Гоголь,
не тот, что стоит на бульваре,
уподобленный гордой гранитной горе,
Гоголь, рядом сидящий в старом дворе,
страшен, если снизу взглянуть на него,
в черные чугунные глаза взглянуть,
где застыла предсмертная жуть.
Лицо закрыто вороньим крылом волос,
и вороньим клювом свисает нос.
Взглянешь — по коже мороз.
Сейчас он поднимется и порушит
труд свой, сотни листов пожжет.
«Люди мои, души мои,— мертвые души!» —
кажется, шепчет страдальческий рот...
Но если
в сторону сделать полшага, если
взглянуть на Гоголя с другой стороны —
ни злость, ни безумье не будут видны.
Рот раскроется в веселой присказке,
в колядной песне,
и на челе вместо мысли угрюмой,
вместо болезненной думы
засветится то, что спасало не раз
и спасет еще нас —
юмор!