лица
повитух.

Я ещё не оскудела
в недрах снов,
и моё рожает тело
двух сынов.

Двух князей - богатырей двух,
кровь и плоть.
Помоги, так тяжки роды,
мне Господь!

Под спиной луга лебяжьи,
вдоль хребта.
Облака набухли княжьи
возле рта.

Я охрипла. Сжали руки
звон-звезду.
Злее нет библейской муки
на роду.

И поёт, и ноет скрипка,
саксофон.
Сын, младенчик, божья рыбка!
…Длится сон.

Сын второй мой, кучерявый -
близнецы!
Слышу окрик слева, справа:
«Где шприцы?»

Рядом смерть, и жизнь так близко,
я – их грань!
Снова окрик по-английски:
«Оунли ван!»

Я опять хриплю: «Ах, где я,
доктор Джон?»
…Плачет, ноет скрипка с нею
саксофон.

Не могу уже. Устала.
Мочи нет
Но второй сыночек малый
рвётся вслед.

Повитухи воскричали:
«Шли гонцов!»
И сынов запеленали –
близнецов.

Пот утёрли мне платочком:
«Матерь, жди!»
Приложили мне сыночков
ко груди!

2.
Но опять взыграла скрипка,
саксофон.
Сын Иван - хмельна улыбка,
сабля - вон!

Догоняет он Бориса.
Страшен бой!
Рядом смерть и жизнь так близко.
Что с тобой?

Ваня, Ванечка, не надо!
Там твой брат.
Под ноги простою бабой –
чёрный плат –

я бросаюсь на колени.
Я кричу!
Трогают висок мне тени
лишь чуть-чуть…

Боря, мальчик! Сын мой чудный,
уходи!
Этот бой ваш беспробудный!
Разбуди!

Я и вами. Я и с теми.
Ваша мать!
… Сотню лет хочу я время
удержать!

3.
По полю иду слепою,
средь вояк.
Скрипка там, за высотою
ноет так.

Саксофон слезой исходит,
плач несёт.
…Кончен бой был на восходе.

Вот и всё!

В гору я иду, и ближе
крутизна.
Кто, скажите, ранен, выжил,
я одна?

Здесь Россия. Там Чукотка.
Тут Афган.
Или хлеб, консервы, водка
стоят ран?

Стоят крови, стоят чада
сотни тел?
Я молю, прошу не надо
пулей-стрел!

Просыпаюсь я от грома.
Сон, что яд!
…Боря с Ванечкою дома.
в спальне спят!

4.
Слава, Богу! Богу, слава!
Дышит грудь.
Но боюсь глаза я, право,
сном сомкнуть!
На замок запру калитку.
И - в поклон!
Замолчи скорее, скрипка,
саксофон!
О, не надо мне печали.
Нет, нет. Нет!
И забрезжил. И отчалил
белый свет…






























***
Опочил Владимир-Красно Солнышко,
опустели без колец персты.
Пробил час. Почти не видно донышка,
милая, чего хотела ты?

Чистоты? Небес? Никто не хватится
слёз твоих в исчезнувших веках.
И зачем стоять в цветастом платьице
и сжимать букетики в руках?

Знать хочу, зачем мне это выпало –
пустоту растраченной казны
да перо гусиное, чай липовый –
прошлое оплакивать страны?

Это ли моё предназначение –
пропускать по жилам, словно ток,
летописи да нравоучения,
жизни всей, истории исток?

Боязно сей груз нести познания,
в хрупкое завёрнут что стекло!
Ключик – в море. Вот и вся компания,
единица – лучшее число!

Времена... Они всегда единственны!
Строгие, как будто бы отцы!
SMS-ки не заменишь письмами,
доставляли теми что гонцы!























***
Ослепляет глаза новый солнцеворот
мне до слёз!
           До нутра проникает!
Кто ты – праведник, грешник? Но я наперёд,
всё прощая, иду самым карем!

В этой розовой мякоти скользких дорог
есть с тобою незримое сходство,
ты какое коварство      
                ещё приберёг?
И какое ещё непокорство?

Праздник солнцеворота, ты как приворот,
в талых водах твоих искупаться!
Ты как будто бы миг, размыкающий свод,
что в дымах да в плену радиаций!

Возвышающий падших!
Ведущий на свет!
Лоб крестящий рукою мне жаркой!
Я - твоя на количество прожитых лет!
Ничего для тебя мне не жалко!

Ты сжигаешь мосты, я – по пеплу пешком,
утопая, шагаю! О, чудо,
ты – не вечен! Ты завтра исчезнешь тайком,
и земная наступит остуда!

Но сегодня – живу! И люблю! И дышу!
Новизною, грядущим, неясным!
Вот, растаяв, снежинка бежит оп плащу,
луч скользит по стеклу, в миг погаснув...

Праздник солнцеворота, ты мой поворот,
перекрёстка распаханный узел!
Тот, что намертво вяжет, навеки плетёт,
крепче
         чем родословные узы!















***
Действительно: «Карету мне! Карету!
Перчатки! Шубу! Расписной платок!»
Вся жизнь моя – ты ль не Скончанье Света,
гадания, Крещенский вечерок?
И ряженые-суженые. Святки!
Кольцо на блюдце. Нечет или чёт?
Всё правильно – направо, без оглядки,
и снег в глаза да так, что тушь течёт!
Никто не расставался до рассвета
и не дарил округлое крыльцо,
и как теперь, после Скончанья Света
мотор теплом овеет мне лицо?
Заштопала все раны, залатала,
перезабыла всё дурное я.
Возня мышиная, как будто миновала,
и затянулась тиной полынья!
Не страшно мне! Опять душа открыта
к победам новым, правде, вещим снам.
Недаром серебром земля полита
и тянется к рассыпанным шагам!





































         Притча золотканая

Задыхаясь от бега, от века,
что так гонит, секунды не счесть,
нам юродство – особа  веха
и как будто особая честь:
Настежь окна. И навзничь на травы...
Край земли, нам как будто не край!
А начало сжигающей лавы,
где делёж, недоверье, раздрай.
О, сближайтесь телами живыми!
Воздух жаркий, чтоб в ноздри дышал.
И вперёд! Чтобы неба во имя
на осколки взрывалась душа!
Всё туда! А юродивых доля –
не бояться! Как верил, так жил.
Дочь дитя принесёт пусть в подоле,
сын пусть к девкам пойдёт на распыл!
И не венчаны  - жёны польстятся
на мужчин! Всё туда же – на смех!
Не сосчитанный грех для паяца
не иначе, как вовсе не грех!
Хохочу! До икоты, до колик!
Вниз! С горы! Обрастаю, что ком!
И весь мир, как подопытный кролик
под стеклянным блажит колпаком!
И, наверное, нет утешенья
лишь на углях плясать босиком!
Подорожника нет и женьшеня
раны чтоб залечить нам потом.



























***
Остановиться? Что вы! Ни за что!
Мы землю закругляем в кокон жарко!
Распахиваю дверь я, как пальто,
и – ветер в грудь! Из пустыни, из парка.
Сама дорога на крыльцо спешит –
и в дом! И в сон! Не измором, так чохом.
Я, если крикну, крикну от души,
и слово бьёт высоковольтным током...
Какая глушь, что можно обмереть!
Вослед за этим, вглубь столиц спешащим
желанием, как будто рыбка в сеть,
влекущим, обещающим, манящим –
на зов манка! Иди туда, иди!
Как люди шли с поклажею тяжёлой,
прижав детей малюханьких к груди,
покинув города, деревни, сёла!
Родимые, увидимся ли здесь?
Нам рюкзаки сдавили комом плечи!
Хватает грудь ребёнок, хочет есть
под небом, под звездою человечьей.
Толкают птицы в выси облака.
И дождь лицо когтит, но нам не больно!
Неужто не окончатся века,
начавшиеся лживо и крамольно?
Передохнуть бы! Съесть бы пирожок!
Ещё бы лучше лука или кваса.
Но, видимо, не двигатель – движок
безумнейшею вечностью запасся!
И тех, кого я обнимала всласть,
мне не объять. Молчите, интернеты!
...Вот так однажды, припустившись в пляс,
танцуешь лихо на краю планеты.























***
Зачем ты, зачем ты, зюйд-вест, вдруг повеявший,
пожаловал нынче за тысячу вёрст?
Да в нашу страну? Там, где жители те ещё,
и свод их привычек полярен и пёстр.

Сегодня в одно здесь неистово верили,
а завра распяли да имя сожгли!
Зачем тебе трон, если нет здесь империи?
Зачем тебе лечь в золотистой пыли?

Иуд не забыл здесь пенёчек осиновый,
закат здесь кровавый две тысячи лет!
Ты – нежно-солёный, груздочек малиновый,
весь красноведряный, ты - липовый цвет.

Езжай себе с богом от виселиц, пагубы,
от гроз, от предательств, от пули в живот!
Вот - стрелки на дереве, выступы, надолбы,
и все указатели – прочь и вперёд!

Зачем ты мне под ноги стелешься ковриком?
От юбки в кружавчиках сходишь с ума?
От этой я крови - где плаха с топориком!
От этой я плоти -  где люта зима!

О, нет, ни за что не приманешь ковригами!
Досыта наелась я  в молодость их.
И всласть нагляделась на листик я фиговый,
теперь я свободна от счастий моих.

Любая стихия подвластна мне! Улицы
как будто бы в панике жмутся к плечу...
Не только звезды, что на пальце красуется,
луны, что из яхонта, я не хочу!





















***
Вода моя! Исток! Глоток!
Родник – от слова мой родимый...
Вот так в людей втекает Бог
и целомудренно, и зримо.

По капле! Но крещусь, крещусь
за всех, кто рядом и не рядом!
Нет в этот миг прочнее уз
с водой, что льётся в руки градом.

О, нутряной, подземный лёд!
Родник, как будто вскрыли жилы.
Тогда душа моя поёт –
там многие когда-то жили...

И пусть простят меня друзья
пусть ссоры разлетятся в стёкла.
И улицы! Когда скользят
по ним дожди, где я промокла!

Святая вещая вода!
И всё внутри водой омыто...
Я и душа моя – лишь мзда
и дань, что утекла сквозь сито!

Живой воды! И снова – в сны
мне возвращаться нитяные.
Где все ушедшие видны
сквозь эти капли водяные.


























***
Смешное слово Русь «спасать».
Она спасается не нами!
Не смерть сегодня на весах,
а смесь Везувия с Цунами.

И сколько ни крестись во тьму,
и не молись колени стёрши,
она
   до звёзд
                себя саму
поднимет с точностью сапёрши.

Её делам предела нет.
Ей ни к чему реклам плакаты.
Особым
               высверком планет
соединится, что разъято!

Ты – человек. Слабей в стократ.
Молчи!
Святого не касайся.
Водою кажется ей яд,
а лютый волк смиренным зайцем.

Ей море – проще ручейка.
Обиды, злость её не точат.
О, Русь моя! Ты велика!
две сотни лет, что пара ночек!

Спасай спасателей своих!
Им – немощным – дай крепкий посох.
Ты вечная! Не вечных их
не околдовывай вопросом.

Ни Герценом и ни Толстым!
Не утешай их – бренных, тленных!
Но разреши
к стопам твоим
припасть. И быть благословенным...















***
Я – о женщинах. Дело всё в них.
Мир, создав их,
          бессмертьем запасся!
Но не смог их понять он, не вник,
это – словно особая раса!

Я читаю слова разных книг.
Я пытаюсь узнать, что неясно.
То гляжу я на ангельский лик,
то на грешниц в аду. Всё напрасно...

Вот откроется дверь –
               и войдёт!
А – окно, так взлетит, словно ведьма.
И удержит она небосвод,
а затем опрокинет, наверно!

Чаровница, русалка, змея?
Магдалина? Офелия, Федра?
Мать Мария ли, дочка моя?
Высь небес и глубинные недра?

Я – о женщинах. Если пришла,
будет ужин, и свечи, и танцы!
Карнавал! И да скроется мгла
под её одиноким румянцем!

Будет род продолжаться опять.
Будут в муках рождаться детишки!
И родник будет воды толкать,
молоком будут пахнуть подмышки...

Разреши ей остаться. Она
Русь спасёт от погибели страшной.
Её солнце из полотна,
её груди вот здесь – под рубашкой!

Но не вздумай спугнуть
взмах ресниц!
Не залечишь ни чем её раны...
Ни водою, ни пением птиц,
льдом Антарктики, жаром Саванны.

Я – о женщинах. Время летит.
Нет, не быть мне, как водится, слабой!
Ни цветы – ставлю в воду гранит,
становлюсь я той – каменной – бабой!

И за дело берусь. Ставлю дом.
Настоящий! С окном и луною.
И настолько широк окоём,
весь, до капли, открыт предо мною!


























































***
Из причалов твоих выхожу, из оков ли,
из границ да из рамок,
                из дней и ночей,
из мелодий твоих, накрахмаленной кровли,
как театр из спектакля, огонь из печей!
Так ещё никогда я,
                к земному причастна,
от земли нашей бренной, что в кожу вросла,
открестясь, не спешила под солнцем из масла,
что разлито по небу, как мёд со стола.
Так ещё никогда не кричала я вволю!
И не била тарелки! Не выла в платок!
Это всё! Растекаюсь я мыслью по полю,
разбиваю я кости унылых дорог!
И прости!
             Так прости, как прощают Цунами!
Как затменье! Лавину из снега и льда!
И пусть встанет вода мощью всей между нами –
и уснёт Атлантида под ней навсегда!




































***
Кусок земли, когда подумать, если
какая малость, просто – ничего!
Но я давно влюбилась в меньшинство.
И не могу нарушить равновесье!

Ему, куску бы, ток по проводам,
ещё б воды из скважины разверстой!
И ангелочка! Стало бы поместье
не хуже, чем бы у столичных дам!

Тогда б в ведро, прохладою звеня,
летел источник. Сердцем замирая,
глядела б я на часть земного рая,
который распростёрся для меня!

У ног моих, у  рук моих и глаз!
Вкусила б яблочка тогда я наливного!
Нет ничего скабрёзного и злого –
очищен мир! Он весь иконостас!

И острый гвоздь беру я, молоток,
чтоб, затворив, заколотить калитку!
Одну лишь вечность – сонную улитку
впускаю я на расписной порог!

И повторяю, развалившись в кресле:
«Я не могу нарушить равновесье!»
...Нектаром пахнет, мёдом уголок!

Мой будний день, как будто выходной!
Вода и свет, щеколда на калитке,
и здесь меня так много, я - в избытке!
Мы держим мир. Мы держим шар земной!






















***
Но, уходя, я, наверное, не ухожу,
двери захлопнув! Какая-то часть остаётся,
может быть, лучиком, спрятанным под абажур,
может быть, каплями в белых кувшинах колодца.
Может, в маршрутах, которые едут во тьму,
может, в маршрутах, которые едут обратно!
Пуговкой, что укатилась и что затерялась в углу,
или билетом, что выпал из рук невозвратно.
Как я просила, чтоб след обернулся мой вспять!
Разве меня, коль в ударе я, нынче догонишь?
Клацают двери, пора на перроне стоять,
но, выходя, остаюсь я как будто в вагоне!
Сколько частичек своих разметала душа
не сосчитать! Телескопы направлены в воздух!
В школьных учебниках, в окнах, витринах, вещах
я согреваюсь, искрюсь, отражаюсь, как в звёздах!
Что мне мой день? Если дольше я времени мчусь?
Что Интернет? Если грезится жизнь в поднебесье?
Я остаюсь, прижимаясь к земному плечу,
то на холсте в галерее, то нотой в оркестре!
Долог мой век! Параллелен Святым и вождям,
тем, что вовек не иссякнуть согласно науке.
Вот захочу, грудь подставлю осенним дождям
и обнаружу согласье с собою в их стуке!
Радость моя! Это вы, это мы, это я!
Если подумать, мы все этой радости дети.
Вот ухожу я как будто из недр бытия,
но остаюсь, коль вглядеться вослед, я на свете!




























***
Я второпях наведалась сюда,
чтобы теплом своим простор наполнить –
без стен и крыши, и пока без комнат,
но я несу величие труда!

Здесь, этот край, пока что целина:
ничья берёза разметала ветви,
ничья тропа и паутинок сети,
но всё-таки родная сторона!

Начало дня откуда-то извне
сюда течёт издревле триедино.
Так вот она – макушка, сердцевина,
припрятанная здесь на самом дне!

Всё остальное – город и шоссе,
вокзалы, площадь – только лишь довесок
к бескрайним звонам там, где перелесок,
и где листва цветочная в росе!

Где я была всю жизнь? И шла куда?
Зачем нужна мне Азия, Европа?
Чтоб бить баклуши? Иль бежать галопом?
Коль я несу величие труда!

Моторов шум, вбивание гвоздей,
земли копанье до вечерней дойки.
И нынче у меня от слова «стройка»
священный трепет, всё, как у людей!



























***
Ни день, а дождь сплошной, ни время суток,
а лишь вода безвкусная с небес!
А по дороге – выводок малюток
спешат за перепёлкой-мамой в лес.
И где же тот, с родного, переводчик
мне языка? Чтоб понимать о чём
сей выпас птиц – немыслимом – гогочет?
В чём заключился круг его проблем?
О пище? Славе? Родине? Соседях?
О праздниках, которых сто на час?
Как я хочу не разучиться, в бреднях
мне понимать звучащий свыше глас!
Траву и лес! Цветущий подорожник!
И бег из никуда и в никуда!
И те, что были мне всего дороже,
в карман не прятать прежние года!
О, свёрток тёплый радости и боли!
И осень снова, снова да ладом!
Ты мой ковчег, плывущий через поле,
ты новый мой благоуханный дом!
Я и трава! И выводок малюток!
Наш путь един, и вдох, и выдох наш!
И этот сочный донный первопуток -
учитель нам, и воин он, и страж!


































***
Всё к лучшему. К добру. Всё не напрасно.
От спешки мне захватывает дух.
То вёдро на дворе, а то вдруг ясно,
не надо выбирать одно из двух!
Хватаю взглядом жидкий свет фонарный,
опять – вперёд! Со мною блеск равнин.
И эта даль. И промельк лучезарный!
О, этот путь из всех дорог один!
Поскольку осень! Близится начало,
где спор - высок, и холоден где ум.
Когда не жаль отплывшего вокзала,
что состоит весь из прощальных дум.
Из провожающих людей, цветов, поклажи,
где рюкзаки, авоськи и кули.
И, околдованная,  воздухом бродяжим,
что знаю я о краешке земли?
Всё иль ничто? Реальность? Отрешённость?
Вдох или выдох? Снова - ничего?
Но всё равно, чем яростней решенье,
тем более приятно волшебство!
И не страшат, клялась хоть, недоделки.
Инопланетный разум понутру!
Летящие по небесам тарелки
и еже с ними – это всё к добру!




























            

          Гвоздь земли. Притча.

Теперь я знаю фунт почём гвоздей!
Хлеб зарабатывают потом как и кровью!
И каково нам жить среди людей
под небесами, пахнущими солью!

О, кость моя! Не рушься никогда!
Не попадай в шальные катастрофы!
Остра, что гвоздь, сухая череда,
и ладно сбиты ангельские строфы.

Узнать хочу, крепка ли мира гроздь,
куда мы затесались сном нетленным,
а, может, человек такой же гвоздь,
прибитый тяготением к вселенной?

...Гляжу на медь, вошедшую в нутро
бруска древесного, сияющего в дождик.
Пронзай меня, великое добро,
всем остриём да по девичьей коже!

По шёлковым устам. О, как крепка
отёсанная ветром древесина!
...Прибита прочно к берегу река,
луна прибита к небесам красиво.

Прижмусь к тебе! Чтобы не быть нам врозь...
Чтоб не остаться в мире без подмоги!
Почти врастаю, словно жаркий гвоздь...
Озябло сердце у меня в дороге.


























***
Наплывает, ползёт свет из чащи,
разрушая по камешкам тьму.
Он один изо всех настоящий
потому, что я верю ему.
Было много искристых оттенков –
блёсков, промельков, много лучей.
Но мой свет! Он проходит сквозь стенки,
сквозь туннели, сквозь камни печей!
Тьма нужна, чтобы прятать в ней слёзы,
свет, чтоб видеть всю правду, как есть!
Приближающиеся морозы
да людскую нелепость и лесть.
Попрощаемся! Чтобы чуть утро
                повстречаться!
Попасть в твою сеть!
Научи меня детскому счастью
незабвенно над миром гореть!
Постоянству – дорога! Измором
не достать! Не догнать! Не найти!
И не вышить древнейшим узором
на окне столбовые пути...
По Уралу, Сибири, Валдаю
из других, да в другие, времён,
и когда я о чём-то страдаю,
свет нисходит с лучистых икон!
Ах, неужто родится, мой Отче,
чудо зимнее? Роза-нектар?
И когда я смотрю тебе в очи
вижу твой поднебеснейший дар!



























***
Отгулял холодный дождик! Капли, крепкие, что гвозди
листья, травы и пылинки прибивали на века.
И стонали, ожидая, хоть на миг тепло и роздых
необъятные просторы под порывом молотка.

О, божественное действо! Влагу вбить в сухую почву,
но не с пряником, конфетой, а со страстью громовой.
Пусть промокла я до нитки, но молю тебя, мой Отче,
вырви с корнем злую память и мои напасти смой!

Я с тобой срослась всем телом! Каблуки остры и звонки,
и впиваются, рыдая, в глину жёлтую, песок!
Дождь шумит, срывая голос, так, что рвутся перепонки,
кровь бурлит в аорте звука, бьётся в пламенный висок.

Так бы жить! Оставив в прошлом томный вечер затхлых комнат,
отражаться в лужах там, где птицы профиль неба пьют.
Пусть Содом с Гоморрой вместе под воду уйдёт, потонут!
Восклицательные знаки вырвутся пускай из пут!

И свободное пространство – ни пылинки, ни хвоинки -
мне откроется свежайшим, белым праздничным листком,
чтобы жизнь начать сначала с красной строчки, без запинки,
и с заглавной буквы чтобы, не таясь и без замков!

О, моих сумятиц свиток! О, туманное предвестье!
Предвкушение! Подарок новых солнечных вееров!
...Завернувшись в плед из шерсти, я сижу, качаясь, в кресле,
мысль моя из песни «сказка», из разряда «будь таков»!























***
Просыпайся, мой дом!
        Солнце жжёт горизонт
и ползёт по накатанной крыше.
Этим утром вставать нам с тобою резон –
слушать, как вся вселенная дышит!

Мчится ветер, спеша, задыхаясь от слов.
Фонарей плещут зыбкие сети.
А перина, как пух, весом лишь с полкило,
и подушка вся в рюшечках летних!

Спать ещё бы да спать! Сны обманно легки!
Влажны окна,
                роса на ресницах...
Бродят сами собой золотые дымки,
утром слишком причудливо спится!

Ой, какие они, пересчёту им нет,
словно пыли в клубке, если шорох,
но длинною, пожалуй, что, тысячу лет
этих грёз целый, может быть, ворох!

Точность здесь ни при чём!
                Цифрам мест не найти!
Всё расплывчато в мареве улиц...
Просыпается мир, с ним дороги-пути.
Слава, мигу! И мы все проснулись!

Вот калитка скрипит. И восходит трава.
Не грозит нам теперь вымиранье!
...Я пытаюсь, как в сказке, встряхнуть рукава,
чтоб извлечь новых дней
                заклинанье!






















***
Мой город спит.
О, беспробудный сон!
О, погруженье в осень, в тёплый морок!
Ветра затихли с четырёх сторон,
и жизнь длинна!
И век безмерно долог!

На полках книги, все в пыли, стоят!
Законсервированы в них слова и мысли.
Фонарь когтит домов нестройный ряд,
и в небе звёзды блёклые зависли.

И разве можно
в этот сонный час
хоть маломальское собрать нам ополчение?
Воззвать на подвиг? Или свергнуть власть?
Когда все мы нежвижны, как растения?

Ищу язык, который все поймут.
И возглас, что богатыря разбудит!
О, город мой, я брошусь на редут
за жизнь твою
                своей разверстой грудью!

Проснись скорей! За окнами заря
так полыхает, что уже не жалко
себя самой, что родилась не зря,
и площади не жаль, мостов и парка...

И улицы, что перешла на крик,
взлетела ввысь,
как будто бы жар-птица.
Ещё чуть-чуть,
казалось, ещё миг...
но город спит. О, как нам сладко спится!






















***
Перины мягкое тепло
и погруженье в ночь. О, счастье!
Не надо пульс искать в запястье,
когда на сердце тяжело.

Я поклоняюсь темноте
и не боюсь её ни капли.
В ней сон, в ней воск, кусочек пакли
и летопись на бересте!

В ней столько древних, звучных букв!
И столько выплаканных строчек!
В тот миг, когда не видят очи,
как поводырь – любой нам звук!

Как в детстве, постою в углу
и все молитвы прочитаю!
Пред темнотою так чиста я,
вот отчего люблю я мглу!

Мир цел! Нет жара и нет льда!
И рядом все, кто не был рядом!
Я столько зрею, сколько взглядом
не охватила б никогда!
































***
Какая древняя верста,
что почиталась вековою!
Я в эти влюблена места,
они с моей смешались кровью!

Они вросли, они втекли,
древес питая корневища.
Нет края им! Есть центр земли,
и здесь растёт моё жилище!

Макушка, сердцевина та,
что называют, золотою!
...Начать жизнь с чистого листа
здесь можно с верою простою!

И лёгок мне заплечный крест!
На счастье мне дана подкова!
Не выдаст Бог, свинья не съест,
опора ты моя, основа!

Я, что купец, обречена
на радости бессмертных выгод!
В числе единственном она -
земля моя, небесный выход!

Вселенский поиск доброты
здесь начинается, как давность!
И линия судьбы в мечты,
чуть пламенеющие, вжалась!
























***
...Хочу познать глубины, тайны
прикосновений наших я.
Зачем прохожий мне случайный?
Обидчик мой он иль судья?

Прощу, иль прокляну навеки?
Не глядя, просто так пройду?
...А белых пятен в человеке
так много, что огня в саду!

Соприкасаемся в толкучке,
мы в пробках по полдня стоим!
Моя опора ты – попутчик!
Мой флаг, геральдика, мой гимн!

И родина! И сон в конверте!
Неужто ты меня предашь
за пачку соли, за монету,
кусочек хлеба, карандаш?

О, век продажный! Время наше
паучьих лапок ласки, о!
Ты в обольстительнейшей чаше
несёшь хмельное волшебство...

И, обнимая все планеты
лишь взмахом, всплеском ли одним,
существованье тьмы и света
касаньем объяснишь людским.

Споём, сыграем, навзничь ляжем,
проснёмся, выйдем на крыльцо.
Но не отмоем небо в саже
своим заплаканным лицом!

Все наши залежи бездонны!
Но слышу я благую грусть,
дыхание святой иконы,
когда губами к ней коснусь!
















***
Откатимся, как яблоки, подальше
от яблони. Хотя нам не дано,
нас возвращает тяготенье наше
эгоистично, радостно, хмельно!

Ах, нам и – в бездну! Время не пристало!
Я не могу разгрызть лихих петель!
Заманчивей перина-одеяло
и сонная, крахмальная постель...

Уют людской...
От яблони – ни шага!
Земля – мой сад. Корнями впился он
в тугие дали. Пчёлка с каплей яда –
Сальери мой! Поклон тебе, поклон!

Не оторву я взгляд от совершенства,
почти блаженной стала, хоть кричи!
...А яблоко похоже на младенца,
и пуповина стебельком торчит.

Запеленать бы, в колыбель положить,
вдыхать молочный запах, маков цвет!
И видеть, как пульсирует под кожей,
перемежаясь, сумрак и рассвет.

Мне больно, если родину бросают,
какой бы ни был грешным мой народ!
Гляжу на глобус, вижу полюса я
цветущих, нескончаемых пород!

























***
Планету взбивая, как будто перину,
циклон атлантический крался впотьмах
исчадьем, изгоем да с ножиком в спину.
О, шапку свою придержи, Мономах!

И купол злачёный, железную крышу,
всё что не прибито острейшим гвоздём!
...Я всхлипы его леденящие слышу.
Сама напросилась на снег я с дождём!

Ах, что будет с нами, коль мы народились?
И в Красном углу наплодили икон!
Из мира пришли не свершённых идиллий,
а тут- с четырёх непогода сторон!

Ни слов богатырских, ни лепета птицы,
а жёстко, упорно грядущим метёт!
Как будто закрыли навеки страницу,
лучистых где правил моих лучший свод!

Ну, что же, циклон, тот, что под ноги жемчуг
горстями кидаешь, глаза мне слепя!
Что крепких костей, не из слабых я женщин,
ты чуешь породу, не кучу трепья!

Я встречу тебя, и огонь твой и жало,
и куртку навстречу тебе распахну!
Топтала я землю, но  в ней не лежала,
и всё, что скопила, теперь на кону!

Заветы, сказания, соки и корни,
хребты полюсов и вулканы ветрил,
скончания света гривастые кони,
не ты ли такою меня породил?

И вот – ни сломать, ни согнуть, ни подвинуть!
Плутония атом – лучусь сотней бэр!
Не я ль на картине кормлю грудью сына?
Силки, что расставил, давлю, Люцифер?

Мне горе – не горе.
Мне радость – не радость.
Мне жизнь, что циклон над планетой живой.
И если страницу вернуть я отважусь,
то строчку я новой возвышу главой!











***
Ни в прошлом веке жить я не хочу.
Ни в позапрошлом.
                О, какое счастье!
Вот новый дождь стучит мне по плечу!
Вот новый луч мне утром зренье застит...

Остановить мгновенье – не по мне!
Любить вчерашний день – смешно и пресно!
Вперёд, вперёд! Увидеть, что на дне,
испить года, пусть с ядом, интересно!

Не разрушитель – я, отнюдь, поверь!
За Рождеством – Крещение и Пасха.
О, солнца  высь! О, в будущее дверь!
Тысячелетье третье, так прекрасно!

Оно – кирпичик к новому. Ведёт
к началу света. Кончилось сегодня.
Я знаю точно, будет сладок мёд
там за чертой, границы преисподней!

И не зачем пугать чертями нас!
Хвалите небом! Марсом и Луною.
Добавим лики мы в иконостас,
намоленный златящей новизною.

Влюбляюсь я  в грядущее. В черты
туманные, что в лаковой обёртке.
И замираю я от красоты
мне приоткрытой
              в вожделенной створке!























***
Я про райские кущи из маминых россказней знаю,
что там сытые птицы гуляют по рдяным садам.
Наяву - мир другой!
Дом кирпичный да пара сараев,
а в сельмаге лишь хлеб и вино под названьем «Агдам».

Стайка тощих подруг, перебранка и вопль женщин вдовий,
Карабах и Афган. Запах супа, компота из груш.
Замиранье души, неудачи прекрасной любови,
Вечнословье моё! Перипетии девичьих дружб.

Но я знаю – есть рай! На картинке, в кладовой у бани.
Настоящий!
С Адамом и Евой в звенящем саду.
Мои годы идут, а он жжёт и предательски манит.
Мне пора уезжать. А я что-то небесное жду...

И прощаться пора! Мне с подругами, матушкой, знаю
то, что куплен билет, то, что собран нехитрый мой скарб.
Впереди институт!
Что отвыкну когда-то от сна я
с золотыми дождями, пока не наступит декабрь!

И всё кажется мне: Страшный Суд миновал,
                что далече
               Апокалипсис, черти
 и жарки на сковороде!
Есть один райский сад! Нескончаем и нескоротечен!
И что мы не умрём! Не сгорим, не потонем в воде!

И подруги мои замуж выйдут, и что слово «вдовы»
поисчезнет совсем. И земля, совершая свой круг,
словно райское яблоко, круглая,
в виде подковы,
что прибита  «на счастье» взмахнёт семицветием дуг.

И открою я файл. Или лучше найду в Интернете я
фотографии школьные, баню, сарай и сельмаг.
И всё будет в таком золотисом, ярчайшем расцвети,
что я буду глядеть.
И что не нагляжусь я никак!















***
Это дивное время! Его никогда не забуду!
Где минуты пестрили, как будто конфеты в кульке.
И родители верили в лучшее, сходное чуду,
а их вера слепою была, кот, как будто в мешке.

Это надо ж так преданно жить по законам суровым
и газету выписывать «Правду», журнал «За рулём»!
Я не смею оспаривать. Я преклоняюсь пред словом,
пред идеею их не гоняться за длинным рублём!

Всё изменится после. Изнанкою верх век крамолы
повернётся. И что же? Родителей нету в живых.
Я, как будто зерно, не попавшее в сети помола,
и мне верить в мечту
и в утопию верить за них!

Октябрятский значок, пионерский флажок где вы, где вы?
Ностальгий по прошлому, по не свершённому где?
Карамельки в кульке и шитье вечерами, напевы
о высоком, нездешнем, о призрачной райской звезде?

Иногда просыпаюсь и чувствую – вот оно, рядом!
Но рукой не достать! Не увидеть незримое мне!
Но есть главное, то, что не вытравить нынешним ядом,
как, то бишь, демократией. Тьфу ты, отравой вдвойне!

Разгуляйся по коже мой ветер, в лицо устремись весь!
Не угасни звезда. Не растай Антарктидовый лёд!
Я-то помню родство! И одну из священнейших миссий –
не заклясть, не разбить на кусочки родительский свод.

И ни трещинки чтоб, ни канавки!
Чтоб ровно и гладко!
Ни каких закавык! Ни придумок! По курсу вперёд!
Вся работа моя такова. И судьба вся в заплатках!
Но основа крепка, и завянуть она не даёт.



















***
Есть копилка-свинья с тонкой прорезью промежду ушек,
есть коллекция старых с десяток, пожалуй, монет.
Я не верю чудачествам, можно не жить – бить баклуши,
и халявно кормиться. Мне кажется, это всё бред!

Верю запаху пота. Извечным трудам утром раним.
Верю ситной ковриге и соли в мешочке на дне.
Верю стоптанной обуви, трудной десятке в кармане.
И усталым глазам в электричке я верю вдвойне.

Возвращаться домой не на «Лексусе» с музыкой сладкой,
а пешком да с авоськой, в которой буханка, кефир...
И утёнку я верю из сказки, который был гадкий,
а мытарства пройдя, он вдруг лебедем вылетел в мир.

Распахните окно! Мне так душно от вашей гордыни!
И оставьте меня на краю между ночью и днём!
Я так много работала – сердце моё не остынет,
как нагретый мотор, и душа обитает при нём!

А какие минуты! Блескучие! Вёрткие! Так и трепещут,
кружат мельниц людских жернова всё быстрей и быстрей!
И земная пусть ось залатает все пятнышки трещин
жёсткой нить ветвей, кружевами озёр и морей!

Атмосфера, работай! Озоновых дыр, продолблённых
до архангельских глыб, до пучин нежилых  и пространств,
чтобы не было их, заметай, застели, словно лоно,
ты умеешь. Я знаю, величие божьих убранств!



























***
Я – земное дитя. От фантазий держусь я подальше.
Ни корон и ни крыльев, лишь трезвый расчётливый ум.
Мне легко раскусить этот мир, приспособленный к фальши,
но его я люблю, бутафорию, призрачный шум.

Этот бархатный занавес! Звезды из жёлтой бумаги.
И луну из фольги! Два звонка и, конечно, антракт.
Запах ткани и дерева. Неповторимый! Где маги
в золотистых плащах. А затем – заключительный акт.

Мне хотелось продолжить хотя бы на день это действо!
И пожить среди муз, среди масок и сладостных грёз.
Пусть меня предадут, пусть обманут в стране иудейства!
Не протянут мне руку.
                Но будет пусть так не всерьёз!

Понарошку поплачу. Затем,  претворюсь, что убита.
О, какая игра! Как трепещет, сочувствуя, зал.
Золотая рыбёшка в сетях. И разбито корыто.
И мне друг не помог! И разверзся гудками вокзал...

О, жестокая правда! Зачем ты явилась? Словами
перехвачено горло! И взмыл жаркий занавес вверх!
Декорации кончились. Вот я стою перед вами.
Аплодируйте! Громче! Бросайте пригоршнями смех.

Неужели когда-то всё это сияло и пело?
Неужели манило сознанием тонкой красы?
Я целую стопы ваших ног, преклоняюсь всем телом
перед миром игры, где смолкают оркестра басы...



























***
Город-пряник, в глазури из облака, весь на ладони,
мне четырнадцать лет. Я, конечно, гляжу из окна,
представляя, что улицы тихо плывут и тонут
да по нитям травы, да по лугу из шёлка и льна.

О, как я влюблена! Прямо по уши! Звать его – Игорь.
Это имя, как песня, которую выплел шаман.
Так кончается вечность. Любимые сказки и игры.
Как ни будешь правдивой, но сквозь просочится обман...

Он ни слышен, ни видим, как пыль за машиной, он – кривда!
И приходиться прятать глаза и стесняться людей,
Я стараюсь идти, не краснея, любовь чтоб не выдать,
но колотится сердце, предатель - оно, лиходей.

А как улица, где мой желанный с отцом проживает,
всё плывёт и плывёт, как кораблик, что пущен в ручей!
И по ней я шагаю, как будто совсем неживая,
а ведь раньше была я крикливее всех и бойчей!

Город млеет. Он пахнет конфетою, тмином, ванилью,
неужели томиться от первой любви лето всё?
Иль записки писать? И звонить вечерами в бессилье?
И не знать, что судьба мне за этим в ответ принесёт.

О, кукушкино время! Нет карая! И проходит неделя.
Не надкушенный пряник мой город, квартира, мой край!
Но однажды мы встретились взглядами, с Игорем сели
на траву, что за домом. И солнце легло за сарай...

И вспорхнула пичуга! Шаман приударил вдруг в бубен!
Город тихо отчалил в коробке из пряничных снов.
Неужели так сладостно больше, как было, не будет?
И не звёзды, а ягоды неба усадят покров?

Не стращайте меня ни Потом, ни Страшным Судом ли,
мы уплыли давно! Мы проехали, скорость набрав.
И нет лучшей судьбы, нет прекрасней и радостней доли,
чем печатный мой пряник – мой город, что вечен и прав.

Чтоб со мной не случилось. А в жизни случилось немало.
И в других городах, и в селеньях других я жила.
Как бы жизнь ни корёжила, как бы меня не ломала,
но натура моя, словно пряник печатный, цела!










***
А ещё помню я демонстрацию Первого Мая,
золотые шары, запах жареной курицы и
очень много людей! Вот с отцом я иду, замирая,
то на небо гляжу, то на новые туфли свои.

От высокого счастья не просто смеюсь, хохочу я,
мне отец покупает в лимонном стакане ситро!
Может, птица я – райская, и приподнята к плечу я,
та, что в клетке старинной, на столике возле бюро.

А пальто шерстяное отца – длиннополо, могуче,
пахнет шкафом, дверями, английской работы замком.
О, как мне хорошо! Ветерок разудалый, ползучий
белокурые волосы мне шевелит под платком.

Отпускаю я шар! Он, как будто зверёк на верёвке.
О, как радостно мне! До икоты, до колик мой смех.
И весь город ликует, он словно конфета в обёртке,
и со мною все те! Только нынче нет более тех...

Беспощадное время! Куда ты попрятало праздник?
Развернуло обёртку и съело, свой рот облизав?
Но зачем, не пойму, моя память хохочет и дразнит,
выпуская мой мир, чуть встряхнув захудалый рукав...

Фотографий пакет, черно-белых и сереньких снимков,
город, праздник, фонтан, восхищаясь и жгуче любя,
и когда наступает великое время заимков,
занимаю я счастье сама у себя для себя!

И опять хохочу! Колоколец, как будто в гортани,
и ползёт ветерок по плечам, по косынке моей.
Ничего не исчезло! Не вымерло! Если тревожит и манит,
всё осталось навеки в конфетной обёртке своей!






















***
Буду  спорить с тобой, кто ты – дождь, ветер, снег?
Проведу жизнь я в споре суровом.
Пусть в поход соберусь, словно Вещий Олег,
что воспет навсегда древним «Словом».

И пойду-побегу. Спор превыше всего,
ноет время моё под ключицей.
Неужели не сбудется враз торжество,
моя правда вовек не родится?

Маята-суета. От мышиной возни
отличается чем спор идущий?
Что налево взгляни, что направо взгляни
он – растущий, влекомый, поющий!

Он в десятку, в очко, он и решка, и царь.
Он не делит на бедных-богатых.
Спор во имя любви. Он помирит отца,
что рассорился с сыном когда-то!

Он вернёт всех умерших. Сплотит. И спасёт.
Бросит ветку в костёр, чтоб горело.
Спорю день, спорю ночь и почти скоро год,
закалилась я и осмелела.

Я почти растворилась в нём. И отдалась,
я распнулась в глуби самой вязкой.
Он намного стал больше, чем кровная связь.
…И боюсь спор закончить развязкой!
























***
Никто меня так не поймёт,
как мой кирпичный пятистенок!
Но чувствую, вода вот-вот
пройдётся плетью вдоль коленок…

Он тонет, тонет дом родной!
Уходит Китежем под воду,
щитом рекламным за спиной
он темнен в ясную погоду.

И вместе с площадью Тверской
его затопчут магазины.
С травой, лесочком за рекой,
грибами с полною корзиной!

Как сладко пахнет между рам!
Когда потягиваясь с хрустом,
встаёшь, зевая по утрам,
замешиваешь тесто густо.

Иуды! Что ж вы, открестясь,
рядились в белые одежды?
Мой дом и я – едина связь!
Разрежьте пуповину прежде!

И тонет дом. А с ним и я.
Вода захлёстывает горло…
А надо мною блеск Кремля,
и речь звучит чужая гордо!





























***
Здесь только барские усадьбы,
что в них? Поминки? Танцы? Свадьбы?
Гадать не надо вам.
Шары там тянутся за кием.
Столетия текут какие
за глубиною рам?

Кусочки жизни там роскошной.
А в праздник – что глаза у кошки,
сияет фейерверк!
Вальяжно едут иномарки.
В жару – прохладно, в холод – жарко,
вот так проходит век!

И ничего бы не случилось,
всё также время бы катилось –
кукушкино яйцо!
Но рядом с этими домами
стоит, зачем не знаем сами,
изба – черно крыльцо.

Когда час мглистый хороводит,
изба, что нищенка, подходит
к особнякам большим.
Следит окном - слезливым глазом,
как бриллиантом и алмазом
сияет наглый шик!

Как льётся речь неторопливо,
прислугой убрана крапива,
чертополох, пырей.
И розы там цветут, как чаши!
Ах, погулять, хоть день, хоть час бы
там в сладости аллей!

Вкусить бы яблочка парного!
И слушать шутки Казанова,
упиться красотой!
И чтобы целовали руки!
Сочились радостные муки
чтоб за оградой той.














***
Никому не понять эту боль – дом в аренду сдавали,
чтоб платить по кредиту. Противное слово «долги»
до сих пор вспоминаю с опаской, в нём столько печали,
что как только услышу, готова обуть сапоги!
Но не скрыться от них! И по счёту платить приходилось
нам столом и кроватью, хороминою дорогой!
Червоточина в сердце закралась похожа на хилость,
и как будто вся жизнь потекла на планете другой!
А как небо тогда берестой рассеклось надо мною
из оттенков туманных из капель тяжёлых с утра!
И в другую квартиру, как вспомню, то было зимою,
нам в смятенье и спешке отчаливать было пора!
Дом глядел и глядел. Ни слезинки, ни даже укора,
словно он не из камня, из плоти и крови – мудрец.
Я не знала тогда, что за этою граню позора
я науку вкушу, и что стану другой, наконец.
Берестовое небо за миг вверх тармашкой очнётся!
Замяукает кошка, завоет собака, что волк.
Закалит меня жизнь так, как не закалило бы солнце,
и, наверно, из этого позже получится толк!
Но тогда, Боже мой, как страдало и мучалось тело,
отвыкать не хотело от мягких, перовых перин,
от цветков-васильков, от ромах, что цвели оголтело,
и от мира, который до притори был триедин!
А когда все долги были отданы, все до копейки,
мы вернулись в свой дом!
Мы покрасили окна и дверь.
И пирог испекли, и зажарили мясо индейки.
О, как радостно было! Что вспомню и плачу теперь!
Научилась я быть терпеливой, о, русская доля!
И хранить научилась, чего не хотела беречь!
Я направо пойду, там планета моя, там раздолье,
обжигает любовь, как простая домашняя речь!























                Связь сотовая


1.
Беспроводная связь. Гудёж.
Связь сотовая правит миром.
Отсчитывает кто-то грош
мой за грошом, как пир за пиром.

Как за глотком воды глоток
последующий, капли в венах.
...А нынче сказанное впрок
мной слово было драгоценно!

Оно летело в аппарат,
но не из уст, из недр гортани.
И не воротится назад,
как будто птица без названья.

Такой нет крохи на обед,
чтобы вернуть, и нет приманки.
Обратно ходу  в вечность нет!
Вверх сами не поедут санки!

Сглотнула сотовая связь,
стосотовая! И ни звона!
И дальше катит. Отродясь
она похожа на дракона!

Болезная! Соедини!
Родная! Возверни! Прошу я!
Она сощёлкнула дверьми,
как будто призраком Фен-Шуя.

Всё исчезает не спеша,
как порошок учёных древних,
за две полушки, три гроша
слова, признания и бредни.

И утекает жизнь. Молчу!
Давлю на кнопку телефона.
Ещё немножечко, чуть-чуть...
И вот – дышу светло и ровно!

2.
Так воздух звонами пропах
от фраз людских, многоголосья.
Мы говорим ли о делах,
иль в небо смотрим? Травы косим?
Иль душу навзничь, расколов,
бросаем, гневаемся, плачем?
Наслушалась.
Почём улов
всех ваших слов, всех ран, болячек?
Заткнуть бы уши. Не могу
я это слышать. Не умею
искать булавочку в стогу,
набрасывать петлю на шею.
Мир, замолчи! На краткий миг.
Зачем ты выпускаешь в воздух
Адамов корень. Солнца блик.
И гвоздяных портретов гроздья?
Достаточно. Вот князя вопль,
вот Китеж-град, ушедший  в воду!
Всемирный кончился Потоп,
тиран зарыт судьбе в угоду!
И найден путь. И пробил час.
И словно бы из схваток чрева
рождается Последний Спас
в спеленатых лучах напева!
И было слово!
                Так спираль
вращается по-над планетой.
И Афродита, скинув шаль
морей, восходит не одетой.
Мы говорим. Ты говоришь.
Я говорю. И где те судьи,
готовые попадать с крыш
и с плачем броситься на грудь мне?
А воздух также недвижим.
Он сросся. Окись, водород ли...
И я склоняюсь перед ним,
вобравшем все людские толки...

3
Не оператор – прокуратор,
из тела – вон летят слова!
В ущелье Рима, в Улан-Батор,
как с плахи чья-то голова.

Мой ужас древен! С темнотою
он вровень. Рубятся узлы.
...Я над кроваткой. За плитою.
Я мою начисто полы.

Хозяйка я, но не из робких.

Но сотовый мой телефон,
коль не привыкла – даже кнопки –
пугают, цифры, перезвон.

Затем срастусь я с ним
 всей кожей,
впитаюсь, стану заодно!
...Беспроводная связь – вельможей
над нами царствует давно!
Повиновения родитель,
звонками запасаясь, ждёт.
Не я, а он – поработитель,
всех правил и законов Свод!

Мы все в её безумном царстве!
У ног её с сумой, детьми!
...Мой телефон погряз в коварстве.

Я умоляю.
- Позвони!
Но он молчит – безумный. Рядом,
но будто глух к мольбам. Один
лежит на тумбочке наядой,
и ни динь-динь!

4.
Догнать тебя, настигнуть звоном,
как подорожной, как письмом,
за этим воздухом трёхтонным –
почтовый голубь два в одном.

За толщею пространства, света,
периною лебяжьей тьмы.
Когда душа моя раздета
до самой нищенской сумы.

Что мне всей Волги побережье?
Когда бросаю за моря
свою запрятанную нежность,
и земли под ногой горят.

Разряд Плутона, семигрозье,
ядро из пушки, взрыв ракет,
как справишься с такою дозой
смертельной, если смерти нет!

Звонок, как будто взрыв кометы,
вселенский перекрой зарниц,
и ангела глаза воздеты
в пушистой тяжести ресниц!

Летит звонок мой по беспутью,
по бездорожью, по росе,
тариф измерен твой в минутах,
а мой через столетья все!

Ты одинок. Но сам с собою.
А я Галактикой одна.
Звонок мой равен битве, бою,
спасти тебя, достать со дна

куда-то рушащихся здания,
сгоревшей Трои, из метро,
из фобий, страхов всех, из маний,
хотя удар нанёс Нерон...
Спасти от мчащихся перронов,
от слёз моих, вокзальных драм.
Звонок, чтобы дышалось ровно,
а что скажу, ты знаешь сам!

5.

Несовершенна сотовая связь!
Ни на Луну ни позвонишь, на Марс!
 
Так чёрт бы с ними или шут!
На Марсе ж яблони цветут!

Цветут из детства моего –
интрига, сказка, волшебство!

Беру я в руки телефон,
мне б матушке послать поклон...

Чтоб дозвониться в мир иной,
поплакать над своей виной.

Покаяться досыта, всласть!
Но молчалива наша связь...

И недоступны на тот свет
звонок мобильный, Интернет!

Он царь и бог среди живых,
друзей, знакомых и родных!

Но, кажется, когда все спят
звонит атлант и Китеж-град.

И прадед мой из-под земли
звонит весь в золотой пыли.

И с неба слышу, слышу весть,
и Авраам, и Авель здесь!

Но расцветают небеса,
и замолкают голоса!

Ни день люблю, ни утро я!
А ночь, когда летит земля,

оси своей влачит шнурок.
Звонок. Звонок. Ещё звонок!

Ах, здравствуйте, Юпитер, Марс!
Как совершенна наша связь!

5.
Плодоносящий мой язык!
Его протискиваю в звоны
я телефонные, что лик
архангела да на иконы!
Где тот, скажите мне, Рублёв
(не путать с термином – Рублёвка),
что смог запечатлеть Покров
наисвятейший в мире кротко?
Теперь мне даже яд – вода,
когда держу свою осаду
я против зряшных слов, когда
противлюсь им я, словно гаду
ползущему из теми гор,
пещер, ущелий, узких гротов!
Хвала словам, стряхнувшим сор!
Очищенным в прозрачных водах!
Пусть не сейчас и не вчера,
их люди, услыхав, подхватят!
Они в иные вечера,
в иные тянутся объятья!
До них ещё расти, расти!
Слова, как маленькие плутни,
объявятся, сомкнув пути
до воскресения сквозь будни!
А слово есть острей гвоздя,
прочней звезды, точнее слепка!
Я видела, как уходя,
оно оглядывалось вслед мне!






































    Никола Вешний

О, как не со мною вам, милый?
Наверное, проще, и тем
светлее, прозрачнее силы,
решаемых миром проблем?

Одежда – с Китайского рынка
всё также доступна для вас?
Легко ли хлебнуть на поминках
не изыск, а жиденький квас?

Не свергнутый царь, не заблудший,
вы слышите ли по ночам,
как наши сливаются души,
как звёзды текут по плечам?

Но дело не в простенькой пище,
не в женщинах, пахнущих сном,
обыденных, словно жилище,
а – в предназначенье земном!

Когда до рожденья, где крылья
коснулись архангела нас!
Друг другу назначены были
мы в самый торжественный час!

Не просто мы – счастье! Мы – раны,
без коих не есть божество...
На ложе и вне его – равны,
а это сильнее всего!

И нет мне дороже сознанья,
ни шаг между нами, ни два,
а что мы – одно мирозданье,
скреплённое прочно на швах!















***
Этот день никогда, никогда не иссякнет.
Осень поздняя время бессолнечно длит.
Ощущаю минуты, как вина, до капли,
я вдыхаю их запах, я помню их вид.

Так бывает, когда после долгой болезни,
неожиданно чувствуешь силы прилив.
Ты как будто витала в немыслимой бездне,
край земли – позади, что туманно красив...

Веет мир стариной! Словно ящик открыли,
успокоившись, все разделили дары.
И никто не в обиде. Клубки жёлтой пыли
оседают неспешно до лучшей поры!

И я счастлива тоже! Мои ощущенья
так тождественны, равны куску бытия.
Этот день невесом. Словно он – День рожденья,
за накрытым столом соберется семья...

Не кончайся мой день! За неведомым завтра
не гонись! Не лети по простору дорог!
Не объять мне того, что спокон необъятно.
А по жилам моим бродит праздничный сок!


































***
Причаливаем. Виден город в дымке.
Там лёгкий свет растягивает сеть.
Вокзал и площадь. Улицы и рынки.
Как можно было так окаменеть?
Войти корнями вглубь, неся жилища
из прошлого, сквозь нынешнее, вдаль?
Услада - сердцу ты! Ты мыслям – пища!
Моя исконная, родная изначаль!
Ты много видел, знал. Благоговею
перед историей: вкусил ты мёд и яд!
Но точно знаю, что твоих кровей я,
твой век – мой век, и дом,
                и этот сад!
Прими меня, скиталицу, в обитель!
Я нагулялась по столицам. Всё!
Но не как гостью, а как дочь, родитель,
который и растроган, и весёл!
Когда, закутавшись, я усну – был путь немалый!
С душою, переполненной любви,
накрой мен цветастым одеялом,
красуются матрёшки где твои!
































                Крещение дочери

Целую парной, я вихрастый затылок.
И батюшке в руки кладу свою дочь.
...А в чане тепла ли вода во крестильной?
О чём мой младенец кричит во всю мощь?

За дверью закрытой, за дверью дубовой,
расстелен там где расписной половик,
который сияет чистейшей обновой,
и тянется солнца, сквозь церковку, блик!

А дети в крестильной все в белых рубашках,
они верещат, словно ангельский хор.
И в светлых платочках за дверью – мамаши,
всё просто в обряде – просвиры, кагор.

Дыши моё тело, теплом этим тайным!
Покуда младенцы в молитвах скользит.
Запомни сей миг! Остальное – случайно:
дороги, вокзалы, спешащий транзит,

вселенские распри. Какое нам дело
до этого? Если дитя есть и мать!
Кому продолжать родословное древо
на белом есть свете – и чуду внимать!

Тебе, мой ребёнок, сейчас, может статься,
причина есть веская, ткань теребя,
до неба, до сердца, до звёзд докричаться
за нас, за двоих - за меня и тебя!

Вот дверь приоткрылась. Иди же скорее
на руки ко мне, мой комочек родной!
...Серебряный крестик сияет на шее
на детской сорочке простой, кружевной!





















***
Стали зимы бесснежными – морозь и стылость,
или дождик пойдёт вдруг в конце декабря.
...Обожаю тебя я за всё, что свершилось,
и за весь этот мир я прощаю тебя!

За упрёки твои и за сор из избушки,
за бескрылье, за море бескрайнее слёз,
и за чай, что я пью из надколотой кружки
и за рощицу жидких, туманных берёз!

О, наивные дни! Без названья, без воли,
сколько их утекло, не поймаешь рукой!
Без тебя не сыграть мне бессмертные роли -
те, что свойственны женщине сильной такой!

Без тебя неживою была бы я, праздной,
не роднилась бы с небом всем телом тугим!
Не рыдала б в подушку! И разнообразной
не сияла душою, покуда мы спим!

Что длиной  в сотню лет! Я причины не знаю,
чтобы в ноги тебе да не пасть бы в поклон!
На краю ты земли, да и я тоже с краю
заплетённых, что кружево, наших времён!

Одного не прощу в этой я круговерти,
где слова и объятья смешались твои!
Ни укоров, предательств, ни жизни, ни смерти,
даже страшно подумать, твоей – нелюбви...
























***
                И.Е.

Как могли обращаться на «ты»
имя чьё, как заглавное пишется?
Нет пустот вам от той пустоты,
как от книги чужой нет вам книжицы!

Не примазаться, как ни жалей,
что друг с другом сцепляет нас намертво,
не поможет ни сахар-елей,
ни, как зеков пожизненно, камера.

Запретить не могу! Если вас
согревает, чуть полночь, фантазия.
Но на «ты» обращаться горазд
тот, кто равен, кто тоже – Евразия!

...Я власы распущу в час ночной,
на коленях за вас, неразумную,
помолюсь! Чтобы с топкой печной
вы планету не путали лунную!

Солнце с лужицей. Бога с грехом.
Разве кроху отщиплешь от целого?
Наизнанку, где вывернут мхом
пень берёзовый, вместо дерева!

Суд Третейский, ты где? Неба глас?
Для чего к трону были подпущены?
Чтоб палаты покинув, в тот час
притвориться, что тоже могущие?

(А на росных, на жирных лугах
- там, где мёртвые сраму не имут -
сон пусть сбудется с четверга
в ночь семнадцатого с поминок!)





















***
И не птиц я кормила с руки,
снег ладони клевал мне до донца!
Всем сказаньям, что есть, вопреки
Блудный сын никогда не вернётся...

Тем, каким уходил от  отца!
(О, люблю тебя, дитятко милый!)
...Военком посылает гонца,
тот с вестями спешит, что есть силы.

Не могу отпустить! Вся дрожу!
Или в сон ухожу. Иль в бессонницу.
О, гордись мною, отче, рожу
я сыночка лишь полночь отзвонится!

В год пойдёт он ногами. А в семь
станет школьником. А в  восемнадцать
он наденет солдатский твой шлем
и пойдёт за Отчизну сражаться.

Ненавижу армейский набор!
Но люблю свою родину.
                Это
раздвоение, может позор,
а, быть может, спасенье планеты!

Мы не просто раздвоены. Мы
разветвлёны, как тысячи комнат!
Ни от армии, ни от сумы
зарекаться не надо, запомни!

...Отрываю от сердца да так,
что рыдают грехи первородные!
И кладу рукавицы в рюкзак,
папиросы да спички походные.

Я хватаю плечом пустоту!
Я читаю библейские строки!
Только слёз жёсткий привкус во рту,
в ожиданье мы так одиноки...














***
А хорошо ли душу да в пальто,
как будто бы она и есть жар-птица?
Никто не остановит нас. Ничто.
Мы видим то, что Африке лишь снится!

У нас особый дар. Особый склад
упругой речи – москалёво семя!
Своё предназначение. И над,
а не под нами прозревает время!

Горжусь я тем спокон, какие мы,
всем воинством - да на реке Каяле!
И даже тем, что лучшие умы
познать пытались нас, но не познали!

Луч света в нас! А вместе мы – огни!
Иначе мрак стоял бы во вселенной...
Не стали даже в сумрачные дни
страною мы коленопреклоненной!

А нынче – лепо! Высшие миры
к нам сами тянутся и прилипаю словно!
Мечи, кинжалы, пушки, топоры
остались в мифах. Но восстало слово!

Оно что мякиш розовый, что хмель.
Но воскричи его! И мы плечами
друг с другом встанем сборищем Емель
пред божьими – защитники – очами!

Да будет всё, что хочешь ты, народ,
что вскормлен грудью матушки-природы.
Тот крепче сплав –
из множества пород,
и я твоей бессмертнейшей породы!




















***
Осколки древнего житья –
построек,  статуй разной масти...
Я сохраню тебя, семья,
чтоб не разбилась ты на части!

Как будто радуга, мосток,
что берега в едино вяжет,
под тяжким бременем досок,
как это было не однажды!

В стране, где перебито всё,
переиначено, нахлёстом
летит Фортуны колесо –
и лишь семья, как будто остров!

Расколот атом стратосфер,
разбита млеющая замять,
и бог разъят на сотню вер,
разъединяющих нам память!

Осколки горше топора
кромсают нежную планиду...
Подставлю щёки под ветра
и грудью на защиту выйду!

Ячейка общества! Гнездо
моё дворянское! Виновна,
что ум зело на лесть ведом,
душа на ласку слов ведома!

Не бдительною я была!
А нынче –
в час один прозрела.
Как солнце блюдцем со стола
летит за горизонты смело.

И брызги жаром прямо в грудь!
Когтями в сердце! Камнем в спину!
Не за мечту, за
правду - суть
я за свою семью погину!

Всё для неё! Что под замком,
и – в дар! Избытком, полной чашей!
Высоким светом, маяком,
чтоб всё – моё, считалось – наше!









***
И на краю своей святыни
ты всем воззваньям вопреки,
народ мой, присно и отныне
своё – благое – сбереги!

Ни под замочек и в шкатулку,
а в крепость спрячь, в металл, броню
Елховку, Шаву, Сарапулку,
кусок родимый, что храню!

Волков туда бы... да позлее!
От свастик, ненависти, зла
да от заморских лиходеев
огородить пора пришла!

От чёрных Азий! Стрел калёных!
И от озоновых бы дыр!
От леших, Змиев бы Зелёных,
от катастроф, чем полон мир!

От тленья! Пагубы, невзгод бы!
Пусть кризис там и кризис тут!
Но в сердцевине, сгустке родин
пусть все, как жили, так живут!

Конец кошмарам! Хватит! Хватит!
Ветров, Цунами и огня!
...Стоит берёза в светлом платье,
к ладоням голову клоня.

Простор такой, что оглянуться
я не могу! Слова пусты!
Ни войн не надо, революций.
Дай дом и церковь, где кресты!





















***
                Шарову П. П.

Отпусти! Отдышаться бы нам!
Хоть на миг. Но закручены гайки
крепко-накрепко... Мы в этой спайке
сопричастны дождям и ветрам!

Оглядеться бы. Но недосуг.
Ах, ты матушка, родина-птица!
Поле белое – словно страница,
сокровенное истовство вьюг!

За тебя я отдам жизнь свою!

Не часы и мгновенья, а годы
супостаты да Искариоты
приходили по душу твою!

И ни с чем уходили за даль!
Оглянусь –
             как искромсаны тропы!
Вот и насмерть стоим сквозь Потопы,
панихиды, как будто бы сталь.

И уже не отпустит! Не даст
нутряное, протяжное эхо
нам с дороги свернуть! Будем ехать,
затвердел снежный, боговый путь!

А чего вы хотели вчера?
Если завтра уже наступило!
...О, как нас возлюбило Ярило,
восходящее из нутра!





















           Матерь


...И крался свет в обход цветов, гардин
(как много было солнца на планете!).
Моё предназначение – родить,
и этим самым душу обессмертить!

И выдохнуть! Между ненастным днём
и между ночью – зыбкая минута.
Ещё мне с новорожденным дитём,
прижавшись спать, сомлев, тепло, уютно!

В сорочке – он, спеленат. И свеча –
длиной в столетье. Близко и родимо
не только небо с солнцем в три ручья,
а человечек, что я народила!

И кажется, что вот бредут волхвы
сюда, ко мне! И пахнет свежим сеном.
О, милый сын! Все жившие правы,
и наше назначение нетленно!

Мы в этот час - единожды земной
коснулись правды. Как велик ваятель,
что нас окутал мягкой пеленой,
как будто ты – мой бог, я - богоматерь!

Кормить тебя, купать и пеленать
моё призванье, жизнь моя благая!
Затменье, кризис, беды и война
останутся пусть в прошлом, заклинаю!

За то молюсь! За чистоту земли,
за благость благ. Ты вырастешь – поможешь!
Мы девять месяцев к тому с тобою шли,
младенец мой, хороший мой, пригожий!

















***
После оттепели денёк
был морозный, не это ли стимул?-
меня кинули, словно снежок
белый, круглый да в лютую зиму!

Как держали в ладонях – молчу,
как я таяла людям на зависть!
А теперь вот лечу! И чуть-чуть
края неба всем телом касаюсь!

И мурашки по коже, и дрожь,
словно жизнь в снежной кромке,
                а после
блёклый занавес, наглая ложь,
и на выход – с вещами, попросим!

Этот миг прожила я, но как!
Колотилось сердечко, горели
мои щёки. Расплата близка,
не пройдёт, как вещают, недели!

Новый год, старый год, а за ним
убирают игрушки на полки...
Я не помню названия зим,
но вот эту, как Отче, запомню!

Кто она? Свет очей или тьма?
Обнищанье, богатство ли, прибыль?
Дух захватывает зима,
я за всё говорю ей «спасибо»!

Как юродивая, как сто
ненормальных, с собой говорящих!
...А потом на диване, пластом
я улягусь – вся в думах звенящих.









***
Рисунок, панцирь, атмосфера – то,
что нас окутывает, тёплых, настоящих!
Как будто бы космическим пальто
от ворогов и от лучей палящих!

Мы в оболочке - люди, птицы и
рептилии, стрекозы, черепахи.
О, Дарвин прав! Мы из одной семьи,
а без защиты словно бы на плахе!

Распятые! О, нежный стон любви!
О, приворот, манящий запах плоти!
И кабы знать, понять, остановить!
И не попасть в капкан на повороте!

Не угодить под пулю и под нож!
Где плач весны так яростно кромешен!
И, ни на что ты не смотря, идёшь,
как будто бы на риске ты помешан!

О, не нарваться бы на ложь, на фальшь!
Но нарываешься! Ошибка за ошибкой!
Ах, белый свет, ты всё равно предашь
мечтой великой, золотою рыбкой!

Воздушным замком, домом из песка
и принцем на коне  инопланетном...
Лишь только бы себя не расплескать
и не растаять в чувстве безответном!



























***
Всё равно женский род из ребра,
если верить легенде, Адамова.
Создан был в необъятных мирах,
чтоб любить, чтобы лаской одаривать.

Из ребра... хорошо ли? Тепло?
Красной кости, что скрипка изгибистой.
Люди, звёзды! Как нам повезло
сквозь столетья тропой шли извилистой!

О, дитяти на наших руках!
У груди, молоком что насыщена!
Из ребра, чтобы в вещих веках
вдохновенью поэта быть пищею.

Быть Лаурой и быть Натали,
Музой быть и Прекрасною Дамою!
Позабудьте, что произошли
из ребра мы когда-то Адамова!

Я почти ненавижу его –
соблазнённого Евой библейскою!
Если бы ни небес мастерство
из простого творить, из житейского!

И возвыситься! И донести
красоту, что во благо спасения!
О, прости, я молю, нас прости
за нелепость происхождения...



























***
Целеустремлённый, созидающий,
ветровой порыв, циклон, прорыв!
Напросился ты не зря в товарищи,
так щемяще землю возлюбив!

Нам с тобою много что обещано
из того, что обещать нельзя!
Я – боец, ты не гляди, что женщина,
такова досталась мне стезя.

Как и ты, летящий, грудью намертво
на защиту встанешь, пядь земли
оградить. И сколько хватит памяти
рассказать всем, как оберегли!

Сохранили давнее, исконное!
Где травинки кланялись: «Спаси!»
И как нечисть – душная, бездонная
пробиралась к сердцу погостить...

Ну, её!
Приманкой ли, товаром ли
ладящую в самое нутро.
Как нас не обхаживай литаврами,
ни мечом не взять, ни серебром...

То-то же! Порыв мой, ветер, солнышко!
Вот к чему – мороз и холода,
озеро прозрачное до донышка,
Рождество, Крещенье, Коляда!

Жизнь моя – на этот час положена,
отстоять Святое, и – айда!
Как бы ни сладка она, но ложная –
грешная дорога в никуда!

И когда лучи сомкнутся искрами,
ты поймёшь пространство и число,
родина – единственная истина,
остальное просто – НЛО!
























***
А ты везде, земля, ты в нас, ты возле,
родимая! Ты с глиной да песком
перемежаешься. Ты сочная, что грозди
снегов распаренных, ты, словно чай с медком!
Так пахнешь! Так тревожишь думы, сердце ли...
Кому – ничто, тебе семь чудес
досталось света! И во льдах под сетями
неоновые плещут сны небес!
Все в гору крест несут, а ты – с горы! Лишь
кружит поток песчинок, хвойных искр!
Тебе – легко! Ты рулишь, ве6ришь, видишь
как мир изменчив, как надменно быстр!
Земля, земля... к людскому, человечьему
ты снисходительна, как высшее, как власть,
да к слабому! Как попросту к невечному,
но кровную оберегаешь связь!
Роженица! Праматушка! Хранимая,
боголюбимая! Небесная! Живи
с Крещеньем, карнавалами да гимнами,
купаясь в солнцеверящей любви!
































 

***
Как разглядеть, скажи, тебя?
Там, за окном лишь очертанья:
там площадь, там огни рябят,
усталый памятник у зданья.
Стекает дождь с прекрасных рук…
Нужны, чтоб жить в столице, нервы!
Наш век, из радостей, из мук
произрастает, двадцать первый.
Спаси его и сохрани!
Пока вся будущность у власти!
Пока легко все эти дни
метро хватает за запястья.
И целостно земли ядро,
и климат ни теплей, чем надо.
И сотворяется добро
само собой в горниле града.
Слезам не верит? Что с того?
Пусть верит слову, чувствам, страсти!
В библиотеки волшебство,
в утопию земного счастья!
О, ниточка в твоей судьбе
незримо сотканных материй!
И я пришла, пришла к тебе
в неистовой любви и вере!
Понять пытаюсь я твой нрав,
в священный трепет вникнуть бойко...
Где явь твоя, где правь и навь?
Твой плат серебряный и Тройка?






















***
Да что там город?
Изменилось всё!
Страна, народ, вселенная, планета.
Куда нас ветер, не пойму, несёт
к концу ли света, иль к началу света?

Пучки лучей в ладонях или тьмы?
И задыхаемся от счастья ли, от встречи?
Нам холодно.
        Наш год на пол зимы.
А век недолог.
              Сумрак быстротечен.

И на живых телах растёт наш мир.
И время мчится так – не остановишь!
И солнце всё изношено до дыр,
не залатать! И слеп небесный сторож

Ему ль мы преклонимся, коль взрастёт,
его идеей всеохватно станем?
Хребет земли пробит, как будто лёд,
не нашими ль горячим устами?

Мы хаос любим. Скоротечность чтим.
И на портретах идолов малюем.
О, сколько лет, о, сколько лет и зим
мой город жил, был поминаем всуе!

Оставьте на краю земли меня!
Пусть будет стих,
 как прежде, безутешен!
Потоп велик! И нет такого дня,
не вспоминать, как мир велик и грешен…



















***
А как живётся вам после Потопа?
Медвяных струй, и вихрей всех, и волн?
А мы спаслись!
Здесь Азия, Европа,
и лишь в ушах стоит какой-то звон.

Я улыбаюсь,  такова натура...
но был мне сон, я знала, что спасусь.
Со мною детство – сбор макулатуры,
дорога в школу, песни наизусть.

Со мною город,
          площадь и больница!
И вся планета! Я люблю людей.
И это всё в моих руках – синица,
я восхищаюсь, я довольна ей.

И мне легко. Что нужно, то осталось.
А лишнее потоком унеслось.
Ни родиною я не обозналась,
ни домом, что окном глядит на плёс.

И всё, что погружалось, что бурлило
вдруг засветилось, ожило. И вот –
я поняла какая в этом сила
иносказания внутри живёт.

В плену легенд и я произрастаю.
И вымыслом живу. Реальность – сон…
Мне кажется, поднимет ветер стаю
листвы, и с ней взлечу я в унисон.

И камень бел-горюч. И с «жили-были»
начало сказа.
             Медленный исток.
И по воде, чьё дно в песке и иле
идёт мой Бог!















***
Солнечный поток – не зря, не зря
хлынул с неба, обволок соблазном,
научил отваге, за моря
он позвал в пылу разнообразном.

Я к его загадке, к сотне тайн
прикоснулась, отворив все окна.
Плыл поток пустынь, дорог и стран,
из других планет был словно соткан!

Розов, свеж, лишь краешек в дыму,
он своим объятьем незнакомым
научить хотел меня чему?
К выси привязать хотел он, к дому?

Святки, Пасха – вот его друзья,
купола, просторы, святосказы,
песнопенье, трудная стезя,
восхожденье – всё сплелось в нём разом!

Что ж теперь? Держи меня! Бери!
Видишь, я стою в сорочке тонкой.
Сердце так колышется внутри,
словно перехваченное гонкой!

Разочарованья – позади!
Нет, таких мужчин – меня достойных!
Из ребра чтоб мне произойти
и любить до крика, чтоб до стона.

Чтобы мне в горящую за ним
броситься стремглав, спасая, избу!
И чтоб падать в ноги, если чтим,
и спасать от бед его отчизну…

Нет и пусть!
Но солнечный поток
так велик! И так слепит глаза мне!
Оживить один меня он смог,
если б даже я была из камня!















***
С народом вместе. Локоть к локотку.
Бок о бок. Рядом.
                В направленье века
растущего, летящего в строку,
я шла и шла походкой человека.
И не сбегала заграницу. Нет!
И не рубила родословной корни!
Не покупала авиабилет
я в мир другой, что слаще и покорней.
Мне острый клык моей земли знаком,
изодрана душа от боли в клочья!
Но всё равно я здесь. Вся целиком
в моей стране,
                вросла в неё. И точка!
Эх, до чего упрямый русский нрав!
Изюмный дух! Квасной! Неутомимый!
Привычка отираться о рукав,
до Третьего, искать дорогу, Рима.
Быть позванной куда-то в никуда,
у камня белого, у острова-Буяна,
где потонули Китеж-города,
и небеса – одна большая рана.
Целую крест! Взываю к тайне тайн,
запрятанной в иконах  сквозь столетья,
ты вычислен, народ мой, и позван,
и оттого так зрим, и так заметен!
Я призвана! И жернова судьбы
цепляются зуб к зубчику с другими,
и прадедов моих лежат гробы
во всеми вровень,
                к имени, что имя.
О, как сплелась, срослась – родство времён
в моей крови вращается по кругу –
и сон чужой, как будто бы мой сон,
и друг чужой сродни большому другу.
Улыбка, стать…
На плахе, на ветру/
В морях тонула, покоряла скалы.
И мне ничто не страшно на миру!
И снова  в высь, да сбудется начало!














***
Откуда ты взялся, мой век, произрос?
Вцепился корнями,
      зубами
и речью какой
       пропитался насквозь,
сверхблагостными ли словами?
Ты бездна ли?
       Вечность?
                Потоков поток?
И что ты припрятал в котомке?
Снегов виноградины, солнце ли, смог –
по небу, плывущий по кромке
Но я благодарна тебе, что ты есть
высокий,
           безумный, крылатый!
И что ты не бросил, несёшь ты свой крест
страны, где не любят богатых.
Сердечный мой, батюшка, ноги болят
от долгой ходьбы, от натуги,
ты выпил до дна перестроечный яд
и не надломился от вьюги!
Я список твой
          яростно так берегу,
он как лебединая песня,
цепляюсь руками, тону ли в снегу,
прощенье прошу у небес я.
А ты, не открещиваясь от беды,
не пряча глаза, не пугаясь,
идёшь по лугам, по лесам и сквозь льды,
что тают,
          безумьем питаясь.
С собою несёшь, как старьёвщик, утиль
молитв, благочинье  устоев,
теперь не страшны тебе шторм или штиль
сильнее стал вдвое ты, втрое!


















***
Там - дождь!
         Моя страна, скажи, куда ты
отчаливаешь?
              Разве можно вплавь
из века в век, сквозь праздники и даты,
тебе стремиться в праздничную явь?
Не удержать и сманить напёрстком,
картинной вышитой и ниточкой коралл.
Ты где родная?
               Летописей с горстку
твоих осталось, чистых, что кристалл.
И марево вокруг. 
                В иное время
ты, погружаясь, по водам идёшь.
Ты с кем, скажи! Ты с этими ли, с теми?
Вокруг тебя что? Правда или ложь?
Я имя твоё-отчество лелею,
молюсь, как на святыню день и ночь!
А ты убийцам подставляешь шею,
обидчикам готова ты помочь…
На углях пляшешь ты в одной сорочке
под крик толпы, под звуки « у-лю-лю...»
Но я тебя считаю непорочной.
И до смерти я так тебя люблю!
...Вода всё выше.
               Снег с горы ручьями,
твоя корона сбита набекрень.
Вот-вот исчезнешь вместе с городами,
с церквями, куполами деревень.
В туман и хлябь.
              Ловлю я твой подснежник,
но лепестки проходят мимо рук.
Так тяжела сочащаяся нежность
твоих весенних яблоневых вьюг.
То создаю я то,
               стираю файл я.
Гляжу на дно, но там не вижу дна.
...До берега вода дошла-достала,
любимая страна моя!
Страна...














               Колядки

Где ты мой суженый, ряженый?
...В мире с тобою – одном
каменном, многоэтажном мы
встретимся ль, мимо пройдём?

Зеркало,
           сказы,
                гадания,
вина пролитые сквозь
скатерти и расстояния,
видимо, были всерьёз?

Дальше ты нынче ли, ближе ли
Колядовать мне смешно...
Если пустоты нанижут
блики
   твои на окно...

Перетасовано солнце.
Воют в лицо холода.
Верить в тебя остаётся,
ах, коляда, коляда...

Верить в шутов да паяцев,
верить в звонок на шнуре.
И за работу мне браться
снова, как все, в январе.

Но у окна на рассвете
под необидный смешок
вдруг да счастливый билетик
кто-то положит в мешок?























***
Я теперь поняла, что всё дело в запрятанном, тайном,
не хочу черновик, чтобы кто-то нашёл и прочёл.
Вот под душ я иду. Вот я думаю: «Авель и Каин.
Это зло. Там добро. Это яд, это мёд, что у пчёл».
Что, скажи, от людей я хочу. И чего мне всё нужно?
Уходя, уходи! И не стой у закрытых дверей.
Лишь бумага с пером - вот твоё золотое оружие.
И гусей не дразни. Ничего не свершится скорей,
чем назначено свыше. Бороться? Сражаться? Помилуй,
это просто смешно проводить своё время в борьбе!
Ля минор. Де мажор. И скорее наверх, где периллы
так поют, так звучат, так бездумно звенят по тебе!
Если ранят в висок, ничего, если в правый, ни в левый!
Если в грудь попадают ни пулей, а лишь кулаком!
Ты закусишь губу, понимая, что сдали лишь нервы
в этом мире, в котором, как будто в трамвае – битком…
Но понять то, что скрыто! Вот это, пожалуй, забава
не на год, а на век! Забавляйся, пока не пришли
скоротечные дни. И прибавь силы, Господи правый,
не отречься чтоб мне, отрываясь от грешной земли,
от соринки в глазу! От пылинки в конверте, от знака
восклицанья, ошибки в грамматике, той, что у всех на устах.
И которую помнит, о как не прискорбно, любая собака,
но тебя она светом очей выделяет из ста!



























***
Невозможно колючим снегам и ветрам
на открытом до боли просторе
слышу: сердце моё рвётся напополам,
узнавая согласье простое.

Это «что-то», наверное, ткань бытия
из прощально божественной сути.
Но простор, что вокруг! Только он мне судья!
Остальные мне вовсе не судьи!

Он вскормил и вспоил! Объяснил налегке,
что земля продолжает вращаться!
Я сама говорю на его языке –
смеси капелек мудрого счастья!

Хитроумное благо – понять и принять
через жёстко неверное эхо –
для чего сохранилась землицы сей пядь,
как в себе уберечь человека.

Сердце, сердце, чего ты? Старинный урок
не поможет, живящие воды
прошуршали стремглав, нажимая курок
бурь магнитных и злой непогоды.

Ах, смирись поскорей! Если верить словам,
словно ангелам, наверняка бы
сплав железа и мглы, вот, пожалуйста, вам,
образец каменеющей бабы!

Я пока что в пути! Я живая! И пусть
каменею и деревенею.
Никого не боюсь, ничего не стыжусь
в лёгкой стати, желаньях, в уме я!

О, мечта, Галатеюшка! В космос размах –
мифом стать, изваяньем случиться!
Но пока не до этого. Дел много – страх!
Дух захватывают небылицы...































***
Всё равно, что царапает –
дождь ли, гвоздь по руке...
Не тобою распятая
боль в моём позвонке.

И не ты меня жаловал
ни росой, ни лучом.
Оттого твоё жало мне –
холодок за плечом!

Моя рана разверстая
не тобой создана.
Отойди! Очень тесно мне
и одной у окна...

Моя праведность – грешная,
а мой грех – справедлив.
Для тебя я - не женщина,
а придуманный миф!

Сколько надо, с три короба
ты наври, сочини.
Быть такой, как я,  здорово
в наши смутные дни!

Не минуй нас, минувшее,
не растай летом снег!
Оступиться – минута лишь,
а расплата - весь век!











***
Прокричать бы, но чтоб не впустую.
И не в небо, где умерли звуки,
и не в реку, сглотнувшую всуе
всё, что было – и счастье, и муки...

Что продажно, но всё же едино.
В бездну прошлое, бездна застонет,
если перстень иль бусы закинуть
в миг живительных сердцу агоний.

И тогда – не снесло бы нам землю!
От ветров, что идут, наступая,
что уже натянули нам петлю,
и чья ярость исконно слепая!

За Москвою живём мы, за МКАДом!
Вот и слушаем их завыванье,
мы давно потравлены ядом
всех стихий сквозь одежд наших ткани!

Нас великой кремлёвской стеною
защитить не сумели. Далёко
от неё мы. И нет для нас Ноя,
чтоб спастись до известного срока!

Вся Галактика – белая кожа –
там, на площади, в центре пасётся...
А куда нам с такою-то рожей
детям тьмы? Что нам звёзды, что солнце?

Пролежали от лени матрасы,
мы от неги сравнялись с лугами.
Зря не крестимся мы, точим лясы.
Не читаем мы почту веками
электронную.
Экая жалость!
Не люблю я железную волю.
Сосчитайте, нас сколько осталось?
Миллионы? А, может быть, более?

















          Из детства

Сны вижу, будто родня
в доме хлопочет счастливо.
Может быть, нет меня,
а мои бабушки живы?

Травки насушены впрок,
в зиму закручены банки.
Млеет тягуче восток
там, за окном спозаранку!

Кофты – с узором. Платки
в нежных кружавчиках пенных.
Сколько причин без тоски
жить до седьмого колена!

Словно бы в щёлку, в пригляд
тайно во снах наблюдаю –
шьют, примеряя, наряд,
маслят края караваю...

Мир без меня - для меня!
Сахарно-белые птицы...
Корни, отчизна, броня,
Господи, дай мне родиться!

Вот она – кровная связь.
И после смерти – нет смерти!
...Сушена травка у нас,
буквы танцуют в конверте.

...Сколько наивных проблем
в душах витают всемесно,
где бытие с бытием
соприкасаются тесно!



















***
В душе, которой целый век,
разверзлись старой раны своды.
Я без неё – не человек,
а просто часть живой природы.

Травинка, камень – в их судьбе
царит мгновенье, а не слово.
...Так благодарна я тебе,
что в ножки кланяться готова!

За ту, огромную, внутри
там под ребром сплошную рану!
И долог век, пока дарить
её я свет не перестану!

Лучится боль! Мертвее нет
того, кто этого не ведал.
Из всех твоих мужских побед
я – лучшая твоя победа!

Куда б ни шёл, ни ехал ты,
какое солнце бы не гасло,
есть ось вращенья маяты,
в моей душе её окраска!

Благословенная! И всё
пред нею меркнет...
                Звёзды, люди,
лишь эта боль меня спасёт,
и вознесёт, и не остудит!

Удержит, если на краю,
поможет, если попрошу я!
...Дай, Господи, тебе свою,
такую же любовь большую!
















***
После пасмурных дней, солнце, здравствуй!
Небывалые ширь и размах!
Несгораемый двигатель, властвуй.
Кудри – в золоте, сердце – в боях!
О, раскрытое мощью всей настежь,
затаившее дней благодать!

...Погоди! Ты мне зрение застишь,
вровень с небом не надо стоять!

Я мужчин никогда не жалела!
Но любила я из-под руки
наблюдать, как с востока несмело
шар всплывает, а  в нём – огоньки.

Слишком узок закон человечий,
у Галактики – мера своя...

Наши чувства, объятья и встречи
в красной топке Светила сгорят!

О, невечность, ты вся на исходе
(из младенчества в старость – нырок)!
Мы – частицы в её хороводе,
где расстелена скатерть дорог.

Мы – никто по сравнению с этим
одиноким, большим, огневым!

...Так оставь меня!
Лишним да третьим,
неужели охота быть, им?

Только солнце и я!
Пусть погибель
в зоне доступа. Было б светло...
И – туда. В сердцевину, где тигель...
Мне не стыдно. Мне просто тепло!

Отреченье всеобщее
                я бы
променяла на близость двоих.
...Так хочу этих солнечных ягод
и касаний лучисто простых!

По-другому я жить не умею.
И не надо. Все страсти во зло...
...Запускали воздушного змея,
солнце, помню, так жарко пекло!






***
А где он нужный самый, тот,
о ком поют при всём народе?
Проходит час, проходит год,
и век мой бабий на исходе...
От ожиданий за окном
дожди
           в истерику впадают.
Вот скоро потускнеет дом,
вот стану скоро я – седая...
Он где-то жил,
                он где-то был
факир на час (такое лихо!).
Иссякнет скоро вещий пыл,
иссохнет травка-заманиха.
Изменится планета вся!

Гляди – погаснет солнце скоро!
Часы, что на стене висят,
лишатся каменной опоры!

О, половиночка моя!
Я подожду ещё немного...

Так не бежала в три ручья
извечно скатертью дорога.
И не было во тьме стихий
воды так много в лужах талой.

Его ошибки и грехи
горят ли в памяти усталой?
Вот край перрона. Вот вокзал.
А вот – душа, что в тело вжалась!
Ты на полжизни опоздал...
Но это же
              такая малость!





















***
О, злая память!
Ты – что плен!
Меня сковала, будто сила.
...Простить клялась я сто измен,
но ни одной я не простила!

И не сподобилась в рукав
обиду прятать.
       Всею мощью
грозу простила б, грудью встав.
Её простить намного проще!

Лавину снежную, людей,
что предо мной закрыли двери!

Но не того, кому: «Владей!» -
сказал я, себя доверив!

Пусть камен в спину, но – чужой!
Пусть в душу – нож, но от другого!
Под каблучок, под сапожок –
и начала бы жизнь я снова!

Но здесь - край жизни, здесь – тупик!
Дышать мне трудно!
                В горле клёкот
погибших птиц! Весь материк
ушёл под воду! Стынет локоть!

Уж лучше б ты меня убил,
чем так любить меня, живую!
Чтоб наши звёзды сотней крыл
разжались в ярь пороховую!

Но из грязи, навозной тьмы
срока взошла б моя лучисто.
...Как два автомобиля мы
разбились бы.
                И дело - чисто!