Когда глубинной синевой
зноит полуденное небо
и горний выдох роковой
струит златую шкуру нив,
вдруг взмоет плевел полевой
седой главой превыше хлеба,
как будто зрак лазурный свой
из дольней мглы искоренив.
Тогда ни золото не впрок,
ни зольный выдох укоризни,
ни божий гнев, ни ветра ток,
ни хватка праведной руки -
ничто не властно вырвать слог
из безотчётной речи жизни, -
и безрассудный василёк
венчает звёздами виски.
Когда довольное собой
литьё колышется златое,
затмив величьем голубой
недружный проблеск василька,
зерно не знает, что судьбой
ему отпущено пустое
пространство с видом на убой
под мерный провизг оселка.
Тогда попробуй угадай,
какому ветру поклониться,
какому солнцу невзначай
раскрыть слепые васильки,
чтоб синеглазый разгильдяй
не смел превыше жита виться,
завял, поник, ушёл впотай,
не угнетая колоски...