Играя безрассудством и отвагой,
держала юность жизнь на волоске,
и иногда казалось, будто шпага
навечно приросла к моей руке.
Уверовав, что в мире черно-белом
не существует розовых чернил,
на черном я расписывался мелом,
а белое под черным хоронил.
Не то чтоб я с годами стал добрее,
и о других не то чтоб не сужу,
но неугодных вздергивать на рее
теперь уже, как прежде, не спешу.