* * *
С крепкой надеждой, что Бог сохраняет всё,
утро сменяло ночь на заре моих дней.
Было бесценным и то, что только прошло,
и то, что едва виднелось из бездны теней.
День начинался, как чистый тетрадный лист,
с неба Москвы в умытом квадрате окна.
Вечный пустырь, котлован, телебашня вдали —
кадры пейзажа, который не звал и не гнал.
Карта, где дом мой стоял в самом центре Земли,
множество ящичков с яркою ерундой,
летние лужи, двор в тополиной пыли,
гладкий порог у входа в бабушкин дом...
Он уж давно под асфальтом. Её — увезли
в белую глушь палат, в последний приют.
Старый фонарь с петухом тускло светит в углы,
где её тени беззвучно и скорбно снуют.
Кактус-ровесник, ветвящийся у окна,
летом засох и сломался. Не капает мёд
с нежных цветков. Из листьев алоэ она
не приготовит мази на будущий год.
Где этот мир? Мой шалаш из еловых ветвей,
маленький табурет с подтёками голубой
масляной краски, медовых соцветий веер,
домик с кукушкой, курантов утренний бой?..
С детской надеждой расстаться пора бы давно,
но не смолкает она даже в смертный свой час.
Пух тополей белоснежен, как в старом кино,
и, как в кино, самолёты плывут, не спеша.
Стены катка высоки, будто стены Кремля.
Память его превратила в сияющий храм.
Там, у стены, потерял себя в зарослях трав
мальчик, который не знает, что он — это я.