Небесный свет до капли растворился.
И вечер, серый одинокий волк,
бредёт поодаль, следуя за мною,
как будто бы бесшумный конвоир,
вдоль мокрой набережной Робеспьера.
Мне этот город – странный и больной –
всегда сообщник умный и желанный.
Порою – друг единственный и верный.
Порою – равнодушный и чужой.
Но стать врагом он мне уже не сможет.
Его лицо с чертами итальянца
глядит на нас с тоской аристократа.
Но кто же он такой? Кем стал великий грешник?
Вчера был пьяницей. А завтра – франт беспечный.
Сегодня - дикий осторожный зверь,
который прячется во мрак балтийский…
Лишь только, заглянув ему в глаза,
смогу я победить агрессию и страх,
которые меня уж не пугают больше.
Глаза холодные его – дворы-колодцы.
И в них, нырнув через глазницы-арки,
я пристально и с ужасом гляжу .
И вижу лики бледные. А иногда – личины.
Порой святых, блаженных городских...
Порой таких, как будто с преисподней.
И в эти дни, как адские иконы,
мне эти арки снятся по ночам.
Я знаю – ты их видел не однажды,
входя под своды странного иконостаса…
Стою у парапета набережной сонной.
А с неба – дождь… Ну, впрочем, как всегда.
А, может, то не дождь, а - слёзы,
утраченные мною уж давно?
Их просто небо возвращает,
напоминая мне , что я ещё жива.
И, запрокинув голову, озябнув,
ловлю губами собственные слёзы,
пролитые давно по грешным нам,
несбывшимся в туманах прибалтийских…
Я выплакала их. Давно. Душа бесстрастна.