Едва прикрою вялый глаз,
является во сне
какой-то чёрный пидарас
в затёртом шушуне.
Он говорит мне — потому
вся жизнь моя х у й н я,
что ни прохладно никому,
ни жарко от меня.
Что я по Гегелю гавно,
гавно — по словарю.
И что пора меня давно
за яйца и ноздрю
повесить у центральных врат
на вбитый в стену крюк,
создав, наглядный экспонат
для идентичных сук.
Читал я где-то, что такой
же точно пидормон
ходил к Есенину домой,
перебивая сон.
И, вроде, с помощью зеркал
Есенин свояка
в мгновенье ока опознал,
и охуел слегка.
Фонарь ума чуть не погас
любимца муз навек,
кода он вник, что пидарас
и чёрный человек —
один и тот же долбоёб,
заведшийся внутри,
который мнёт, как эскалоп,
на сердце волдыри.
Я сам бы в зеркале еблом
пощёлкал, но боюсь.
Я — не Есенин, вдруг, — облом,
возьму, да, е б а н у с ь.