Обнаженная девушка с кувшином на плече – керамика.
В замкнутом ладонями прямоугольнике поднятых рук справа - голова с азиатски широким плоским лицом на коническом цилиндре шеи. Левая рука охватывает стоящий у сгиба кувшин. Сужающийся к талии торс. На уровне подмышек небольшие, заострённые, чуть скошенные в противоположные стороны груди. В талии торс под прямым углом переходит в бёдра и ноги, согнутые в коленях. Заколенная часть лежит в тыльной стороне скульптуры, образуя надёжную узкотреугольную опору. Скульптура пустотелая, весомая, но не тяжёлая. Фактура ровная, естественная, без поливы. Цвет – песочный, серовато-охристый.
Скульпторы Пётр и Мина. Её имя не немецкое, с одним «н». Он – 1,75, плотный, широконосое лицо, обрамлённое чёрной бородой, переходящей в кучерявую шевелюру. Карие, с прищуром, еврейские глаза. Она – немного ниже, худая, угловатая. Бесформенный нос на узком пористом лице. Умный цепкий взгляд тёмных глаз – западная украинка, галичанка. То, что западная, галичанка - важно, Запад Украины существенно отличается от Востока по менталитету. В работе это был хороший тандем
Я познакомился с ними где-то в первой половине шестидесятых. Был несколько раз в их квартире - кажется, тогда их улица называлась улицей Радищева. Видел скупые, но ёмкие рисунки Мины. Пётр преподавал рисунок и лепку во Дворце Пионеров – были когда-то такие. Наверно уже тогда они работали на скульптурной фабрике – было и такое заведение. Вскоре после нашего знакомства в их семье произошло радостное событие – после нескольких лет совместной жизни Мина, наконец, забеременела. Пётр был на седьмом небе от счастья. Родился сын. Потом и у меня произошло прибавление в семействе. Быт, будни, хлопоты и у них и у меня. Знакомство стало шапочным. «Привет, как дела, как малыш, а твой, где сейчас работаешь, что поделываешь, ну, пока…». Но круг был общий – кафе «Нектар», где Пётр изредка бывал, выставки, Дом архитекторов в Пороховой башне, где проходили различные конкурсы и встречи. Несколько раз я заходил к Петру во Дворец Пионеров на Гетманских Валах, да и просто виделись у кого-нибудь в мастерской или в доме.
Пётр и Мина стали членами Союза Художников, получали заказы на мемориальные комплексы на воинских кладбищах, принимали участие в конкурсах на памятники. Появились деньги, и они стали строить большую мастерскую.
Это был прямоугольный дом, примерно 25 на 15 в плане, внутри вдоль разделённый на две части. Одна, безэтажная, была собственно мастерской, в ней можно было соорудить фигуру или группу до 8 метров высотой. Другая часть дома была трёхэтажной. Темный партер, со входом в рабочую часть. Следующий этаж – творческая мастерская Мины, её керамическое хозяйство. И последний, с выходом на плоскую крышу, где часто собирались с мая до тёплых дней осени. Этот этаж был жилой. Он также был местом встреч и студией для рисунка и живописи. Пара диванов, стулья, стол, табуретки, старое пианино.
Теперь прошедшее время слилось в ровный поток. Я не помню, когда я впервые попал в эту студию – в конце семидесятых или в середине восьмидесятых годов.
Было интересно. Дверь открывалась как коробка с сюрпризом, неизвестно было, кто сегодня вечером придёт - приходили спонтанно. Вино и нехитрую закуску чаще всего приносили с собой, в кухоньке за стеной всегда можно было поживиться кофе или чаем. Обсуждали разное: выставки, постановки, события.. Читали стихи, пели, танцевали. На пианино играл Эдик Резник, бывший петин ученик, тогда студент художественного института.
Художники, архитекторы, актёры, журналисты, фотографы, студенты, разные интересные люди независимо от пола и возраста, от 16 до 70, львовяне и приезжие.
Мина там появлялась редко. Но сразу резко возникало напряжение. Говорила она мало, изредка с иронией, всматривалась в публику. В её глазах было что-то ведьмачье. Как-то, когда танцевали, я пригласил её. Она встала и, когда я прикоснулся к ней, жёстко притянула меня к себе. Я невольно напрягся, и Мина тихо мне сказала: «Не бойся». - Что? - глупо спросил я, улыбнулся и постарался расслабиться. Когда кончился танец я сел рядом с ней и попытался разговориться. Мина внимательно слушала, отвечала односложно, и вскоре извинившись, ушла.
А через несколько дней, когда я снова пришёл, она позвала меня в свою мастерскую. Там на стеллажах и на длинном столе стояли скульптуры из терракоты. Большие, больше метра, и поменьше, высотой в тридцать-сорок сантиметров. Две или три крупные работы на тему «Материнство» округлостью форм вызывали дальние ассоциации с индийской скульптурой. Фигуры, композиции. Некоторые работы были сзади незамкнуты. Но портреты – это был высокий класс. Скупая, жесткая характеристика, но не переходящая в гротеск. Мина сбоку, чуть наклонив голову, смотрела на меня.
- Нравится?
- Ещё бы! – только и смог сказать я.
С тех пор время от времени она звала меня в мастерскую.
Однажды, во время одного из таких посещений, я увидел небольшую, высотой сантиметров 30 - 40 очень обобщенную фигурку то ли Пьеро, то ли шута, то ли клоуна. Он сидел, опустив лицо на согнутые колени, охватив их руками. Серо-белый, чуть грязноватый по цвету, он задел сентиментальные струны моей еврейской души, казался мне сплавом задумчивости и грусти.
Мина это заметила.
- Хочешь?
- Конечно.
- Напиши мне стихи – сказала она, видно припомнив один из вечеров в студии, единственный, когда я завёлся и читал свои стихи. – Подарю.
Я никогда не мог писать стихи на случай или по заказу, да и к тому времени уже и другие только изредка, если что-то очень сильно затрагивало, но фигурка мне нравилась. Несколько дней я пытался, но ничего приличного не вышло, и потом я забыл и о стихах и о фигурке.
Примерно через полгода, в ванной, весь в мыле, я почему-то вспомнил Мину и её работы, вспомнил о шуте и вдруг, выскочив из ванны, мокрыми руками вытащил из кармана рубашки ручку, схватил первый попавшийся листок, и сразу сложилось:
« Терять,
искать,
и обретать себя,
И снова потерять.
Искать, теряя
частицы жизни,
и любви
и света,
плоть близкую –
и обрести опору
В податливости глины.
Обожженно
Обнажена и стынет терракота.
Отвердевает мысль.
Сгорает плоть.
Слова не скажут
и не слепят пальцы
То, что не сказано
и несказАнно…
Выскальзывает …
Ускользнуло.
Снова
искать,
искать,
искать,
искать,
теряя
Частицы жизни,
и любви,
и света…
………………………………………..
………………………………………..
…. В шуршащей шелухе опавших листьев
твой дикий след,
тревожный след
в ночи…
Мне самому не все понятно в этом стихотворении. Всё время перескакивают « обнаженно обожжена» и «обожженно обнажена» - трудно выбрать, пока выбрал то, что ближе по технике. Не просто и с физическим состоянием плоти и мысли. И последние две строки…
Но моё ощущение Мины и её творчества мной передано точно.
Я долго не замечал, что вся эта богемная карусель прикрывала распад семьи. Для меня талант объяснял необычность Мины, некоторые странности и резкость её манер. В ней было что-то диковатое, она жила в каком-то своём, совершенно другом мире. Я не знал, что жизнь, которой она жила, ей не нравилась, она мечтала о других отношениях, и что это всё больше отдаляло её от Петра.
У Петра была любовница. Уверен, что не первая, лет на 15 моложе, студентка художественного института, плод нечастого еврейско-татарского сочетания – с привлекательными выдающимися округлостями.
Думаю, что Мину всё это не очень трогало. Это подтвердилось – Петру случайно попал в руки её дневник. Там были мечты о какой-то другой жизни и странные мысли, и образы в чём-то связанные с ним – наверно нелестные. В минуту откровенности Пётр рассказал мне о своих проблемах, в том числе и об этом – в общих чертах. Он сказал, что у Мины есть любовник – Биленко. Я не поверил. Спившийся, облезлый, какой-то плюгавый, он когда-то работал у них на подхвате, при выполнении заказов. Но это было правдой.
А дальше всё пошло вразнос. Пётр не собирался разводиться и жениться на этой девице. Всё-таки они с Миной прожили много лет вместе, их тесно связывало совместное творчество, был сын. В Петре было больше еврейского, чем богемного – семья значила для него очень много. Он плакал, рассказывая мне о том, что она распадается, говорил, что он не хочет терять Мину. Дело было не в любовнике или любовнице, а намного сложнее и глубже.
Мина возненавидела Петра. Был тяжелый бракоразводный процесс, где она заявила, что Пётр собирается уехать в Израиль, что, по тем временам, было чревато для него весьма неприятными последствиями. Восстановила против него сына. Потом свою неприязнь к Петру Мина перенесла на всех, кто поддерживал с ним какие-либо отношения. Увидев меня, она отворачивалась, не здоровалась или переходила на другую сторону улицы. Я как-то подошёл к ней и сказал, что если я не ссорюсь с Петром, то это вовсе не значит, что я ссорюсь с ней. Мина буркнула что-то невнятное и быстро ушла. Я даже не успел не только сказать, но и подумать о том стихотворении. Мне почему-то иногда кажется, что оно могло её затронуть, и, как знать, даже повлиять на её трагическую судьбу.
Потом началась война за мастерскую. В новой семье Петра родились двое детей. Жили они все в мастерской. Пётр до отъезда в Израиль сделал вместе с молодой женой памятную доску в честь Шолом Алейхема. Она установлена на одной из улиц, где, возможно, писатель жил. Предполагают, что именно во Львове еврейская театральная труппа вызвала у него замысел романа «Блуждающие звёзды».
Мина жила с Биленко Кажется, ей потом удалось отвоевать мастерскую.
Потом я узнал, что Мина умерла.
Мастерская досталась Биленко, но его через какое-то время убили – может по пьянке, а может быть из мести – его отец был когда-то военным прокурором.
Кто сейчас владеет мастерской и куда делись минины работы – не знаю.
В один из моих приездов в Израиль я встретился с Петром на иерусалимском шуке*), был у него дома и даже переночевал. Он тогда с женой работал у какого-то хозяина, делали мелкую пластику, он говорил о выставке в Америке. С сыном от Мины он примирился, дети подросли. Есть у меня и новый его адрес, если я ещё раз я буду в Израиле, надеюсь, встретимся.
Как-то давно, ещё в самом конце семидесятых, я зашел к своему другу, Женьке Яцуку, художнику-оформителю при кинотеатре «Львов» в Стрыйском парке. В подсобке, которая служила ему мастерской, он и ещё трое знакомых мне ребят сидели за рабочим столом. Бутылка, стаканы. Мне предложили так, для проформы, знали, что я не пью. На окне стояла керамика – девушка с кувшином на плече.
- Чья? – спросил я.
- Ставь бутылку, будет твоя – отозвался один из собутыльников.
- Хорошо – сказал я и принёс бутылку водки.
- Ты автор? - спросил я у владельца скульптуры. Он покачал головой: - Нет.
- Биленко – сказал другой. - Но это давно, когда он ещё так не пил.
Здесь, в Германии, условная, плосколицеазиатская, она стоит на шкафу в центре. По бокам немецкие кувшины с яркой оранжево-коричневой поливой.
Несовпадение и случайность, что она оказалась именно у меня.
Несовпадение и случайность, что Мина не узнала о моем стихотворении и то, что мне досталась эта скульптура, а не грустный шут.