Двое детей на берегу десятого солнца,
Что в мертвую воду никак не падает,
Двое детей на берегу десятого солнца,
Что в мертвую воду никак не падает,
А посередине пляжа – закрытая дверь, не отбрасывающая тени,
И уходящие к солнцу ступени,
Сбитые в кровь колени, нефть на ресницах и соль на ранках между пальцами рук,
И на песке начерченный круг, за который не переступит наш друг,
А та дорога за горизонт – она по прямой, не по кругу,
Но не дойти ни врагу и ни другу, за те горизонты, что мы на бумаге чертили сами,
и неумело складывали их в оригами, писали письма на них, сжигали, выбрасывали в мусоропровод, словно для этого нужен был повод – отречься от мира, разрушить мир, построить новый, сделать десять солнц вместо одного, что не греет,
построить мир, в который сами не будем верить,
ведь то, во что мы не верим, просто не сможет нас греть,
как и слова, что мы пытаемся петь,
для чаек, хлебающих нефть,
под десятью солнцами из обгоревшей бумаги, которые рассыпаются в небе черно-желтыми строчками, как лучами,
и что-то странное с твоими плечами,
что стали таким же пеплом, не обгорев,
они цвета глаз моих –
пой же мне, вспомни припев!
Но нет ни звука, нет ни ответа,
На губах, что потрескались от мертвого ветра,
И нет ни одного нового сообщения в телефоне, ни одного нового сообщения в зеркалах, что стоят в придуманных мной опустевших домах, ни одного нового сообщения на диске луны, что взойдет над этим потерянным миром, где одна теплая луна на десять холодных солнц, и одна ледяная заря на сотни потерянных зря теплых ночей.