В.С.Высоцкому посвящается
Помню, помер я в очерёдный раз
От пронзения души парой чудных глаз.
Всё покрыла тьма, сонь дремучая,
Будто вжалила гадюка гремучая.
И заснул я враз ошалелым сном:
Вижу, вроде я уже и не мужик, а гном.
А вокруг стоит лес загадочный,
Заколдованный, чудной, жутко сказочный.
В том лесу чудном страсти водются,
Лешачихи с упырями хороводются.
На замшелых там на проплешинах
Пьют березовую брагу черти с лешими.
А над лесом тем автожирами
Голы-девки на метёлках барражируют.
А капеллою вурдалаковой
Граф Дракула венским стулом дирижирует.
На поляне там на опушечьей,
Под заливистые трели под кукушечьи,
Пляшет пень – не пень, а и дом – не дом,
На куриных на ногах,да так, что пыль столбом…
И сказал я пню: «Слушай, брось скакать,
Повернися к лесу задом, дай мне речь сказать!..»
И послушал пень мой нескладный стих:
Чертыхнулся, трепыхнулся и, чихнув, затих.
Тут опять, гляжу, диво-дивное:
Отворился пень и вылезла противная,
С помелом в руке, вся худющая
Колченогая, кривая ведьма злющая.
«Ты пошто? - говорит, - Ты нашто? - говорит, -
Ты чаво сюды припёрси и орешь? - говорит. –
Аль тебе, балде, жить не хочется?
Дык у меня про енто дело печка топится!»
Тут смекнул: ага! Предо мной – Яга!..
И послал же Бог такого на пути врага!
Стал-быть рок такой мне-сердешному –
У Яги пытать судьбу по делу грешному…
«Ой, бабуля, - говорю, - красотуля, - говорю, -
Я и так, без ентой печки, весь огнём горю.
У меня в нутре жар нешуточный
С похмелюги озверелой семисуточной.
Аль тебе-карге чё не ндравится?
Али думаешь, с тобой шиш кто справится?
Это даром, что одноглавый я,
Мне дыхнуть, так станешь ты – одно заглавие!»
Тут гляжу: ага, бабка сникнула,
Заскребла себе под мышкой, зубом цыкнула.
В плат застиранный рассморкалася,
Да понюхавши поганку, расчихалася.
А как с чихом тем бабка справилась,
Так в характере своём враз исправилась;
Подобрела вдруг шельма-бестия,
Будто пронял я ее хитрой лестию…
Отряхнув подол от скоромного,
Обернулася она девкой скромною.
Костяной ногою зашаркала,
Заскрипела по-павлиньему, закаркала:
«Уж ты гой еси, мой милёночек,
Разлюбезный мил-касатик, похмелёночек,
Виновата я, окаянная,
Не гневись, душа-голубчик (морда пьяная…).
За слова мои неприветные
Ты прости меня, старуху несусветную.
А чтоб зло меж нас рассосалося,
Погадаю, скока жить тебе осталося…»
Тут взяла Яга лист осиновый
Да взмахнула им над лампой керосиновой.
Вмиг сгорел тот лист… Вдруг раздался свист,
Громыханье, чертыханье и матёрый твист…
И очнулся я посредине дня:
Ни старухи-поскребухи, ни чудного пня,
А сижу я весь скособоченный,
Да похмельем сволочнейшим озабоченный.
А в углу орёт-надрывается
Одноглазый демон – SONY называется,
А в глазу его банда рокова
Над людями в тёмном зале изгаляется.
А солист у них – морда рыжая,
Ну ни дать ни взять – упырь, глаза бесстыжие.
На чудном визжит на наречии,
Да трясётся весь, как шизик недолеченный.
Тут вдруг стало мне шибко муторно:
В голове – бардак, во рту – как в баке мусорном.
Чую – снова я в темень падаю,
Только тут уж в гробовую – быть мне падлою!
Стал-быть верно мне бабка «скинула» -
За последний за рубеж меня закинуло.
Прощевайте, значить, ребятушки!
Проиграл «костлявой» я в салки-прятушки…
Лето 1982 года