Произошёл со мной этот случай об ту благословенную советскую пору, когда геологи вольно хаживали по стране, в поте лица зарабатывая себе на хлеб насущный, а стране - «давали угольку» и др.
Тогда колхозы еще существовали, и всякие стада держали, в разных местах разные, а в алтайских, помимо прочих, еще и лошадей разводили. И на лето их отпускали на вольные хлеба. Так вот попросту: пришла весна, травка пробилась, табун - за ворота, знай-гуляй, жир нагуливай по лесам да по горам, и так до снегов. Они за лето дичали, будто мустанги какие, к середине июля уже становились настолько безумно-хорошими, гривасто-хвостастыми, с горящими, будто уголья раскаленные, глазами, что не, приведи Господи, попасться им на пути. А я попалась.
Дело было на горке, не так уж высокой по алтайским меркам, примерно за 1800 выше уровня моря. На Алтае это примерная точка, выше которой лес не растет. То есть – голая местность. Снизу смотришь - вроде горка, как горка, островерхая, пикообразная, лесом поросшая, вершинка безлесая, когда на вершинку выходишь, оказывается - нет, не совсем островерхая, а вполне даже плоская, причем огромных площадей, хребтик снивелированный такой, а не пик. На Алтае такие вершинки называются белками, в восточной Сибири - гольцами. На таких вершинках еще в июле разнотравье буйствует, альпийскими лугами называется. Взойдешь туда об такую пору и умереть от счастья хочется.
Вот и взошла я как-то, - красота, с места не сойти, с ума сойти, - девственная; ровно, как на взлетной полосе, иди-не хочу; на горизонте - по кругу цепи горные, снежные; орлы парят, реки сверху исключительно бирюзою светятся, а озерцов мелких - не счесть, тоже то еще зрелище - очи будто чьи-то…
Вот хожу туда-сюда по горе-то, вдоль да поперек, камушки посматриваю, поколачиваю себе, наслаждаюся. Только слышу вдруг шорох какой-то, легкий, будто ветерок, а ветра не было. Оглядываюсь и вижу: несется на меня облако - не облако, туча - не туча, что-то несусветное в общем, но материальное вполне и приближается с необычайной скоростью. Убежать - немыслимо, спрятаться - негде, место ровнехонько, ни выемки, ни скалки какой-нибудь более-менее, чтобы схорониться. А они бегут, видно уже, впереди всех - конь, сам, видно, белый от роду, но на вольных хлебах посерел маленько, огромный, грива по земле, за ним – что-то вроде стаи, летучий табун, одним словом. Ничего не видят, ничего не слышат, летят, в общем.
Так-то, я знала, что есть такая опасность. Табуны такие, как и люди, от свободы беспутной дикие делаются и их может понести от мало-мальского непривычного шума.
Вот их и понесло на меня по ровну от моих постукиваний-похаживаний.
Короче, делать было нечего, и, я, где стояла, там и легла на сыру землю, вжалась, как могла, в её, матушку-то, хотя каменистая она там, особо не вожмёшься. Слышу только поверх меня - шшшууу - и нету. Голову поднимаю - уже вдалеке, не то облако, не то стая...
Как их пронесло надо мной, не задев меня, вот загадка-то. Летучий табун да и только. Сама не верю по сей день.
И что замечательно, я не испугалась совсем. Ни до, ни во время, ни после. Рабочий, который со мной был, тот - да, испугался. Он немного поотстал по делу от меня и видел со стороны, как они по-надо мной, а ему казалось - по мне шугуют. Лицом посерел, по цвету стал, как тот лошадиный, безумно-хороший вожак. А я - нет, вроде и не со мной это было.
Да, чудес таких много бывало.
Каждый может рассказать, кто с девственной природою наедине бывал часто.