1
Я, восхищенный севооборотом,
по дну любви как дуб бродил с Фаготом,
и Дон Кондом фигурно рвался,
когда он клемм груди касался.
2
На соломе с подстилкой
ты лежишь, словно ёж,
я букашку увидел,
ты букашку убьешь.
А потомки напишут,
что я ёжиком был,
их поэты разжижут,
что я птичку убил.
Я, искристый, лучистый,
но чек-человек,
а ты останешься чистой,
как ёжик, навек.
Но потомки потомков
гуртом соберутся
и в потёмках, но тонко
в любви разберутся.
Им достанутся сети
в глубинных водах,
и останется ветер
гудеть в проводах,
и ромашки, растущие
в городах,
и букашки, запутавшиеся
в чередах,
и Алиса,
которая в функцию вникла,
что Бог не Бог,
а фига и тыква,
и что время всего фиго-тыквенный фарш,
и они расшифруют мой траурный марш:
Поэт сказал "Я умер" и умер.
Девочка сказала "Я бабушка",
да и стала бабушкой той девочки,
которая сказала "Я бабушка".
Поэт воскресе, воистину воскресе.
"Пропади оно все пропадом", -
сказал хулиган и поставил Богу свечку:
"Бог на Боге сидит и Богом погоняет,
а свечка воняет".
И музыкант отложит скрипку.
Поэт сказал: "Когда умру,
положите меня рядом с Шаляпиным,
пусть он споет классику:
"Умер наш дядя,
ах, как жалко нам его,
он нам в наследство не оставил ничего,
тетя хохотала, когда она узнала,
что дядя нам в наследство не оставил ничего".
"Артишоки, артишоки и миндаль, и миндаль
не растут в Европе, не растут в Европе,
очень жаль, очень жаль.
Артишоки, артишоки и миндаль, и миндаль
не растут в Европе, а растут на жопе,
очень жаль, очень жаль".
3
Не сон сена несносен,
не сок он, если не фенил сенокосен,
но нес он сено, несносен он,
но ел, ем, ах, хамелеон…
4
И не устану вам орать я,
что Бог и Ленин близнецы братья,
кто более матери истории ценен?
Ненец ценен,
цемент немец,
ого, лебеди в виде белого
и дембель хлеб меди,
Бог – это Ленин грядущих веков,
Бог – это песни для облаков,
"Слава святым!", - как поют патриархи,
Бог и Ленин – это в Раю олигархи.