Вот лето, наконец, прикоснулось и к этим скудным краскам
К ржавчине и трухе той двери, через которую она ушла.
Дом пуст. Но здесь, где она сидела,
Расчесывая свои влажные волосы, остался неосязаемый свет,
Ошеломлённый их тёмными переливами.
Здесь было зеркало, в которое она обычно смотрелась.
На мгновенье очнувшись от прошлого,
Отчётливо ощущаешь реальность лета
И чувствуешь его деревенское веселье и улыбку
И изумляешься, и дрожат руки и губы.
Вот кресло, с которого она сняла
Свое платье, аккуратное, из мягкой шерсти,
Сотканное специально к сочельнику…
Вот оно, это платье, валяется сейчас на полу.
Эй, вы, бесцеремонные зрители трагедии, с этой минуты
Говорите-ка, для начала, потише в этих стенах.
THE BEGINNING
So summer comes in the end to these few stains
And the rust and rot of the door through which she went.
The house is empty. But here is where she sat
To comb her dewy hair, a touchless light,
Perplexed by its darker iridescences.
This was the glass in which she used to look.
At the moment’s being, without history,
The self of summer perfectly perceived,
And feel its country gayety and smile
And be surprised and tremble, hand and lip.
This is the chair from which she gathered up
Her dress, the carefulest, commodious weave
Inwoven by a weaver to twelve bells. . .
The dress is lying, cast-off, on the floor.
Now, the first tutoyers of tragedy
Speak softly, to begin with, in the eaves.