Ночь, вставив в глаз монокль Луны,
на мягких лапках подошла к порогу,
и город, погружаясь тихо в гроггу,
плывет и предвкушает уже сны,
вовсю зевает, хлопает глазами
и засыпает, где прилег. Туше…
Закрывши двери, с трепетом в душе
хоронимся от мира и мы сами.
А ночь царит, любовным пахнет потом,
где сладковатым тлением свечей,
где хлоркой и стерильностью врачей,
где перегаром, чаем с бергамотом…
Я ей в глаза гляжу и не моргаю,
мы tete-a-tete, я с ней сто лет знаком,
долгов взаимных накопился ком,
о, старая игра, в нее играем
мы долго. Как, ты пас? Тогда я вист…
Ну чем еще в бессонницу заняться?
На этом свете, знаешь, друг Горацио…
Конечно много, но по кругу, все на бис.
Начни, твой ход. Испорченные нравы?
Ну да, амбре, и даже звон оков,
кто заварил, тот был уже таков,
а мы все ждем обещанной халявы.
Так я с крестей, кругом одни кресты,
невольно померещился Иуда,
конечно, нам видней теперь отсюда,
но он как все, как я, как тот, как ты.
И крест на нем, (а может тень от рамы?),
две тыщи лет целует он в уста
доверчивого, доброго Христа
холодными и мокрыми губами.