Если все равно убрать тела,
то останутся глаза, как пчелы,
друг пред другом зазвенев: хвала
перед славой, слово перед звуком полым.
Взгляд на взгляд здесь, натыкаясь, рвет
тотчас узы, да с такой тоскою.
Здесь роится вечером народ
в одиночку, парами, толпою.
Здесь опаснее идет игра –
залетает пара глаз раскосых,
доведут они не до добра,
диссонансом зазвенев, как осы.
Здесь щедрей горячая пыльца
солнца, словно мак на пальцах, пудрой
покрывающая пол–лица:
скулы, губы, веки – перламутром.
Здесь загадочен любой маршрут,
а сюжет любой давно прочитан.
Виден парк насквозь и каждый прут,
но секрет, как поцелуй, не выдан.
И легко в пустейшей простоте
может потерять невинность
выпестованных каскад страстей,
грубоватых песен соль и чинность.
Воздух спелый, накаленный дух
между молотом и наковальней,
одинок, блуждает где–то слух,
взгляд напрягся, становясь печальней.
И читая в лицах, здесь одна
медленно гуляет в длинном платье,
и сама, как смысл обнажена,
распустившись для слепых объятий.
Но вконец, расстроившись совсем,
покидает тесную арену,
волоча за длинным платьем тень
и обиду в мрак ночей и плена.
26-27.07.1999