Те, с которыми что молчать, что говорить:
достаешь сигарету, а зажигалка уже горит,
допиваешь, а уже протягивают, чтоб долить.
им не требуется объяснять ни что болит,
ни по кому болит.
и соврала бы, да что соврешь им, когда весь вид
мой красноречиво правду им говорит,
как они – обижаясь и злясь временами -
продолжают меня любить.
и я чувствую, как между нами
тянется, теплится, бесится, бьется,
натягивается до предела, но никогда до конца
не рвется живая нить,
из всего, что имею – именно это стоило бы хранить.
Те, кто берут на слабо, а потом проверяют пульс,
при истерике бьют наотмашь по левой щеке.
к ним приходишь – расквашен весь, говоришь: «Боюсь!
существую, мол, при деспотичном ростовщике,
я ему по крупицам сдаю слова, но растет процент!
я готов замолчать, только что ему, если глух?!»
А они, улыбаясь: «Ну, давай, завершай концерт,
завершай подводить нам итог всех своих разрух».
Гладят нежно, и от их теплых рук
улыбка вспыхивает на лице.
Тот, с которым мне так хотелось бы жить...
напиваться ночами и прошлое ворошить,
и сидеть на кухне,
и словами отчаянно ворожить –
словно угли
их ворошить,
если вдруг потухнет.
Быть счастливой его улыбками, постоянством,
и – да, да, – его сединой,
и любовью, которой еще
черт-его-знает-сколько-еще-ночей.
Тот, который при встрече не спрашивает: «ребенок,ты чей?»,
А просто хочется, чтобы констатировал:
«Ты теперь со мной».