Ностальгия. Мертвая пустыня. США
Далеко, в Америке случайной,
под ворон не наших перекрик,
мне пригрезился в пустыне сад прощальный,
сгорбленный, как саксаул, старик.
Не понятно, сон иль полудрема,
но родное что-то в старике
мне откликнулось живой тоской по дому,
по тебе, в далеком далеке.
В грустную элегию сливалась
нежность к саду, детству, голыдьбе.
Самой главной музыкой осталось,
все, что было дорого в судьбе.
И очнувшись, глядя на пустыню,
где вороны ходят не спеша,
я сказала маленькому сыну:
"Родина - когда болит душа"
Йосемит. Калифорния. США
Здесь были неприступные места:
Эль Капитан - хранитель у долины,
и водопада бурные лавины,
и древняя индейская тропа.
Река Мерсед прозрачна и тиха:
вбирая отраженья гор и неба,
рожденная от солнца и от снега,
неторопливо мыла облака.
Но стук копыт, и топот сотен ног,
и крик детей, и щелканье затворов,
и вонь от битума, и рев лихих моторов...
И гордый дух Тинайи не помог.
В глазах большого царского оленя,
грусть всепрощенья, скорбь и тишина.
Природа не воюет, ей война
не свойственна,
пусть даже во спасенье...
Крит. Греция
Платан огромный на гористом Крите.
Ствол неохватный - метров шесть иль семь.
И кожура изрытая совсем -
для муравьев привольная обитель.
Две тысячи годов, как день один,
твоей листвой, играя, шелестели.
Здесь странникам измученным, постели
ты раздавал, мой щедрый господин.
На кроне пышной игрища богов
сносил спокойно, мудро, терпеливо.
И лишь дыханье вольное с залива
дразнило юной дерзостью штормов.
К тебе стремилась я, в горах петляя,
заглядывая пропасти в лицо,
как на свиданье с доблестным Отцом,
моля простить грехи у края Рая.
И глядя на натруженность ветвей,
и корни обнаженные целуя,
не небу посылала: "Алиллуйя",
а древней тихой верности твоей.
Эйфелевой башне
Ты девочка, ты девочка, конечно,
на толстых ножках, но с изящной шеей.
А девочку, так повелось извечно,
любой невежа оскорбить сумеет!
Чугунная, но сколько романтизма!
Смотрите, люди, в облака стремится!
Дочь индустрии и капитализма,
но почему же так теплеют лица,
когда тебя, красотка - парижанка,
приметит глаз на ярком небосклоне?
Ты башней рождена, а не служанкой,
ты - символ, так замри Париж в поклоне!
Бунин в эмиграции. Франция. Грасс.
Кустарники в желтых гирляндах
слегка припорошило снегом,
а солнце взойдет, он растает,
и снова, как летом, тепло.
Спокойна французская осень:
газоны зеленые в неге,
и грасский насыщенный воздух
пьянит молодым "Божоле".
Галина, искристая кошка,
на пальцы усталые дует,
друзья приезжают, и все же -
печаль поселилась в груди.
Как будто старуха колдует,
и тянутся долгие мысли,
плывут журавлиные песни
с холодных орловских полей.
А тени из темной аллеи
летят, как усталые листья.
И слякоть российской дороги
покоя душе не дает.
Конкорд. Париж. Франция
"Каштаны негры продают..."
О. Митяев
На площади с остроконечной стелой,
откуда виден триумфальный блеск
победной арки, до которой смело
бежит лучом проспект Шан Элизе,
Нездешний мальчик, маленький, кудрявый,
искал каштанов жареных уют.
Твердил он маме долго и упрямо:
"Митяев пел, что здесь их продают".
Вставая утром, он бежал к Конкорду
по узкой улочке от площади Мадлен.
Среди толпы спешащего народа,
его манил вперед прекрасный плен
той сказки, что в Москве была напета
неспешным голосом из "Радио Шансон".
И теплыми каштанами согрета,
Душа хотела явью сделать сон
о площади Всеобщего Согласья,
где солнце мягко лижет спину льва,
где добрый негр, сияя от участья,
нам подает, (и кругом голова),
кулек простых, дымящихся каштанов,
не чтобы есть, а чтобы все сошлось:
и песня, и Париж, и он, и мама.
Но не сбылось, а жаль, что не сбылось!
Памяти «Битлз». Ливерпуль.
Ночь. Ливерпуль в туманном смоке...
Не пули - брызги в Альбертдоке.
Полвека мрачные подмостки
хранят их песен отголоски...
Провалы клубов, крик поклонниц -
детей нужды послевоенной.
Ни тишины, ни чистых звонниц,
лишь гуд окраины вселенной.
В подвалах душно, доки давят.
И кажется, раздавят Души.
И никого, кто зло исправит,
и много тех, кто жизни рушит.
Только звездочка у Джона,
только "бай ми лав" у Пола.
Лишь квартет у микрофонов.
Иногда,
конечно,
соло...
Кипрская ночь
Грек танцевал. В размахе рук
дрожал горячий кипрский воздух.
И виноград, и небо в звездах,
и сад – мелькало все вокруг.
Прыжок, подскок, опять прыжок,
и разворот, и на колено.
Но где же, грек, твоя Елена?
Где сладостной любви ожег?
Услышал, вроде спохватился:
одну, другую вывел в круг,
с четвертой, с пятой в пляс пустился
и утонул в толпе подруг.
Сиртаки. Топот, гул, веселье,
вино и музыка рекой.
Но грустно мне. Долой похмелье!
Грек, извини, хочу домой!
Австрия. Вена
При слове Вена – кровь играет в венах
и бьется сердце, полное любви.
При слове Вена - музыка Шопена
и Моцарта, и Штрауса, и, и…
И бог весть что, но я не ощутила,
ни трепета, ни радости, ни слез,
когда впервые из авто ступила
на землю этих сладких снов и грез.
Ну, да, дворцы, ну, гул автомобильный,
опрятных граждан зарубежный вид.
Ну, ветер от Дуная дует сильно,
и я уже готова для обид…
Как, вдруг, влюбленной пары страстный шепот,
пронесся смело, вольно предо мной!
Как, вдруг коней гривастых резвый топот
по звонкой и булыжной мостовой!
И сразу вальсы Штрауса и пена,
весенних яблонь, и кофейный аромат,
и Оперы, сияющая сцена,
и на Соборной площади набат!
Алма - Ата. Казахстан
Мой город - ты отныне за границей
моей страны и, кажется, судьбы.
Но так близки, так ощутимы лица,
как будто в десяти шагах ходьбы.
Наш милый дом в шестом микрорайоне -
хрущевочка, ровесница моя,
цветы и зелень на любом балконе,
соседей разноликая семья.
Я помню, как на мам совсем не глядя,
проспект Абая смело покоря,
мы в первый класс бежим с подружкой Надей
по красно-желтым листьям сентября.
И вот, сегодня, как привет из детства,
мне запах яблока напомнил о былом…