С тех пор, как Тимур Кибиров пережил свой дембель из филистеров в поэты, в карауле у Поэзии остались лишь некрасовский анапест да маниакальная привычка рифмовать концы строчек(впрочем, иногда даже и это поэтическое излишество оказывается ненужной побрякушкой). Зато слова не только отучились от всякой регулярной шагистики и следованию уставам высокого штиля, но и полностью нарушили всяческую субординацию. Вот здесь-то и обнажилась истинная Поэзия. Вслед за Иосифом Бродским, обогатившим поэтическую лексику газетной, Кибиров стал смешивать краски звуков и смыслов, не спрашивая у них о происхождении. Крепкий ерш из изящной словесности и площадной брани вполне в духе 80-90-х, до сих пор шибает в нос и опьяняет высоким градусом свободы и раскрепощения дотоле невиданными. Рифмо-звуковая стихия под давлением сов-артовских условностей мимикрировавшая все больше под Пушкина, серебряный век, Бориса Пастернака, у поэтов -метаметафористов, сдетанировав, взорвалась всем накопленным дотоле арсеналом средств и возможностей. Как в видиоклипе, замелькали века и реминисценции, густо пересыпанные концептуалистскими «ремиксами». И хотя одной ногой взрывники скользили по ошметкам, другой шагнули в отверзшиеся бездны нехоженного. Фишка концептуалистов - мрачновато-иронические импровизации на темы вштампованных в коллективное бессознательное строчек - у Тимура Кибирова стала магистральным способом поэтической рефлексии. Тут тебе и Есенин, перейдя на афганский слэнг, напевно «расскажет» про Шаганэ, которая, мстительно прищурясь, стреляла из руин кишлака, и Пастернак проникновенно поведает о выступлении К.У. Черненко пред советскими писателями( «Вот гул затих. Он вышел на подмостки. Прокашлявшись, он начал: «Дорогие товарищи! Наш пленум посвящен…»).
Лирический герой Тимура Кибирова («юноша черный со взором горящим») 80-90 -х представляется скорее с мегафоном на бурлящей толпой площади, нежели в тиши кабинета водящим гусиным пером по бледной бумаге при пламени свечи. В альманахе «Молодая Поэзия 89» в одной компании с другом и соратником Сергеем Гандлевским, собратьями по перестроечной «буре и натиску» Александром Еременко, Михаилом Айзенбергом, Дмитрием Приговым, Игорем Иртеньевым , обитающим ныне в Новосибирске Сергеем Самойленко и многими другими( всего 142 имени), Тимур Кибиров шел «замыкающим», то есть 142-м. В выпущенной же недавно издательством «Время» книге в 853 страницы он, похоже, обретает несомненное право на лидерство. В то же время эта книга-нечто вроде энциклопедии поэзии «новой волны» - движения выплеснувшегося далеко за границы Москвы и лишь по нашей имперской центростремительности более всего проявившее себя в столицах. (Не даром, однако, введенное в поэтический обиход слово «дала», если даже это Лаура и Беатриче, мы найдем не только у Тимура Кибирова, но и у имеющего томскую приписку литератора Владимира Крюкова.) Впрочем, может быть, тем более - многое в чернообложечном фолианте достигшего возраста гетевского Фауста Кибирова звучит своеобразным манифестом.
Прощайте годы безвременщины,
Шульженко, Лещенко, Черненко,
салатик из тресковой печени
и летка-енька, летка-енька…
Говоря словами Сергея Гандлевского, «У припадочной скрипки Вивальди Мы учились полету…» В трактовке Тимура Кибирова-учил «дурнопьяный серебряный век». Опьянение словом без границ и без цензур - вот та стихия, которая завораживает в переходящих в поэмы, рифмованные рассказы и повести стихах Кибирова. Его «Пьяный корабль» летит сквозь бури баррикадных площадей и похмелье богемных тусовок, где слову нет и не может быть укорота. Хлесткая лапидарность в обнимку с неумеренными длиннотами. Хлеб Хлебникова. Брод Бродского. Священный поэтический бред. « …Вас быть может, удивит, но Горький окал об испражненьи революционных толп в фарфор…Пропустим Белого и Блока…А вот Олеша сравнивает столп библейский с кучкой кала невысокой. Таксист из русских деликатен столь, что воду не спустил, и злость душила бессильная эстета -педофила».
Поэма «Солнцедар» - по -гомеровски выпуклый эпос об утраченной юности, - с дешевым вином, беляшами, электрогитарной романтикой. Наверное, она останется Песней Песней о временах ГКЧП и стрельбы из танков по Белому Дому, как «Слово о полку Игоревые»-о временах драчливых князей, «паволок»( у Кибирова «кримплена»), крепостных «забрал» и «кычащих» на них «зигзиц». «Возмущенный Василий покрыл матюками мой портфель и меня. Но смирился потом. И ( как Пруста герой) по волнам моей памяти вмиг поплыл я , глоток за глотком…И сейчас же в ответ что-то грянули струны самодельных электрогитар! И восстала из тьмы моя бедная юность, голубой заметался пожар!» Микроскопическая точность деталей способна привнести в этот ирои-комический мажор такие септаккордовые звучания, что , как говорится, пробивает чакру. « Рядом с Блоком пришпилены были к обоям переснятые Йоко и Джон, Ринго с Полом, чуть ниже --пятно голубое, огоньковский Дега…Раздражен грохотанием магнитофонной приставки «Нота-М», появлялся отец. Я в ответ ему что-то заносчиво тявкал. Вот и мама. «Сынок твой наглец!» Поэтические зарисовки Кибирова, запечатлевшие женские портреты, поражают фламандской сочностью: «…И так полны безмозглой чистоты твои глаза и так твой мир огромен, и неожидан, и притом укромен, и так твой день бескраен и богат...» («Двадцать сонетов к Саше Запоевой.»)
Вороша страницы книги Тимура Кибирова, увы, теперь уже как бы ворошишь прошлое. Да и сам певец во стане перестройки это понимает. Перейдя с сиюминутно-публицистичных на «вечные» темы, оснащенный ядовитыми жалами неупокоенный дух Поэта -пророка возвращается в хитиновую оболочку филистерства. «Овощные», говоря термином Эдички Лимонова, эклоги и баллады Кибирова - это уже своеобразный изящно-словесный самотермидор, который, видимо, неизбежен, как неотвратимы обуржуазившийся Рембо, Есенин в петле и Маяковский с пулевой дыркой в виске. «Пойдем, товарищ, на попятный», - обращается Поэт к своему лиро-эпическому двойнику Сергею Гандлевскому. И констатирует: «И мы уходим, мы уходим неловко как-то, несуразно, скуля и огрызаясь грозно, бессмысленно и безобразно…» И все-таки в отъехавшем от нас прошлом все еще гремит вечевой мегафон на площади, брякает башлачовская струна, гудит, все заглушая, шаманствующая бас-гитара(герой «Солнцедара» незадачливый бас-гитарист). Сказанное и спетое импровизатором-Кибировым, сказано так, как никогда до него - полемично, агрессивно, беспощадно и порою даже убийственно-точно.
И Вознесенский пишет, что душа -
Санузел совмещенный…Ну, не знаю.
Возможно…Я хочу сказать -прощай,
читатель. Я на этом умолкаю.
И если нашедший тихую гавань в Омске* наш в доску метаметафорист-концептуал Саша Пименов вопрошает: «Да был ли корабль?- не только как символ стихов» ( альманах «Каменный мост»-2004, Томск), можно уверенно ответить на этот запрос прошлому из настоящего- был.
* Ныне Александр Пименов живёт и работает в Новосибирске.