Евгению Гладкову
в день рождения
Подумать если хорошенько,
Нам всем сегодня недосуг:
Мой брат, мой друг, мой кореш Женька
Перевалил за сорок «штук»!
Мне скажут: разве это бабки?
Отвечу: да, нормальный срок,
Когда под брюхом – сразу тапки,
А сзади сыплется песок.
Но чтоб понять, откуда это
Вдруг в организме завелось,
Пора поведать на полсвета
Про то, как это началось…
В тот год Хрущёв, напившись бражки,
Разнос про Сталина изрёк
И полстраны из каталажки
На волю выпустить помог…
А где-то, рядом с Молоствовкой,
Недалеко от Урняка,
Родился парень очень ловкий,
Похожий с виду на быка.
Ещё, пожалуй, в детском саде
Он всем свой норов показал
И одному крутому дяде
Узлом промежность завязал!
Подумать если хорошенько,
Зачем, египетская нить,
Дразнить мальчонку "Женька-пенька",
Чтоб просто в морду получить?
Он добрым был: своих не трогал,
И был чувствительным весьма,
Когда толмил нам Серый: "Брога!
Очкома нэну, ёпа ма!"
В картишки в детстве все играли
В домишке, где не гаснет свет,
Где вместо маслица жевали
Наш, земляничный "Блендамед".
Свершало полсела набеги
Сюда, и лезло из штанов,
Чтоб у шобольника в телеге
Купить свистулек и шаров…
У Водяновых на нашесте
Для той же самой цели, блин,
Рейтузы тырили мы вместе,
А пострадал лишь я один!
У нас в селе дерьмом не кормят
Считай что с матушки-войны,
Но до сих пор старухи помнят,
Как он объелся белены.
Милейший брат, румяный Вова
Про мак орал на все зады,
И наш герой, как та корова,
Всех больше слопал той еды.
Но при Советах медицина
Ещё бесплатная была,
И для дурной природы сына
Мозги – не все, но сберегла!
И на забор роняя тени,
Как грязь одежд на канапэ,
Он обнимал в кустах сирени
Изящный бюст "Мадам Пэпэ".
Она – не баба городская,
Да и не тёлка из села –
У Жени сумочка такая
Пэ-пэ-полезная была.
А в ней хранились документы:
Там были все, и стар, и млад,
Крестьяне и интеллигенты –
На всю деревню компромат!
Да разве скажешь всё про братца
Из биографии его?
Как матом он учил ругаться
Писаку опуса сего,
Как на "Зарнице" в гуще рощи
В сугроб противников втыкал,
Как у моей грядущей тёщи
С читальни книжки умыкал,
Как на гитаре шестиструнной
До крови пальцы раздирал,
И как любой особе юной
Насчёт l'amur очки втирал,
Как в нём родился композитор,
Блин, мировой величины,
На драный невзирая свитер
И на дырявые штаны.
Могла бы стать хитом планеты
Женькова песня "Камнепад",
Да только жаль, что те куплеты
Один лишь я был слушать рад…
Как перед всей честной Европой
Он утонул, и потому
По льдине мчался с мокрой жопой
На печку к дядьке своему…
Как с чувством, горьким, как пилюля,
Мальца смышлёного "достал",
И с топором сосед Витуля
За ним по озеру скакал…
Как в клубе местного раззёву
В порыве гнева отлупил,
А сдал ментам братишку Вову –
За мак, наверно, отомстил!
Как, из Тетюш скользя на лыжах,
Чуть не замёрз под Урняком,
И как ржавецких баб бесстыжих
Игриво щупал под хмельком…
Как на пожаре кровь из вены
Хлестала, словно из ведра,
Как метил он столбы и стены
Вокруг Тимохина двора…
Как он индейцем краснокожим
Всему селу явился вдруг,
И бил уже людей по рожам
Не просто так, а с криком "Хуг!"
Он не Суворов, через Альпы
Не лез, но всё ж, надув брылы,
В Сухой реке теряли скальпы
И "финажата", и "козлы".
Его воинственные вопли
Крушили головы врагам,
И разлетались чьи-то сопли
По трёхозёрским берегам.
Гуронов бил, как боцман рынду,
Но в то же время он в сердцах
Любил гигантскую Дагинду
Любовью сочной, как говях...
И Бубень был любим, и Дякиш,
А также Верная Рука,
Колчак, Кощей Бессмертный, Лякиш –
Всех не упомнишь ни фика!
Но детство кончилось, однако,
Судьба-блудница вдаль звала,
И жизнь, как злобная собака,
Его вдоль Волги погнала.
Была Казань, и спирта море
В гнилом сарае у Толька,
Где в глотки в пламенном задоре
Хмельная капала река.
Покинув техникума лоны,
Он в упоительном труде
То морды бил, то телефоны
На службе в Красной Слободе.
Потом, учтя природный фактор,
Рванул туда, куда хотел –
В Симбирск, к братухе, на "Контактор",
К мусьё Липинскому в отдел...
Какие это были годы!
Ни слёз, ни горя, ни тоски –
Турслёты, праздники, походы,
И вечно грязные носки.
В нутре Киндяковской общаги
На третьем, жутком этаже,
В потоке ругани и браги
Жил наш герой на букву Ж.
Варил супы, чтоб выгнать вялость,
Кормил дружков шальную рать,
А если кушанье кончалось –
К Саньку и Гешке шёл пожрать.
Сама история-злодейка
Запомнит эти времена:
Гераська, Мамочка, Ячейка –
Какие были имена!
Горластый Серж, Демид, Петрович –
Да это ж всё – России цвет…
И лишь одна съедала горечь:
На опохмелку денег нет.
Но всё ж, когда кончался овощ,
И всем казалось – кончен бой,
Все знали, что придёт на помощь
Жан, как мы пели, голубой.
Но вдруг ударил залп приказа
Ему повесткой по соплям,
И он ушёл в штанах спецназа
На брюхе ползать по полям.
Подъёмы, марш-броски, атаки,
И морды снова в синяках…
Свистят и до сих пор нунчаки
В его мозолистых руках.
Вернулся, жив-здоров, каналья,
И вмиг вступил в законный брак…
Он – не Суворов, но Наталья
Зато Суворова – точняк!
И наливали в нашу чарку
Дары Помар и Трёх Озёр –
И самогон, и водку-старку,
И "Ром", и "Вермут", и "Кагор"…
Тут перестройка обдристала
Россию с ног до головы,
И под крылом "Авиастара"
Его уже зовут на Вы!
Евгений Батькович, не меньше,
Ведь он – квартирный царь и бог,
А за окном плясали гейши
И коммунизм зачем-то сдох.
Отныне нашего героя
На частный бизнес понесло:
В костюме ихнего покроя
Везёт коровник он в село.
На "Форде" мчит просёлком нашим,
И вид, и голос – всё при нём:
"Давай-ка, Яшин, с ульем спляшем
И медовухи зачерпнём!"
Летит в Москву с крутым контрактом,
УАЗы гонит в Казахстан,
А мне всё думалось: "Ну как там
Он обходился без путан?
Ведь он их с детства избегает,
От женских чар мутит его,
Всё потому, что понимает
Он в этом деле кой-чего!"
Любой не брезгуя закуской,
Толк знает даже в осетрах…
Он – трёхозёрский новый русский
Со старой родинкой в трусах.
Но, не желая беспорядков,
Хочу я знать без дураков:
Он, так же как и в детстве, ГлАдков
Или же всё таки ГладкОв?
И всё ж, хоть кто-то и пророчит,
Но наш герой другим не стал:
Ведь он по-прежнему хохочет
Так, как и раньше хохотал.
И вообще, я годы братца
На две бы части разделил:
Из них смеялся он лет двадцать,
А остальные – водку пил.
Но я не стану и об этом
Распространяться глубоко:
Не для того рождён поэтом,
Чтоб петь про бражку и пивко.
Моя язвительная лира
Не даст еды питомцам зла,
Как не дождаться им кефира
От Мити Хохина козла.
Я не скажу, чем завершались
В общаге сходки, хоть убей,
И как мы с ним соревновались,
Кто больше "пустит голубей".
Зачем об этом знать народу?
Пущай себе бредёт во тьме:
В борьбе за счастье и свободу
И так он по уши в дерьме.
Сегодня пусть свои бокалы
Поднимут люди всей земли:
Святоши, изверги, шакалы,
Хохлы, евреи, москали,
Менты, солдаты, президенты,
Крестьяне, шизики, бомжи,
Послы, козлы, интеллигенты,
Борцы, дистрофики, моржи
И все, кого хотел созвать я
Во славу брата своего:
Гуляй, народ - все люди братья,
Когда у Женьки торжество!
Пусть он по-прежнему нам будет
Опорой, силой и звездой,
И всё, что ценит он и любит
Пусть не накроется ман…ой.
Желаю всей своею кровью
Ему – и счастья, и весны,
Чтоб только по его здоровью
Сверялся пульс хмельной страны.
Чтоб он таким же оставался,
Каким его я описал,
Чтоб на авто не кувыркался,
Внезапных трудностей не ссал…
Бля буду, необыкновенный
Мой милый брат, мой лучший друг,
И светит пусть во всей Вселенной
Его нетленный образ… Хуг!
29 сентября 1997 г.