Каркнул ворон, в ботфорты обутый,
восседая на ветке дубовой:
«остаётся последняя буква
ледяная – и сбудется слово…
Торопись, хоть верхом, хоть в карете,
хоть пешком в башмаках несносимых,
задержи в легкомысленном лете
навсегда уходящего в зиму»
Ты вскочила, взбежала, взлетела
на оленя, не встретив трамвая,
то теряя подросшее тело,
то опять впопыхах надевая,
ездовые молчали собаки,
не спеша заговаривать с встречной:
не срастаются мягкие знаки
со скелетом руническим «вечность».
А потом говорила: а хочешь?
и смотрела, затихнув под утро,
как глаза превращаются в очи
и вихрами становятся кудри,
и, швырнув напоследок в пустыню
ледовитую тряпочный мячик –
унесённое из дому имя –
ты вернулась, живой и горячей,
будто и не бывало в ладонях,
белоснежных немых пустоцветов…
И не сразу поверишь спросонья,
что зовёшься не Гердой, а Гретой,
повзрослеешь, полюбишь обновы,
позабудешь…
Пока, из передней
выходя, не споткнёшься о слово
на асфальте – без буквы последней…