Какое бы у поэта не имелось благо,
Куда бы его ни довез социальный лифт –
В итоге всех ровняет белая бумага
И черный типографический шрифт.
Вечности ведь нет дела до ленинской премии,
До публикаций в «Новой мире» и «Огоньке».
Она объективно вытягивает из времени
Лучшее из написанного на данном языке.
Ее не интересует, в какую тару
Упакованы рифмованных строк столпы:
Читаются ли по радио, поются ли под гитару
Под сбивчивый рев многолюдной толпы.
Проходит время, и те немногие,
Чьи строки лакировали глянец передовиц,
Уже не сыщутся ни в одной антологии,
Сшитой из тысячи плотных страниц.
Проходит время, и те неизданные,
При жизни писавшие в ящик стола
Заочно становятся общепризнанны,
И смотрятся в Вечности зеркала.
И как не навьючивай одежды славы,
Чьим не становись фаворитом и протеже,
Вечность все равно получит право
Раздеть поэта и выставить в неглиже:
В виде чистого текста, которому не усилиться
Ни фактами биографии, ни славой, гремящей вдали.
Только из тридцати трех ипостасей слитая кириллица
Всех ровняет пред взором Высшего Судии.
Нет ничего интересней, чем взять Вечность за холку –
(Это важнее признания читателей и коллег) –
И властно заставить ее воткнуть свой сборник на полку
В центральной из всех открытых на Небе библиотек.